Головни догорели быстро, но дым от костра поднимался в небо до самого вечера; и когда день уже клонился к закату, угли все еще были слишком горячи, чтобы по ним ходить. Поэтому Эваг велел слугам залить их морской водой. И когда дым рассеялся, а шипение стихло, он подошел к бледным трупам. Вблизи колдун ощутил великий холод, словно излучаемый трансарктическими льдами; от холода этого заломило руки и уши, и Эваг задрожал под меховым плащом. Подойдя еще ближе, он дотронулся до одного из трупов кончиком указательного пальца; и, хотя прикосновение было легким, а колдун тут же отдернул руку, палец словно опалило пламенем.
Эваг был потрясен: ему еще не доводилось видеть таких трупов, и магическая наука была бессильна объяснить ему, откуда они взялись. Он решил, что на мертвых лежит проклятие – колдовство, сотканное бледными полярными демонами или ведьмами в снежных пещерах. И колдун счел за благо удалиться вместе со слугами, дабы проклятие не подействовало на живых.
Вернувшись домой до наступления ночи, колдун зажег у каждой двери и в каждом окне смолы, особенно невыносимые для северных демонов, а в каждом углу, откуда могли войти духи, поставил фамильяра для охраны. Затем, после того как Ратха и Ахилидис уснули, засел за труды Пнома, в которых было собрано множество могущественных заклинаний. Перечитывая для успокоения души старинные тексты, колдун снова и снова с горечью вспоминал изречение пророка Литха, чьих предсказаний никто из людей не понимал: «Есть Тот, кто обитает в краю абсолютного холода, Тот, кто может дышать там, где никто другой не может. Настанут дни, когда Он явится среди островов и людских городов и, подобно белому року, принесет с собой ветер, что дремлет в Его жилище».
Смолистая древесина сосны и терпентинное дерево жарко горели в очаге, но к полуночи смертоносный холод начал проникать в комнату. Встревожившись, Эваг оторвался от пергаментов Пнома проверить, не нужно ли подкинуть дров, и увидел, что очаг пылает по-прежнему жарко, и услышал, как резко взвыл ветер: страшно прокричали морские птицы и птицы земные, уносимые ветром на беспомощных крыльях, и, перекрывая птичий гомон, пронзительно засмеялись дьявольские голоса. Безумный северный ветер бил в стены квадратных башен; точно осенние листья, расплющивал птиц о стекла; казалось, демоны раскачивают и раздирают когтями гранитные стены. Несмотря на то что дверь и окна были крепко заперты, ледяной ветер метался вокруг стола, за которым сидел Эваг, вырывая пергамент из его пальцев и задувая огонь лампы.
Тщетно, ибо мысли не слушались его, колдун пытался вспомнить заклятие против духов с севера. Но тут внезапно ветер стих, и в доме воцарилась мертвая тишина. Ледяной сквозняк больше не задувал, лампа и смоляные дрова горели ровно, и слабое тепло медленно вернулось в продрогшие кости Эвага.
Некоторое время спустя колдун заметил за окнами свет, будто запоздалая луна просияла над скалами, но ему ли было не знать, что в небе должен висеть тонкий полумесяц, который ныне скрывается за горизонтом с наступлением ночи. Казалось, что свет просиял с севера, бледный и студеный, словно ледяной огонь; приблизившись к окну, колдун увидел луч, что пересекал море, исходя из невидимого полюса. В его свете скалы были белее мрамора, песок – белее морской соли, а хижины рыбаков напоминали белые гробницы. Луч проник в огороженный сад Эвага, и листва на ветках побелела, а соцветия превратились в снежные розы. Луч падал на стены нижнего этажа башни, однако стены верхнего, откуда смотрел в окно колдун, оставались в тени.
Колдун решил, что луч исходит из белого облака, что повисло над морским горизонтом, или от бледного пика, который взмыл в небеса среди ночи, но уверен не был. Пик поднимался все выше, по-прежнему не касаясь, впрочем, окна Эвага. Тщетно размышлял колдун об этой загадке, но вскоре его размышления прервал нежный голос. На неведомом языке колдовской этот голос пропел сонное заклинание, и Эваг поддался чарам; и на него опустилось оцепенение, что одолевает уставшего стража в снегу.
Очнувшись на рассвете, Эваг одеревенело поднялся с пола, и перед ним предстало удивительное зрелище. Ибо – о чудо! – в гавани возвышался айсберг, подобного которому не встречалось ни одному судну, ходившему на север, и о котором не упоминалось ни в одной из легенд туманных островов Гипербореи. Айсберг заполнял широкую гавань от берега до берега; нагромождение откосов и многоярусных ущелий вздымалось на невообразимую высоту; вершины, точно башни, врывались в зенит над домом Эвага. Айсберг был выше ужасной горы Ахоравомас, что извергает реки пламени и жидкой породы, которые текут через Чо Вулпаноми и впадают в южное море; выше, чем гора Ярак на северном полюсе; с вершины айсберга на море и сушу падало бледное сияние. Смертоносным и ужасным было то сияние, и Эваг знал, что это его он видел из окна среди ночи.
От мороза колдун еле дышал, а хладный свет, исходивший от айсберга, обжигал глазные яблоки. И все же Эваг заметил одну странность: луч света падал по косой, аккуратно обходя стены его дома; и сейчас свет не касался стен на первом этаже, где спали Ратха и Ахилидис; и над домом не было ничего, кроме лучей рассветного солнца и утренних теней.
