– Принцесса, тебе нет больше нужды тащить эту огромную свечу, которая оттягивает тебе руки. Мой хвост горит неугасимым огнем, он послужит светильником нам обоим.
Джинн указал на полупустой саркофаг и нетерпеливо махнул лапой, приказывая поместить свечу там: ее следовало поставить прямо, чтобы воск не запятнал хранившиеся там диковинки.
– В награду за твое упорство и за то, что ты решилась явиться в темный подземный лабиринт, я покажу тебе многочисленные сокровища, собранные за те годы, что я был их хранителем. К лежащим здесь богатствам владык-колдунов, которые и сами по себе исключительны, я успел присовокупить многие другие вещицы, поразившие меня своей редкостью. Стоит признать, что Иблис в своих подземных залах скопил гораздо более обширную коллекцию земных богатств, но осмелюсь предположить, что мое собрание в некотором роде изысканнее. К примеру, в этом саркофаге среди других останков, принадлежавших когда-то писаным красавицам, хранится бедренная кость самой Билкис.
Он помахал над саркофагом ярко горящим хвостом, а потом с видом одновременно гордым и несуразным повел меня дальше. Показывая мне все новые и новые сокровища, Омультакос задержался подле небольшого ларца из позеленевший бронзы, в котором лежал бурый порошок; джинн ухватил щепотку, поднес ее к носу, вдохнул и громко расчихался. Закончив, он заметил с большим удовлетворением:
– Насколько мне известно, ни один чихательный порошок на свете не сравнится с этим, изготовленным из мумий древних бальзамировщиков.
Изумление и отвращение мешались во мне с диким желанием расхохотаться; снова и снова приходилось с превеликим трудом сдерживаться. Омультакос показывал мне бесчисленные экспонаты сокровищницы, освещая их своим неугасимым тыловым пламенником, и перед моим взором представали все новые и новые перлы праха и тлена. Голосом замогильным, но преисполненным гордости джинн разглагольствовал об их истории и бывших владельцах. Вдобавок он показал мне несколько музыкальных инструментов, которые сам изготовил в часы праздности. Помню, что там были лютни, сделанные из женских ребер и лучевых костей, и струнами им служили мужские жилы; были и звонкие тамбурины, обтянутые человеческой кожей. Не раз джинн начинал наигрывать на каком-нибудь инструменте, чтобы развлечь меня, и, хоть извлекаемые им звуки и казались мне поистине чудовищными, я решила, что разумнее будет похвалить его исполнение. Пока Омультакос показывал мне сокровищницу, я сгорала от желания расспросить его о Калиле и о том, когда мы снова встретимся, но, хорошо помня наставления Пальмолаза, сдерживалась.
Наконец Омультакос, который успел завести меня далеко-далеко мимо многих саркофагов и высоких колонн, отложил в сторону свои необычайные музыкальные инструменты, оборотился ко мне и промолвил:
– О принцесса, не думай, что среди моих сокровищ ты найдешь лишь древности. В этом необозримом зале есть вещицы и поновее. И одна из них уж точно придется тебе по душе. Прояви же терпение и следуй за мной, я посвечу тебе хвостом.
С этими словами он подвел меня к позолоченному саркофагу чуть в стороне, сплошь испещренному резными иероглифами. К своему невыразимому ужасу, я увидела в нем Калилу: он лежал неподвижно, как мертвец, а ланиты, веки и уста его покрывала смертельная бледность. Одежда спереди была изорвана и перепачкана в крови. Рухнув к нему на грудь, я принялась осыпать холодные губы поцелуями, чтобы пробудить брата к жизни, но тщетно.
Омультакос просунул кончик гибкого хвоста между мною и лицом Калилы, прервав мои старания, и сурово заметил:
– Вернуть к жизни твоего возлюбленного брата можно лишь одним способом. К счастью, я могу это сделать, причем немедленно. Но сначала расскажу тебе, как Калила очутился здесь. Эмир Абу Тахир Ахмад, вознамерившийся сотворить из сына героя, отправил его в сопровождении небольшого отряда охотиться на свирепых львов в Нубийскую пустыню. Но львов им попалось гораздо больше обычного, и были они невероятно кровожадными, а потому загрызли спутников принца и прикончили бы его самого, если бы в тот миг не вмешались мои прислужники-джинны, наблюдавшие за ними. К несчастью, они не успели вовремя, и львы смертельно ранили Калилу. Все это произошло несколько часов назад; его принесли сюда, и я позволил ему занять саркофаг одного из древних фараонов, хотя мудрость моя и подсказывает, что недолго ему лежать здесь и не станет он экспонатом в моей коллекции. Если ты, Зулкаис, согласишься выполнить одно простенькое условие, я без задержки вложу в твою руку могущественнейшее целительное средство.
– Я сделаю что угодно! Что угодно! – в исступлении вскричала я. – Я согласна на все, чего бы ты ни попросил, лишь бы вернуть Калилу к жизни.
– Ты должна обещать только одно. Поклянись в верности Иблису, владыке огненного шара и темных пещер.
– Клянусь, – торопливо отвечала я. – Дай же мне это средство.
