«Пошел ты к дьяволу, дед! Все равно я скоро поеду в Рим, стану карабинером». Джованнино перестает понимать, что его так мучает — лед или огонь. В голове у него кипит, сильная дрожь стискивает сердце. Между ног у него постоянно течет какая-то теплая вязкая жидкость, которая сразу же застывает коркой на теле. Чтобы утолить жажду, он пытается лизать замерзший рукав шинели, но ни рука, ни голова его не слушаются. «Мее! Ме-е-е! Ме-е-е» — блеет потерявшаяся Музилла. Душераздирающий звук этот полон муки, потому что сегодня на лужайке перед домом режут борова. Боров, когда его хватают, кричит, как человек. Скоро в доме будут есть кровяную колбасу, сердце и печенку… Однако голод, сильнее всего мучивший в предыдущие дни рядового Джованнино, больше не ощущается, более того, одно воспоминание о пище вызывает приступ тошноты.
Джованнино поднимает глаза вверх и видит над собой прозрачную, наполненную светом крону большого зеленого дерева, на одной из ветвей которой висит его пес Тома. Он знает, что Тома позарился на мочевой пузырь только что зарезанного борова, съел его и умер. После этого дядя Надзарено, которого не взяли на войну так как он одноглазый, повесил тело собаки на дерево в качестве приманки для лис. «Тома! Тома!» — жалобно зовет маленький Джованнино в коротких штанишках, но Тома, хоть и мертвый, рычит и скалит зубы. Испугавшись, Джованнино зовет мать, и звуки «ма-ма-ма», произнесенные маленьким Джованнино, эхом разносятся над полями.
А вот и мать выходит из дома с прялкой под мышкой и с веретеном в руке. Она прядет на ходу, выдергивая лен из кудели и вертя его между пальцами. Она сердится и громко ругает Джованнино, потому что от него сильно воняет: «Постыдись, такой большой, а ходишь под себя! Уходи, а то весь дом провоняет!» Там, вверху, над лощиной, где стоит его мать, светит яркое летнее солнце, и по освещенному полуденным светом сену идет его невеста Аннита. Мать Джованнино одета в длинную широкую юбку, блузку и черный лиф, какие обычно носят женщины в Чочарии. На Анните же надето короткое платьице без пояса, чуть длинней рубашки. Ее босые ноги чисто вымыты. На голове у нее большая белая косынка, завязанная сзади двумя узлами, так что волос не видно. Она возвращается от колодца с полным ведром, внутри которого половник: зачерпни и пей. От ее быстрых шагов холодная вода из полного ведра выливается на теплое сено.
«Аннита! Аннита!» зовет Джованнино, мечтая напиться из ведра, но Аннита, как и мать, с выражением отвращения на лице гонит его прочь: «У тебя полно вшей», — взвизгивает она. В этот момент из дома, где находится дед, доносится низкий громкий голос, произносящий отчетливо: «Верная примета. Вши уползают с мертвецов».
Джованнино не понимает, что с ним. Теперь ему хочется только спать. Яркий солнечный свет длится еще мгновение, а потом вдруг и здесь, в СантʼАгате, наступает темнота. Ощущается дуновение вечернего свежего ветерка, такое легкое, как будто от веера. Джованнино хотел бы свернуться калачиком, так ему нравится спать с детства, но его тело от всего этого холода сделалось таким твердым, что не гнется. Однако Джованнино тут же замечает (и это кажется ему вполне естественным), что у него есть еще одно, второе тело, которое, в отличие от первого, гибко, чисто и голо. Довольный, он укладывается в свою любимую позу, колени почти касаются головы. Он сворачивается калачиком, устраивая себе в матраце очень удобную ямку. Когда он вот так сворачивается в любое время года, листья в матраце шуршат, как будто шелестит крона на дереве. В таком положении он спал всегда — и ребенком, и подростком, и взрослым. Однако каждый раз, когда он сворачивался вот так калачиком, ему казалось, что он снова становится ребенком. Действительно, малыши, дети, взрослые, пожилые и старые — в темноте мы все одинаковы.
Спокойной ночи, Джованнино.
…1946
Начинаются восстания в колониях. Столкновения между английской полицией и населением в Калькутте и Каире. Большое число убитых среди демонстрантов.
В Европе к последствиям бомбардировок и массовых миграций населения (миллионы бездомных и беженцев) добавляются изгнание и насильственное переселение целых народностей (тридцать миллионов европейцев, по большей части немцев) вследствие послевоенного перекраивания границ, принятого в Потсдаме.
В Италии радикальным мерам, вызванным бедственным положением страны (разрушения, инфляция, безработица и т. д.), противятся сторонники реставрации, которые в репрессивных целях постоянно разжигают беспорядки, особенно на юге страны. Следуют кровавые стычки полиции с батраками и крестьянами, выступающими против бедственных условий жизни. Многочисленные жертвы среди демонстрантов в Сицилии.
