ту. Предназначались они для выработки электроэнергии, а также для контролируемого использования определенных космических излучений, однако местные помощники Атуллоса не имели понятия о функциях и принципах действия этих устройств.
Все знания Хранителей Атуллос намеревался передать своему сыну, чтобы древние науки, столь ревностно сберегавшиеся избранными, могли со временем снова стать достоянием всего человечества. Но Торквейну было только четыре года, когда исчез его отец, и он успел обучиться лишь алфавиту и простым арифметическим действиям. Без дальнейшего отцовского руководства ему было мало пользы от этих рудиментарных знаний. Так что, даже будучи одаренным и не по годам развитым ребенком, Торквейн не мог самостоятельно продолжить обучение, начатое Атуллосом.
Но все то время, пока мальчик рос и мужал в компании своих простецких сверстников, в его душе продолжала тлеть искра какого-то неутоленного стремления и наследственной тяги к познанию, что всегда выделяло его среди остальных.
Он сохранил больше воспоминаний об отце, чем это обычно бывает с детьми, теряющими родителей в столь раннем возрасте. Со слов окружающих он знал, что Атуллос был одним из Хранителей, которым в их племени приписывали почти божественные силы и способности. Считалось, что Хранители изгнали Атуллоса, не одобряя его стремления развивать и просвещать людей холмов. И постепенно созревающий разум Торквейна усваивал благородные цели отца, стремившегося вернуть научное знание в этот окутанный тьмой невежества мир.
В целом Торквейн вел бесхитростный образ жизни: охотился на зайцев, кабанов и оленей, лазал по горным склонам и отвесным скалам. Успешно овладевая дикарскими навыками, он закалялся и обретал уверенность в себе. Внешне он мало отличался от людей своего племени – разве что более светлой кожей и правильными чертами лица, да еще мечтательным выражением, порой туманившим его обычно ясный взгляд. Незадолго до совершеннолетия он уже верховодил всеми юнцами племени, пользуясь особым уважением благодаря покойному родителю, которого в деревне продолжали почитать как своего рода бога-покровителя.
Периодически Торквейн посещал глубокую сухую пещеру, служившую Атуллосу мастерской. Здесь хранились отцовские инструменты, недостроенные машины, химикаты, книги и рукописи. Торквейн осматривал их с большим вниманием, все чаще и глубже впадая в задумчивость. Он тщетно пытался разгадать секреты машин и мучительно, буква за буквой, прочитывал непонятные ему слова в полуистлевших книгах. При этом он чувствовал себя подобно человеку, который долго прозябал во тьме, отчаянно тоскуя по солнцу, и вдруг очутился на пороге какого-то светлого мира; однако доступа к свету у Торквейна не было, и все попытки перешагнуть этот порог лишь повергали его в смятение.
По мере взросления он стал чаще задумываться над загадкой высокой недоступной цитадели, откуда в свое время спустился его отец, чтобы присоединиться к племени. С некоторых, более возвышенных точек в предгорьях были хорошо видны башни обсерватории, угрюмо нависавшие над безлесной вершиной утеса. Товарищи Торквейна, как и их предки, из суеверного страха сторонились этого места, где молнии Хранителей могли вмиг испепелить нарушителя. Уже давным-давно никому не случалось узреть Хранителей или услышать их голоса, некогда громовыми раскатами сотрясавшие горы в порядке угрозы или предупреждения всей округе. Так говорили старожилы, но ни один человек даже помыслить не мог о том, чтобы потревожить их уединение.
Однако Торквейн, зная о своем родстве с Хранителями, очень много о них размышлял. Странное любопытство вновь и вновь притягивало его к холмам у самого подножия утеса. Но оттуда он не мог разглядеть обитателей лаборатории или хоть какое-то движение в ее стенах. Все было тихо и спокойно, и это понемногу ободряло юношу, побуждая его с каждым разом подбираться чуть ближе к внушающей трепет горной крепости.
И вот однажды, используя все свои охотничьи навыки и ступая с предельной осторожностью, дабы не выдать себя хрустом веточки или сухого листа, он двинулся вверх по наименее крутому склону утеса, покрытому густым лесом. Наконец, затаив дыхание, он с тревожным трепетом выглянул из-за ствола кривой сосны, стоявшей на самой границе запретной зоны.
Прямо перед ним, на фоне легких облаков, сурово вздымались ровные стены и квадратные угловые башни цитадели. Окна тускло мерцали, скрывая свои секреты. На фасаде здания имелся арочный проем с распахнутыми воротами, за которыми Торквейн различил пляшущие серебристые струйки фонтанов посреди внутреннего дворика.
Сосновая и еловая молодь уже захватывала ровный расчищенный участок. Отдельные деревца были высотой по плечо, но большинство – лишь по пояс или до колен, в целом не очень затрудняя обзор. А из этой поросли до Торквейна доносилось сердитое гудение, словно там затаился пчелиный рой. Высота звука и местоположение его источника оставались неизменными. Подкравшись ближе, Торквейн обнаружил полосу голой земли шириной в ярд, пролегавшую среди зелени. Очевидно, звук исходил от нее. Спустя мгновение он догадался, что эта полоса обозначала невидимый защитный барьер, а гудела его энергия, готовая отражать или убивать посторонних.
