Себастьяну почудилось, будто все его существо пронизал жуткий смертельный холод. Несколько минут он не мог пошевелиться, уставившись на необъяснимую груду пыли. В центре ее виднелась легкая вмятина, напоминавшая крошечный отпечаток ступни, наполовину стертый порывами ветра, которые, вероятно, развеивали эту кучу по комнате.
Наконец к Себастьяну вернулась способность двигаться. Не сознавая, что делает, он наклонился за метелкой, но, едва ее коснулся, ручка и перья рассыпались в тончайшую пыль, которая осела низкой горкой, смутно сохранявшей изначальные очертания предмета!
Страшная слабость навалилась на Себастьяна, будто на плечи в одно мгновение обрушился груз многих лет и смертности. Все поплыло перед глазами в свете лампы, и он понял, что, если немедленно не сядет, лишится чувств. Он протянул руку к стоявшему рядом креслу – и кресло тотчас же осело на пол легкими облачками пыли.
Позже – Себастьян не знал, насколько позже, – он обнаружил, что сидит на высоком табурете перед конторкой, на которой лежали раскрытые «Заветы Карнамагоса». Словно в тумане, он удивился, что сиденье под ним не развалилось. Как и в прошлый раз, его охватило неожиданное и неодолимое желание бежать прочь из проклятого дома; но еще ему казалось, что он слишком постарел, устал и ослаб, и его уже мало что волновало, даже жуткая судьба, которую он предчувствовал.
Пока он сидел, пребывая отчасти в ужасе, отчасти в оцепенении, взгляд его упал на магический фолиант с творениями злобного колдуна и пророка Карнамагоса, найденный тысячу лет назад в греко-бактрийской гробнице и переписанный монахом-отступником по-гречески кровью порожденного инкубом чудовища. В фолианте этом содержались хроники великих чародеев прошлого, истории земных и внеземных демонов и подлинные заклинания, с помощью которых этих демонов можно вызывать, управлять ими и отсылать обратно. Себастьян, посвятивший жизнь изучению подобных материй, давно считал, что «Заветы Карнамагоса» – всего лишь средневековая легенда, и был крайне удивлен, хотя и весьма доволен, когда ему попался этот экземпляр на полках торговца старинными манускриптами и инкунабулами. Говорили, будто экземпляров существовало всего два и второй был уничтожен испанской инквизицией в начале тринадцатого века.
Свет замерцал, словно от взмаха грозных крыльев. Слезящимися глазами Себастьян вновь перечитал зловещий последний абзац, вновь пробудивший в нем темные страхи:
«Хотя Куачиль Уттаус является редко, многие могли засвидетельствовать, что причиной его появления далеко не всегда были прочитанные руны и начертанные пентакли… Мало кто из чародеев способен вызвать столь злобного духа… Но тому, кто читает эти слова в тишине кабинета, стоит помнить, что приведенное ниже заклинание таит в себе немалый риск, если в душе читающего живет открыто или тайно желание смерти и уничтожения. Ибо, возможно, Куачиль Уттаус явится к нему, неся с собой злой рок, от коего тело превращается в вечную пыль, а душа – в рассеявшийся навсегда пар. Явление же Куачиля Уттауса можно предсказать по некоторым признакам, ибо сам вызывающий, а порой и те, кто его окружает, внезапно начинает стареть, а на доме его и вещах, к коим он прикасался, остаются следы преждевременного распада и древности…»
Себастьян не осознавал, что вслух бормочет эти строки, а затем – следующее за ними кошмарное заклинание… Мысли его ползли медленно, будто замороженные. В отупении страха у него уже не оставалось сомнений, что Тиммерс вовсе не отправился в деревню. Следовало предупредить его перед уходом, закрыть и запереть под замок «Заветы Карнамагоса»… ибо слуга и сам был в некотором роде ученым и проявлял немалое любопытство в отношении оккультных занятий своего хозяина. Тиммерс вполне мог прочитать написанные по-гречески слова Карнамагоса… даже страшную душераздирающую формулу, которая вызывала из внешней пустоты Куачиля Уттауса, демона всеобщей погибели… Себастьян уже догадался, откуда взялась серая пыль, отчего все вокруг загадочным образом разваливается…
Он вновь ощутил желание бежать, но тело отказывалось подчиняться, подобно высохшему мертвому инкубу. Впрочем, подумал он, все равно уже слишком поздно, ибо налицо все признаки неминуемой гибели… Но ведь в его душе никогда не было жажды смерти или разрушения. Ему хотелось лишь глубже проникнуть в черные тайны, окружавшие мир смертных. И он всегда был осторожен, не любил возни с магическими кругами, не вызывал зловещие сущности. Он знал, что есть духи зла, гнева, гибели, уничтожения, но никогда по собственной воле не стал бы вызывать их из темных бездн…
Оцепенение и слабость все нарастали, будто в мгновение ока пронеслись десятилетия и Себастьян превратился в дряхлого старика. Мысли путались, восстановить их ход удавалось с трудом. Воспоминания, даже страхи балансировали на грани окончательного забвения. Как в тумане, он слышал треск ломающихся где-то в доме деревянных балок, а перед мутным одряхлевшим взором в черноте мерцали и гасли огни.