Омультакос принялся шарить своими обезьяньими пальцами в свисавшей с пояса дырявой торбе. Я успела заметить там несколько отвратительнейших вещиц, но наконец среди них отыскался бледно-желтый плод, формой и размером напоминавший персик, и джинн вложил его в мою ладонь:
– Этот плод вырос в садах, никогда не ведавших солнца, но более плодородных, чем сады Ирама. Если ты осторожно выдавишь одну лишь каплю сока своему брату в рот, он тут же воскреснет во всей своей красе, которую ты любишь так беззаветно. Можешь оставить этот плод себе, но помни: ты должна проявить благоразумие и не есть его. Если ты его отведаешь, произойдут удивительные вещи, ибо волшебный сок совершенно по-разному действует на тех, кто стоит на пороге смерти, и тех, кто еще полон жизни.
Едва ли обратив внимание на эти слова, я торопливо поднесла плод к бескровным губам Калилы, бледным, словно у трупа, и сжала пальцы. Меня охватило ликование, когда от одной капли сока губы вновь заалели, а глаза Калилы распахнулись, и он взглянул на меня таким же полным любви взглядом, каким я смотрела на него. Брат протянул руки, чтобы обнять меня, и я мгновенно позабыла об Омультакосе. Тактично выждав приличествующее время, джинн довольно громко сказал:
– Весьма сожалею, что придется нарушить радость вашей встречи, ибо лишь восхищение и восторг вызывает у меня снедающая вас страсть, но, вероятно, совсем скоро мне понадобится то вместилище, которое вы сейчас занимаете. А посему я препровожу вас в небольшой альков за сокровищницей. Там стоят удобные кушетки, которые как нельзя лучше подойдут для ваших целей.
Услышав этот голос, Калила повернул голову и наконец узрел удивительного павиана, ибо до того я закрывала джинна собой. Вид необычайного существа изумил Калилу не меньше, чем прежде меня. Однако, повинуясь просьбе нашего хозяина, брат выбрался из саркофага. Шепотом я умолила его сдержать неуместный смех, который так и рвался наружу. И мы последовали за Омультакосом. Желтый плод я спрятала за пазухой.
Калилу гораздо больше удивлял наш проводник, чем мрачные чертоги, и он, не утерпев, отпустил замечание по поводу огненного хвоста, от которого в разные стороны разлетались искры, когда джинн на ходу помахивал им. В великом потрясении Калила заметил мне, что столь необычайный способ освещать себе дорогу, по-видимому, не доставляет павиану ни малейшей боли. Услышав его, Омультакос обернулся и заметил:
– Знай же, юный принц, что такова природа моего хвоста и чувства я испытываю не более мучительные или удивительные, нежели девушки, чьи щеки покрывает румянец, или мужи, в чьих жилах вскипает кровь.
Шли мы действительно недолго – что было весьма странно, ибо совсем недавно сокровищница казалась мне бесконечной, – и наконец приблизились к открытой дверце. Пылающий хвост взмыл под потолок и осветил комнатку, где стояли обитые золотой парчой кушетки, а стены были задрапированы темными тканями. Драпировки очень понравились бы отцу: их сплошь покрывали иероглифы, но иероглифы эти беспрестанно менялись, что наверняка свело бы с ума его ученых мужей. Там джинн и оставил нас, но перед тем хвостом зажег многочисленные латунные лампады и медные курильницы, во множестве стоявшие на полу. Омультакос ушел не попрощавшись, но я вспомнила, что и спустившись ко мне с колонны, он вел себя точно так же по-свойски. Некоторое время мы с Калилой еще видели через открытую дверцу, как мелькает во тьме сияющий хвост. Джинн, по-видимому, был очень занят, и в колеблющемся свете мы успели разглядеть некоторых его помощников, весьма необычного вида, подносивших ему очередные сокровища. Однако нас всецело захватила радость встречи, и мы мало приглядывались к тому, что творилось вокруг, а потому смогли на время отрешиться от зловещих знаков.
Мы ласкали друг друга, засыпали тысячей вопросов и пересказывали все, что приключилось с нами после расставания. Калила опечалился, узнав о том, как я попала в подземный дворец и какое обещание дала ради него джинну.
– Увы! – воскликнул он. – Боюсь, все было заранее подстроено, причем с очень дурной целью. Набросившиеся на меня львы отличались необыкновенной статью и свирепостью. Несомненно, это и были джинны, о которых рассказывал тебе Омультакос, – они задрали моих спутников, ранили меня самого и бесчувственного принесли сюда. А ты, Зулкаис, из-за своей любви ко мне угодила в ловушку. Но давай же забудем обо всем. Пусть мы попали в опасное и безвыходное положение, мы, по крайней мере, можем утешиться обществом друг друга.
– Все, что я совершила, ничтожно, – отвечала я. – Ради тебя я бы охотно тысячу раз пообещала себя Иблису.
Шло время, мы беседовали, но в конце концов стали гадать, куда запропастился Омультакос, чей хвост уже не мелькал среди темных колонн. Он так и не объяснил, что станется с нами дальше, и, казалось, совершенно про нас позабыл. К тому же он не оставил ничего съестного, только зажег лампады и курильницы. Постепенно в их свете мы начали замечать, что узорчатые драпировки изъедены молью, а обивка на кушетках так обветшала, словно их приволокли из давным-давно погребенных под песками дворцов. Сами лампады и курильницы покрывала зеленоватая патина. Исходив