Продвигаясь со всей возможной скоростью, маленькая армия через час достигла вершины утеса, где под звездным небом темнел корпус лаборатории. На пути вверх по склону им не встретилось ни одного чужака, хотя ранее этой ночью их здесь было полно, и Торквейн начал опасаться, что они уже атаковали и захватили здание. Но когда отряд вышел из леса, оказалось, что нападение еще только начинается. Весь открытый участок кишел безмолвно крадущимися, смутно различимыми фигурами, которые единой волной накатывали на тихий неосвещенный дом. Как будто армия теней осаждала призрачную крепость. И вдруг эту жуткую тишину разорвал грохот тяжелого удара, а вслед за ним – свирепый вой дикарей.
Торквейн и его воины, устремившись вперед, заметили, как самая сердцевина темной орды слегка попятилась от кедровых ворот. Стало быть, таран не сокрушил их с первого удара и теперь отводился для второй попытки.
Возглавляя атаку отряда, Торквейн на бегу зажег от смолистой сосновой ветки фитиль, скрученный из сухих растительных волокон и вставленный в глиняный сосуд. К тому моменту, когда Торквейн оказался на расстоянии броска, фитиль уже почти догорел. Раздался новый удар, еще мощнее, сопровождавшийся дикими торжествующими воплями. Видимо, таран пробил ворота. А еще через миг запущенный изо всех сил сосуд взорвался с яркой вспышкой, озарив сцену битвы и оглушив всех вокруг, как раскат грома в горах. Торквейн изначально рассчитывал на сногсшибательный эффект, но никак не мог ожидать, что взрывная волна собьет с ног и швырнет на землю его самого. А его соратники застыли в ужасе, подумав, что это был удар молнии, пущенной каким-то невидимым Хранителем.
Видимо, та же мысль еще сильнее потрясла сознание врагов, ибо те панически пустились врассыпную. Некоторые были в темноте заколоты людьми Торквейна, а остальные с истошными воплями рассеялись среди сосен.
Так, впервые с наступления темной эры, в боевых действиях был снова применен порох.
Поднявшись на ноги, Торквейн обнаружил, что короткая стычка уже закончилась. Он осторожно пошел вперед и наткнулся на изувеченные трупы нескольких чужаков, валявшиеся на грядках вокруг выбитой взрывом глубокой воронки. Похоже, все прочие либо сбежали, либо полегли от рук его воинов.
Казалось крайне маловероятным, что сбежавшие вернутся и снова пойдут в атаку. Тем не менее весь остаток ночи отряд провел на страже вокруг здания. Дабы его обитатели не приняли их за врагов, Торквейн неоднократно подходил к разнесенным тараном воротам и громким голосом сообщал, что они пришли с миром. Он надеялся на какой-нибудь ответный знак девушки, но из внутреннего дворика не доносилось ничего, кроме призрачного плеска фонтанов. Все окна оставались темными, и над зданием повисла мертвая тишина.
Как только начало светать, Торквейн с двумя воинами решился проникнуть во дворик. В дальнем углу они обнаружили открытый дверной проем, ведущий в длинный пустой коридор с тусклым, таинственно-синим освещением от всего лишь одной круглой лампы. Пока они шли по коридору, Торквейн несколько раз крикнул, но ответом ему было только гулкое эхо. Тревожно гадая, не кроется ли за этим молчанием коварная ловушка, они достигли конца коридора и остановились на пороге обширного зала.
Все пространство здесь было заполнено неведомыми им хитроумными машинами. Высоченные генераторы едва не упирались в прозрачную крышу; и повсюду – на каменных столах, на деревянных скамьях и полках – размещались вместительные емкости странных форм, а также пузырьки и мензурки с бесцветными или по-разному окрашенными жидкостями. По углам громоздились, поблескивая деталями, безмолвные двигатели. Сотни всевозможных приборов, о назначении коих юные варвары могли только гадать, были разбросаны по мощеному полу и грудами свалены вдоль стен.
И посреди всего этого беспорядка, за одним из уставленных склянками столов, в кресле из кедрового дерева сидел старик. Уныло-серый свет пасмурного утра, смешиваясь со светом синих ламп, подчеркивал резкие черты его изможденного лица. Рядом с ним, в страхе глядя на вторгшихся дикарей, стояла девушка.
– Мы пришли как друзья! – воскликнул Торквейн, бросая на пол свой лук.
Старый Хранитель устремил на него гневный, полубезумный взгляд и сделал попытку встать с кресла, но тут же сполз обратно, словно истощив этим остаток своих сил. Он что-то тихо пробормотал и вялыми пальцами подал знак девушке, которая взяла со стола стакан, наполненный прозрачной, как чистая вода, жидкостью, и прижала его край к губам старика. Тот выпил часть жидкости, после чего конвульсивно содрогнулся и осел в кресле. Его голова склонилась на грудь, а тело обмякло и как будто съежилось под одеждой.
На мгновение девушка – с бледным лицом и расширенными глазами – вновь повернулась к Торквейну. Казалось, она колеблется. Но затем, быстро допив остатки жидкости из того же стакана, она рухнула на пол, словно опрокинутая статуя.