Колдун опустил глаза и увидел на пляже обугленные остатки выброшенной на берег галеры и белые трупы, которые не горели в огне. А на песке и вдоль скал неподвижно лежали, сидели, стояли рыбаки, как будто вышли из укрытий посмотреть на бледный луч и впали в зачарованный сон. Берег и сад до самого порога башни покрывал толстый слой инея.
И снова Эваг вспомнил слова Литха; одолеваемый дурными предчувствиями, он спустился на первый этаж. И там, у северных окон, юный Ратха и старуха Ахилидис, обратив лица к световому лучу, стояли неподвижно, с широко раскрытыми глазами и бледным ужасом во взоре; белая смерть, догнавшая гребцов, добралась и до них. Эваг хотел подойти к ним, но был остановлен пронизывающим холодом, что исходил от мертвых тел.
Зная, что чары его бессильны против этой напасти, колдун бросился бы из дома куда глаза глядят, но успел сообразить, что погибель несет луч айсберга и выход за дверь означает немедленную смерть. Еще Эваг понял, что из всех прибрежных жителей уцелел только он один. О причине колдун не догадывался и в конце концов решил запастись терпением и достойно принять неизбежное.
Вернувшись в свои покои, он принялся вызывать духов. Но его фамильяры ушли еще ночью, оставив свои посты; и ни одна душа, ни человеческая, ни демоническая, не ответила на его призывы. Ни один доступный колдуну способ не годился, чтобы выяснить, откуда взялся этот айсберг, и не было ни малейшего намека на разгадку его тайны.
Продолжая трудиться над бесполезными заклинаниями, Эваг внезапно ощутил на лице дуновение ветра, но то был не воздух, а какая-то тонкая стихия, холодная, как лунный эфир. Дыхание с невыразимой болью вышибло из груди, и колдун рухнул на пол в подобии обморока, близком к смерти. Сознания он не терял, поэтому смутно слышал голоса, произносящие незнакомые заклинания. Прикосновение невидимых перстов опалило его леденящей болью; вокруг вспыхивало и гасло холодное сияние, словно морской прилив накатывал, отступал и снова накатывал на берег. Это сияние невыносимо терзало все его чувства, но разгоралось оно медленно, промежутки между вспышками укорачивались, и вскоре глаза и плоть привыкли к нему. Теперь свет от айсберга лился прямо в северные окна; колдуну казалось, что на него смотрит громадное око. Он хотел встать, чтобы встретить его взгляд, но странное оцепенение сковало его, словно паралич.
На некоторое время Эваг опять впал в сон, а проснувшись, обнаружил, что конечности обрели былую силу и быстроту. Странный свет все еще заполнял комнату, а выглянув наружу, колдун не поверил глазам! О чудо – от его сада, скал и песка не осталось и следа. Ледяной каток окружал его дом, а из широких зубчатых стен вставали, подобно башням, высокие ледяные шпили. За кромкой льда, далеко внизу, виднелось море, а за морем смутно маячил берег.
И тут Эвага объял ужас, ибо он понял, что противостоять подобному всемогущему колдовству не в силах ни один смертный чародей. Его башня из гранита стояла уже не на побережье Мху Тулана, а на одном из верхних утесов айсберга. Задрожав, колдун опустился на колени и вознес молитвы Древним, что таятся в подземных пещерах, под водой и в космической бездне. Посреди молитвы он услыхал громкий стук в дверь.
В страхе и изумлении колдун сошел вниз и распахнул дверь. Перед ним стояли двое мужчин, или существ, внешне напоминавших людей. Светлокожие, странные, они были облачены в затканные рунами одеяния, какие носят колдуны. Руны были грубыми и незнакомыми, но, когда мужчины обратились к нему, Эваг кое-что понял из их речи, ибо говорили они на островном гиперборейском диалекте.
– Мы служим Тому, чье пришествие было предсказано пророком Литхом, – промолвили незнакомцы. – Из земель, лежащих за пределами севера, прибыл он на своей плавучей цитадели, ледяной горе Йикилт, задумав совершить путешествие по земным морям, своим хладным величием поражая ничтожные народы. Только нас двоих из жителей обширного острова Туласк он пощадил, взяв с собой в путешествие по морям. Он закалил нашу плоть, дабы мы могли выносить холод его жилища, сделал пригодным для нашего дыхания воздух, которым не может дышать смертный. Тебя он тоже пощадил, а его заклинания сделали тебя устойчивым к холоду и разреженному эфиру ледяной горы Йикил. Приветствуем тебя, о Эваг, ты великий чародей, ибо только величайшие чернокнижники удостаиваются чести быть избранными нашим господином.
Как ни удивился Эваг, но, видя, что имеет дело с собратьями-чародеями, решил подробно их расспросить. Колдунов звали Доони и Укс Лоддхан, и они были хранителями магического искусства древних богов. Того, кому они служили, звали Рлим Шайкортх, и он обитал на вершине ледяной горы. Доони и Укс Лоддхан ничего не знали о происхождении и привычках Рлима Шайкортха; их служение состояло из поклонения божеству и отказа от уз, что связывали их с родом людским. Колдуны велели Эвагу идти за ними, дабы предстать перед божеством, воздать ему хвалу и навеки отречься от всего человеческого.