Тильяри окружал Атле неуклюжим обожанием, принося к ее ногам пойманную им дичь, но у него было немало соперников, и он не был уверен в благосклонности девушки. Холодная, точно речная лилия, и равно безучастная, она принимала поклонение Тильяри и всех прочих, среди которых, пожалуй, наиболее грозным был воин Мокейр. Вернувшись с охоты, Тильяри нашел соплеменников в горестных стенаниях и, узнав, что Атле отправилась в гарем Маал-Двеба, тотчас же последовал за ней. Он никого не оповещал о своем намерении, поскольку у Маал-Двеба уши были повсюду, и не знал, опередил ли его Мокейр или кто-нибудь еще в этой отчаянной и благородной гонке. Мокейр, впрочем, куда-то исчез, – весьма не исключено, что он и впрямь уже бросил вызов зловещей и опасной горе.
Одной мысли об этом оказалось достаточно, чтобы Тильяри поспешил вперед, не обращая внимания на ядовитые пресмыкающиеся цветы и воинственные листья. Вскоре он достиг просвета в ужасной роще и увидел шафранно-желтый свет, лившийся из нижних окон Маал-Двеба, а также темное скопление башен и куполов, рвавшихся к усыпанному звездами небосводу. Огни выглядели бдительными, словно глаза недремлющего дракона, и как будто бы с мрачной настороженностью наблюдали за ним. Но Тильяри сквозь просвет рванулся туда и услышал лязг саблевидных листьев, сомкнувшихся за его спиной.
Перед ним расстилалась ровная лужайка, поросшая странной травой, что извивалась под босыми ногами подобно бесчисленным червям. Задерживаться на этой лужайке никакого желания у него не было, и он широкими скользящими шагами поспешил вперед. На траве не было видно следов ног, но, приблизившись к галерее, охотник увидел кем-то отброшенный моток тонкой веревки и пришел к выводу, что Мокейр все-таки его опередил.
Вокруг дворца бежали дорожки из крапчатого мрамора и булькали, точно кровь в перерезанных глотках каких-то чудовищ, фонтаны и водопады. Открытые ворота никто не охранял, и в здании, освещенном тусклыми лампами, стояла тишина, как в мавзолее. За яркими желтыми окнами не было видно ни единой тени, а меж высоких башен и куполов спала ничем не тревожимая тьма. Тильяри, однако, не доверял этой видимости дремотной тишины и довольно долго пробирался боковыми тропками, прежде чем решился приблизиться к дворцу.
Несколько больших призрачных животных, которых он принял за обезьяноподобных чудовищ Маал-Двеба, во мраке прокрались мимо него. Они были мохнатыми и нескладными, с покатыми лбами. Некоторые бегали на четырех ногах, остальные передвигались в полусогнутом состоянии, подобно человекообразным обезьянам. Напасть на Тильяри они не пытались, а, жалобно поскуливая, спешили прочь, будто избегая его. Этот признак говорил о том, что они настоящие животные и не выносят запаха, исходившего от его умащенного зловонным снадобьем тела.
Наконец он очутился в темном портике с множеством колонн и бесшумно, точно змея из диких джунглей, проскользнул в наводящий ужас загадочный дворец Маал-Двеба. Дверь, скрытая темными колоннами, была не заперта, и за ней охотнику открылась сумрачная пустота бескрайнего зала.
С удвоенной осторожностью Тильяри переступил порог и двинулся вдоль занавешенной стены. Воздух в помещении был напоен незнакомыми запахами, тяжелыми и усыпляющими, и неуловимо тонкими курениями, как будто источаемыми кадильницами в скрытых любовных альковах. Аромат был Тильяри неприятен, а тишина все больше тревожила его. Казалось, тьма полнилась неслышными вздохами и каким-то неуловимым для глаза зловещим движением.
Медленно, словно распахивающиеся гигантские желтые глаза, медные лампы на стенах зала разгорелись ярким огнем. Тильяри спрятался за шпалерой, но, в трепидации подсматривая из своего убежища, увидел, что зал все еще пуст. Наконец он решился двинуться дальше. Повсюду вокруг пышные занавеси, расшитые изображениями пурпурных мужчин и лазурных женщин на кроваво-красном фоне, словно бы тревожно колыхались, как живые, на ветру, которого он не ощущал. Однако ничто не выдавало присутствия поблизости Маал-Двеба, и ни его металлических прислужников, ни одалисок тоже нигде видно не было.
Все двери на противоположной стороне зала, с искусно подогнанными створками из черного дерева и слоновой кости, были закрыты. В дальнем углу Тильяри заметил тоненький лучик света, пробивавшийся сквозь темную двойную шпалеру. Очень медленно раздвинув шпалеры, Тильяри увидел огромный, ярко освещенный покой и сначала решил, что попал в гарем Маал-Двеба, ибо там собрались все девушки, которых колдун за годы правления забрал в свой горный чертог. И в самом деле, их здесь были, казалось, сотни: одни сидели или полулежали на богато украшенных кушетках, другие стояли, застыв кто непринужденно, а кто в испуге. Тильяри различил в толпе красавиц из Омму-Заина, чья кожа была белее кристаллов пустынной соли; стройных девушек Утмайи, словно выточенных из дышащего, трепещущего гагата; царственных янтарных дочерей экваториальной Ксалы и миниатюрных женщин Илапа, оттенком кожи напоминавших только что позеленевшую бронзу. Но его лилейной красавицы Атле среди них не было.