В полной растерянности Торквейн и его спутники медленно вошли в зал. Опасливо косясь на загадочные механизмы вокруг, они осмотрели упавшую девушку и старика в кресле. Сразу же выяснилось, что оба мертвы, и только теперь воины поняли, что прозрачная жидкость была не чем иным, как ядом, несравнимым по быстродействию со всеми известными им отравами, – ядом, составлявшим частицу утраченной науки Хранителей.
Торквейн вглядывался в застывшее, бесстрастное лицо Вари, испытывая сложную смесь скорби и недоумения. Все вышло совсем не так, как ему представлялось, когда в мечтах он проникал в дотоле неприступную цитадель и покорял сердце дочери Хранителя.
Увы, он навсегда утратил шанс вернуть людям таинственные знания Хранителей, разобраться в их технологиях и понять то, что было написано в старых книгах. Ему не дано было завершить прометеевы труды Атуллоса и посредством науки заново осветить темный мир. А ведь он бы мог – с помощью Вари, если бы она стала его возлюбленной и наставницей. Но теперь человечеству предстояло пройти через много веков и сменяющихся эпох, прежде чем в ночи варварства опять забрезжит свет. И уже кто-то другой – но не Торквейн и не его сыновья – сумеет возжечь этот свет древнего знания.
И все же – хотя сейчас он этого не осознавал, поглощенный горем и тоской, – в мире по-прежнему оставались другие ценности: свежие и сладкие губы простой девушки с холмов, которая подарит ему потомство; дикая вольность человеческой жизни в борьбе на равных с природой, законы коей надо честно соблюдать; солнце и звезды, не замутненные фабричными дымами, и чистый воздух, свободный от смрада бурлящих мегаполисов.
Смерть Малигриса
В новолуние в полночь, когда в Сазране горели лишь редкие фонари, а звезды скрылись за медленно плывущими по небу осенними облаками, царь Гадейрон послал в спящий город дюжину вернейших своих безъязыких рабов. И они сразу же растворились в ночи, отправившись каждый своим путем, будто скользнувшие в небытие тени, а через время направились обратно в темный дворец в сопровождении таких же безмолвных и скрытных гостей, укутанных с головы до пят.
Вот так пробирались ощупью за посланцами по извилистым дорожкам под непроницаемой сенью кипарисов в царских садах, карабкались по подземным лестницам, шествовали по темным покоям двенадцать могущественнейших чародеев Сазрана, пока не оказались наконец глубоко-глубоко под самым дворцовым фундаментом в огромном сводчатом зале, чьи мертвенно-серые гранитные стены источали влагу.
Вход в зал караулили демоны земли, служившие царскому советнику, архимагу Маранапиону. Эти демоны оторвали бы руки и ноги любому, кто осмелится явиться без приличествующей жертвы – свежей крови. Внутри горела колеблющимся светом одна-единственная лампада, подвешенная на чудовищной тали и питаемая аспидным маслом. Тут поджидал чародеев Гадейрон, без короны, в темно-пурпурном свободном одеянии, на троне из известняка, высеченном в форме саркофага. По правую руку от него неподвижно застыл Маранапион, до самого подбородка укутанный в похоронное облачение. Перед ним на треноге из орихалка, доходившей до самых его плеч, лежало огромное голубое око поверженного циклопа, оправленное в серебро, с помощью которого, по слухам, архимаг погружался в диковинные видения. На это око, зловеще поблескивающее в свете лампады, и смотрел неотрывно Маранапион, недвижимый, словно труп.
Увидав все это, двенадцать чародеев догадались, что царь собрал их по какому-то исключительно тайному и темному делу. Абсолютно всё – полночный час, безъязыкие посланцы, подземный зал, чудовищные демоны-элементали, облаченный в простое платье Гадейрон, – все свидетельствовало о том, что здесь потребна необычайная скрытность.
Все молчали; чародеи, почтительно поклонившись, ждали, когда Гадейрон объявит им свою волю. И вот царь заговорил отрывистым шепотом:
– Что знаете вы о Малигрисе?
При звуках страшного имени чародеи побледнели и задрожали, а потом те, кто стоял ближе к царю, один за другим принялись рассказывать, словно читая вызубренные наизусть строки.
– Малигрис обитает в черной башне, возвышающейся над Сазраном, – молвил первый. – Темная ночь его силы все еще тяжко давит на Посейдонис, а мы, обычные чародеи, странствуем в этой ночи, подобно теням убывающей луны. Он повелевает всеми королями и кудесниками. О да, этой ночи не избегнуть даже держащим курс в Тартесс триремам и далёко залетающим морским орлам.
– Ему служат демоны всех пяти стихий, – подхватил второй. – Даже неискушенные в искусстве простолюдины часто замечают, как они птицами вьются вокруг башни или юркими гадами взбираются по ее стенам.
– Малигрис восседает в зале наверху башни, – провозгласил третий. – И к его ногам в полнолуние складывают подношения все города Посейдониса. Ему достается десятина от любого груза любой галеры и доля серебра и благовоний, золота и слоновой кости, которые жертвуют храмам. Он богаче покоящихся на дне морском владык Атлантиды… и даже твоих царственных предков, о Гадейрон.
– Малигрис сравнялся годами с самой луной, – пробормотал четвертый. – Он будет жить вечно, ибо темная лунная магия хранит его от смерти. И сама смерть стала рабой в его башне и трудится наравне с его прихвостнями, забирая жизни его врагов.