В СССР усиление режима террора со стороны Сталина (после войны получившего звания Генералиссимуса и Героя Советского Союза), который в обескровленной и потрясенной войной стране через поправки к Конституции сконцентрировал в своих руках всю политическую и военную власть. Вождь распоряжается свободой и жизнью граждан. Число жертв репрессий огромно. Малейший проступок рабочих (вынужденных трудиться до потери сил и практически прикованных к станку) наказывается ссылкой. Концентрационные лагеря в Сибири переполнены военными и гражданскими, побывавшими в лагерях или на принудительных работах в Германии и обвиняемыми поэтому в предательстве за то, что отдались живыми в руки нацистов. «Железный занавес» скрывает от остального мира трагедию, разыгрывающуюся на советской сцене. Те немногие сведения, которые все-таки просачиваются, отвергаются как реакционная пропаганда бесчисленными «приговоренными к надежде» людьми, которые во всем мире продолжают смотреть на Советский Союз как на оплот социализма.
В Китае продолжаются бои между Народной Армией и Гоминьданом.
В Италии проходят первые всеобщие выборы в Конституционную ассамблею и референдум о республике или монархии: побеждает республика. Королевская семья отправляется в изгнание.
Заседает Конституционная ассамблея.
Новые жертвы в Сицилии во время столкновений крестьян с полицией.
В Палестине обнаруживается невозможность совместного существования арабов и еврейских иммигрантов. Еврейский терроризм и арабский контртерроризм.
Гражданская война в Греции — зоне британского влияния, где партизаны снова взялись за оружие против реакционной монархии, поддерживаемой англичанами. Быстрые и жестокие репрессии со стороны властей. Советский Союз, в соответствии с Потсдамскими соглашениями, хранит по этому поводу дипломатическое молчание.
В Беркли (США) создан синхроциклотрон мощностью в 340 мегаватт.
В Риме, во время столкновений рабочих с полицией, двое рабочих убиты, много раненых. В Нюрнберге суд над нацистскими главарями завершается двенадцатью смертными приговорами. На разных этапах судебного разбирательства было произведено нечто вроде публичного вскрытия государственного организма рейха, то есть промышленно-бюрократического механизма извращения и деградации, ставших основными функциями государства («славная страница нашей истории»[20]).
В Северном Вьетнаме французы бомбят Хайфон (шесть тысяч убитых) и занимают министерство финансов в Ханое. Хо Ши Мин призывает вьетнамский народ к освободительной войне.
1
В первых числах января 1946 года Маррокко узнали, что один их родственник из Валлекорсы (деревни, находящейся недалеко от СантʼАгаты) на днях тоже вернулся из России, и их надежда увидеть Джованнино, воскрешенная ранее возвращением Клементе, вновь ожила… Она расцветала каждое утро вместе с рассветом («может быть, сегодня…»), а к вечеру угасала, чтобы опять возродиться на следующее утро.
Родственник из Валлекорсы, который во время русской кампании также потерял здоровье, теперь лечился от туберкулеза в санатории Форланини в Риме, где Маррокко часто его навещали. Он охотно отвечал на их бесконечные вопросы, но, по правде сказать, о Джованнино знал еще меньше, чем Клементе. Они с Джованнино потеряли друг друга из виду еще до окончательного развала, когда отступление только начиналось. Джованнино тогда был здоров… Но потом приказы военачальников стали противоречить друг другу. Не было средств ни для защиты, ни для выживания, это уже называлось не войной, не отступлением, а просто истреблением. Хорошо, если десять из ста итальянцев, попавших в мешок, вышли из окружения живыми. Родственник Маррокко в самом начале нашел убежище в семье русских крестьян («полуголодные бедняки, как и мы в Валлекорсе»), которые приютили его в своей избе и кормили, чем могли, пока деревня не была сожжена.
Филомена и Аннита по многу раз расспрашивали родственника об одном и том же, стараясь разузнать все детали. Любая новость, услышанная от вернувшихся, даже дурная и неблагоприятная, давала повод для новых надежд на возвращение Джованнино. Отец же не разделял этих ожиданий, считал их утопией. Каждый раз, когда на лестнице слышался шум шагов, Филомена и Аннита разом поднимали глаза, на мгновение отрываясь от работы, и вздрагивали… Потом они снова опускали глаза, не обменявшись ни словом.
Однажды карты Сантины ответили, что Джованнино в пути, без прочих уточнений. В другой раз малышка вбежала, запыхавшись, и сказала, что только что видела Джованнино, стоявшего на лестничной площадке на третьем этаже. Все бросились вниз: на площадке никого не было. Однако малышка утверждала истерическим тоном, что не ошиблась: она видела человека в солдатской форме и шинели, обутого в подбитые гвоздями ботинки альпийского стрелка. Он стоял в углу между двумя дверями и, по ее словам, пристально посмотрел на нее, нахмурив брови и подавая знак молчать. Да как же она его узнала, если никогда раньше не видела? «Светлые волосы, рост средний, как у него», — отвечала малышка. — «