Его очень удивило число женщин и абсолютная неподвижность, с которой они сохраняли свои причудливые позы. Не поднимались и не опускались веки, не шевелились руки, не изгибались и не приоткрывались губы. Эти женщины казались не то изваяниями из живого раскрашенного мрамора, не то богинями, спавшими зачарованным сном в зале вечности.
Тильяри, бесстрашный охотник, был поражен и напуган. Ему явилось доказательство легендарных деяний Маал-Двеба. Эти женщины – если они и вправду женщины, а не простые статуи – были скованы подобным смерти заклятием бессмертного сна. Словно незримый эфир нерушимого безмолвия заполнял зал, окружал всех этих женщин, – безмолвия, в котором, казалось, ни один смертный не мог даже вздохнуть.
Однако, если Тильяри намеревался продолжить поиски Маал-Двеба и Атле, ему необходимо было пересечь этот зачарованный покой. Опасаясь, как бы мраморный сон не поразил и его самого, едва он переступит порог, охотник вошел, затаив дыхание и ступая неслышно, как крадущийся леопард. Женщины вокруг были по-прежнему неподвижны. По всей видимости, чары настигли каждую в миг некоего определенного чувства: страха, удивления, любопытства, самодовольства, скуки, гнева или сладострастия. Женщин оказалось меньше, чем он предположил с первого взгляда, да и сам покой был не так огромен, но металлические зеркала, которыми были отделаны стены, создавали иллюзию многолюдности и необъятности.
В дальнем конце Тильяри раздвинул вторую двойную шпалеру и вгляделся в сумрак соседних покоев, тускло освещенных двумя курильницами, что испускали разноцветное сияние и красный, точно испаряющаяся кровь, дым. Курильницы были установлены на обращенных друг к другу треногах в противоположных углах. Между ними под балдахином из какого-то темного тлеющего материала с бахромой, заплетенной на манер женских кос, стоял диван цвета полночного пурпура, украшенный оборкой в виде серебряных птиц, сражающихся с золотыми змеями. На диване полулежал мужчина в скромной одежде, как будто дремал или просто устал и прилег отдохнуть. Лицо его, полускрытое в зыбких колышущихся тенях, казалось бледной маской таинственности, но Тильяри даже не пришло в голову, что это может быть кто-то еще, кроме как грозный тиран, которого он явился убить. Он понял, что это Маал-Двеб, кого ни один человек не видел во плоти, но чья сила была очевидна всем, – таинственный и всеведущий правитель Циккарфа, повелитель трех солнц со всеми их планетами и лунами.
Словно призрачные стражи, символы величия Маал-Двеба и воплощения его владычества ожили и надвинулись на Тильяри. Но мысль об Атле красной пеленой затмевала все. Он позабыл свои суеверные страхи, свой трепет перед колдовским чертогом. Ярость обездоленного влюбленного и свирепость искусного охотника пробудились в нем, направили его бесшумные шаги и укрепили его мощные мышцы. Кроме неподвижного тела на диване, в покоях никого не было. Тильяри приблизился к погруженному в забытье колдуну, пальцы сжались вокруг острого ножа, смазанного змеиным ядом.
Тиран лежал перед ним с закрытыми глазами; отпечаток таинственной усталости застыл на его устах и сомкнутых веках. Создавалось впечатление, что он скорее размышляет, чем спит, будто человек, блуждающий в лабиринте давнишних воспоминаний или предающийся грезам. Стены вокруг были задрапированы траурными занавесями с темным и непонятным узором. Курения образовывали клубящуюся дымку и наполняли комнату снотворной миррой, от которой все чувства Тильяри странно притупились.
Пригнувшись подле серебряных птиц с золотыми змеями, как тигр перед прыжком, он приготовился нанести удар. Затем, преодолевая легкое головокружение от дурманящего аромата, он распрямился, и рука его стремительным движением, подобным броску мощной, но гибкой гадюки, направила острие прямо в сердце колдуна.
С таким же успехом он мог бы попытаться поразить стену из какого-нибудь твердого камня. В воздухе, не доходя и немножко выше раскинувшегося на подушках волшебника, нож его наткнулся на незримую и непроницаемую преграду, и острие, отколовшись, звякнуло об пол у ног Тильяри. Ничего не понимая, сбитый с толку, он смотрел на существо, которое только что пытался убить. Маал-Двеб не пошелохнулся и не открыл глаз, но загадочное лицо его неуловимым образом приобрело легкий оттенок злорадства.
Тильяри нерешительно протянул руку, чтобы проверить только что пришедшую ему в голову любопытную мысль. Как он и подозревал, между курильницами вовсе не было ни дивана, ни балдахина – только сплошная, вертикальная, отполированная до зеркального блеска поверхность, в которой отражались ложе и спящий на нем человек. Тильяри пытался убить отражение. Но, к еще большему его изумлению, самого его в зеркале видно не было.
Он стремительно обернулся, полагая, что Маал-Двеб должен находиться где-то в комнате. Как только он оглянулся, занавеси со зловещим шелестом обнажили стены, будто их отдернула чья-то незримая рука. Покои внезапно залил яркий свет, стены словно раздвинулись, и у каждой возникли обнаженные шоколадно-коричневые великаны в угрожающих позах, чьи тела блестели, будто намазанные маслом. Глаза их сверкали, как у диких зверей, и каждый держал в руке огромный нож с отколотым острием.