Почти вся земля под стенами лаборатории была занята овощными грядками, дополненными небольшим цветником. Все указывало на тщательный уход и регулярный полив, но никаких садовников в эти минуты здесь не было. Торквейн продолжал всматриваться и вслушиваться, и тут из глубин здания донесся пульсирующий металлический звон, причину которого он не мог даже вообразить, ничего не зная о машинах и механизмах. Застигнутый врасплох этим внезапным шумом, нарастающим и как будто исполненным таинственной угрозы, Торквейн пустился наутек вниз по лесистому склону и впоследствии много дней не осмеливался вернуться.
Но в конце концов любопытство – а также более глубокое чувство, природу и происхождение которого он не понимал и сам, – заставило его вновь посетить это место, несмотря на остаточные суеверные страхи и внутреннее чутье, предупреждавшее об опасности.
Как и в предыдущий раз, он затаился среди старых сосен и наконец впервые увидел кого-то из обитателей здания. В ухоженном цветнике, на расстоянии не более двадцати ярдов от Торквейна, над фиалками и анютиными глазками склонилась девушка.
Торквейну показалось, что перед ним богиня, ибо среди девиц в его деревне не было ни одной и вполовину такой прелестной и грациозной, как это дивное создание. В платье оттенка нежной апрельской зелени, с покрывающим плечи золотистым облаком волос, она как будто озаряла своим сиянием цветы на клумбе.
Поддавшись дотоле неведомым ему чарам, юноша забыл обо всех страхах и показался из своего укрытия. И только когда девушка случайно взглянула в его сторону и, встретившись с ним взглядом, издала негромкий испуганный возглас, Торквейн осознал, что по неосторожности выдал свое присутствие.
Теперь он разрывался между позывом к бегству и сильным, необъяснимым влечением, побуждавшим его остаться. Он понимал, что эта девушка – одна из Хранителей, а Хранители, будучи полубогами, не снисходили до общения с простыми смертными. И все же благодаря своему отцу Торквейн мог претендовать на родство с этими высшими существами. Девушка была такой красивой, а ее глаза, смотревшие поверх цветника, были такими добрыми и кроткими даже при всем изумлении, что он перестал опасаться немедленной – и, вероятно, заслуженной – кары за свою дерзость. Возникла уверенность, что, если он не убежит и попробует завязать разговор, девушка не сразит наглеца ужасной молнией Хранителей.
Подняв руку в знак мирных намерений, он двинулся вперед через хвойную поросль и остановился только перед зловещим гудением незримого барьера. Девушка потрясенно взирала на Торквейна. Ее глаза расширились, а по лицу, сначала заметно побледневшему, разлилась краска, когда она отметила привлекательность юноши и нескрываемый восторг в его взгляде. Казалось, она вот-вот повернется и уйдет в здание. Но потом, как будто преодолев нерешительность, она слегка приблизилась к барьеру.
– Ты должен уйти, – сказала она.
Слова звучали непривычно – они отличались от диалекта, знакомого Торквейну. Но тот вполне уловил смысл, а сама по себе странность произношения показалась ему божественной. Проигнорировав предостережение, он не двинулся с места, как зачарованный.
– Уходи быстрее, – сказала она уже резче. – Никому из варваров не дозволено здесь появляться.
– Но я не варвар, – гордо заявил он. – Я сын Хранителя Атуллоса. Меня зовут Торквейн. Разве мы не можем подружиться?
Девушка явно удивилась и озадачилась. При упоминании имени Атуллоса в ее глазах промелькнула тень. А за этой тенью различалось что-то похожее на страх.
– Нет-нет, – возразила она, – это исключено. Ты не должен приходить сюда снова. Если мой отец узнает…
В этот момент резко усилилось гудение защитного барьера – громкое и злое, подобное миллиону жужжащих ос, – и Торквейн кожей ощутил электрическое покалывание, как бывало при очень сильных грозах. Тотчас же в воздухе засверкали искры и яркие огненные нити, а затем накатила волна нестерпимого жара. Сосенки и елочки перед Торквейном разом пожухли, а некоторые вдруг объялись пламенем.
– Уходи! – услышал он крик девушки, пятясь под натиском энергетического барьера. А она поспешила к лаборатории, то и дело оглядываясь через плечо.
Уже полуослепленный вьющимися огненными нитями, Торквейн успел разглядеть в дверном проеме мужчину, вероятно вышедшего встретить девушку. Тот был стар, седобород и суров лицом – вполне под стать разгневанному божеству.
Безусловно, сей властитель обнаружил присутствие чужака. Стоило еще немного промедлить – и юноше грозила участь опаленных растений. И он, вновь охваченный суеверным ужасом, кинулся в спасительный сумрак древнего леса.
До той поры Торквейну были знакомы лишь бесцельные подростковые чаяния. Он проявлял мало интереса к девушкам-дикаркам из своего племени, хотя иные из них были весьма недурны собой. Разумеется, со временем он бы выбрал одну из них; но сейчас, повидав прекрасную дочь Хранителя, он думал только о ней, и сердце его было охвачено смятением страсти, особенно бурной в подобных случаях, когда самонадеянная дерзость сталкивается с очевидной безнадежностью.