Казалось, будто над ним обрушились катакомбы, погрузив весь мир в кромешную черноту. Порой он чувствовал легкое дуновение непонятного ветра и ощущал запах пыли. Затем Себастьян понял, что в комнате все же не совсем темно, поскольку сумел различить смутные очертания конторки. Плотно закрытые ставни не пропускали света, но какое-то слабое освещение все же было. С немалым усилием подняв взгляд, Себастьян с удивлением увидел, что во внешней стене, под потолком в северном углу, появилась большая неровная дыра, сквозь которую светила единственная звезда, холодная и далекая, точно смотрящий из космической бездны глаз демона.
От звезды – или из пространства далеко за ней – к Себастьяну копьем устремился синевато-багровый луч, бледный и смертоносный. Широкий, как доска, неподвижный, непреклонный, он, казалось, пригвоздил к месту само его тело, образовав мост между ним и мирами невообразимой черноты.
Себастьян окаменел, точно от взгляда горгоны. А затем по лучу сквозь дыру в комнату скользнуло застывшее и стремительное нечто. Стена распалась, дыра распахнулась.
Существо было ростом не больше ребенка, но высохшее и сморщенное, словно тысячелетняя мумия, с безволосой головой на тонкой, как у скелета, шее и лишенным черт, покрытым сеткой морщин лицом. Телом оно напоминало чудовищный выкидыш, так и не успевший сделать первый вдох. Трубчатые руки заканчивались острыми, растопыренными, словно в смертельной судороге, когтями. Короткие ноги со ступнями, как у пигмейской Смерти, были плотно сдвинуты вместе, будто спеленутые погребальными бинтами: они не шевелились, не шагали. Неподвижно вытянувшись во весь свой рост, кошмарное создание мчалось вдоль смертоносного луча прямо к Себастьяну.
Вот оно надвинулось: голова прямо напротив лба Себастьяна, ноги – напротив груди. Летучий ужас мимолетно коснулся ученого вытянутыми руками и плотно сжатыми ступнями. А затем слился с ним, стал с ним един. Себастьян почувствовал, как вены заполняются пылью, а мозг распадается клетка за клеткой. А потом он перестал быть Джоном Себастьяном, превратившись в целую вселенную мертвых звезд и планет, уносимых в клубящуюся тьму чудовищным порывом ледяного межзвездного ветра…
Существо, которое древние чародеи называли Куачилем Уттаусом, исчезло, и в разрушенную комнату вернулась звездная ночь. Но нигде не было даже тени Джона Себастьяна – лишь горка пыли на полу подле конторки, с едва заметным отпечатком маленькой ступни… или двух ступней, плотно сдвинутых вместе…
Черный аббат Патуума
Нам даруй, виноград, алый сок твоих лоз
И, дева, даруй любовь без стыда.
Где-то в дальних землях чернеющих лун
Пал инкуб и отродья его навсегда.
Во имя дружбы лучник Зобал и копьеносец Кушара пролили немало кроваво-красных вин Йороса и крови царских врагов. Их взаимная привязанность и преданность – лишь иногда приятелям случалось не поделить девку или бурдюк с вином – сохранялась все десять лет многотрудной службы царю Хоарафу. На долю друзей выпадали жестокие сражения и неслыханные, поразительные опасности, и со временем слава об их доблести достигла царских ушей. В числе самых отборных стражников Зобалу и Кушаре было поручено охранять царский дворец в Фарааде, а порой им доставались тайные поручения, требовавшие недюжинной отваги и непререкаемой верности.
В компании евнуха Симбана, главного поставщика многочисленного гарема Хоарафа, они отправились в утомительное путешествие по пустыне Издрель, прорезавшей запад Йороса ржавым клином запустенья. Царь послал их узнать, есть ли хоть доля правды в рассказах путешественников о небесной красоте юной девы из племени скотоводов, живущих за пустыней. На поясе у Симбана висел кошель с золотыми монетами, которые пригодились бы евнуху для выкупа, если красота юной девы была соизмерима с ее славой. Царь решил, что во избежание непредвиденных обстоятельств Зобал и Кушара сопроводят евнуха в путешествии через пустыню, ибо, по слухам, хотя в Издреле не водилось ни разбойных, ни, собственно говоря, вообще каких бы то ни было людей, злобные демоны, ростом с великанов и горбатые, как верблюды, порой нападали на путников, а прекрасные, но злонамеренные ламии заманивали их в свои сети, обрекая на жуткую смерть. Симбан, подрагивая в седле тучным телом, был не в восторге от дальнего путешествия, но лучник и копьеносец, полные здорового скептицизма, отпускали непристойные шутки то в адрес робкого евнуха, то по поводу неуловимых бесов.
Без происшествий, если не считать лопнувший бурдюк с забродившим молодым вином, они добрались до зеленых пастбищ за унылой пустыней. Здесь, в глубоких долинах вдоль среднего изгиба реки Вос, пастухи разводили крупный рогатый скот и дромадеров и два раза в год присылали Хоарафу дань из своих многочисленных стад. Симбан с воинами разыскали девушку, которая жила с бабкой в селении у реки, и даже евнуху пришлось признать, что они не зря