ший от них аромат тревожил нас, – сильный и затхлый, он напоминал запах тех бальзамических средств, которыми пропитывали погребальные пелены фараонов. Время от времени в комнатушке раздавались страшные непонятные звуки, но откуда они исходили, мы не могли определить. Я ослабела от голода, но мне нечем было подкрепиться. Наконец я вспомнила про лежавший за пазухой плод, ожививший Калилу. Совершенно позабыв слова джинна, я вытащила этот плод и предложила брату, но тот, заметив, как я голодна, отказался. С жадностью набросилась я на странный фрукт, вгрызаясь в его терпкую мякоть.
И почти сразу меня обуял невыносимый жар, жизнь вскипела во мне, а сердце едва не лопнуло. Все вокруг озарилось ярким светом, но то были не лампады. Погрузившись в жаркие умопомрачающие грезы, я обезумела и уже не видела ни Калилы, ни темных покоев. Мне показалось, будто передо мною в воздухе всплыл, покачиваясь, огромный огненный шар, переливающийся тысячей разных оттенков. Я испытала приступ непомерной алчности – мне нужно было непременно овладеть этим шаром, а потому я вскочила, чтобы схватить его, но он ускользнул, и тогда я помчалась за ним следом, не обращая внимания на крики Калилы. Выбежав из комнаты через заднюю дверцу, я оказалась в лабиринте сумеречных коридоров, и путь мне освещал лишь огненный шар. Мне во что бы то ни стало нужно было его заполучить, и я бежала, не видя ни куда бегу, ни что творится вокруг. Внезапно шар исчез, от него осталось лишь тусклое сияние, похожее на закатные отсветы опустившегося за горизонт светила, а я увидала, что стою на краю пропасти. Шар мелькал где-то внизу, все глубже и глубже погружаясь в бездну, из которой долетал зловещий и неумолчный грохот вод, и я замерла. Но такова была сила моего помешательства, что я уже готова была прыгнуть вслед за шаром, как вдруг он сам стал подниматься ко мне из глубин. Я ждала, стоя на кромке и готовясь ухватить его, но вот шар приблизился, и стало видно, что это Омультакос, ловко карабкающийся по крошечным каменным уступам.
Через мгновение он уже стоял передо мной и распекал меня:
– Зачем же, о принцесса, ты так торопишься броситься в подземную реку, которая без конца стремится во владения Иблиса? Еще не настал предначертанный час, когда мрачные воды понесут тебя. К счастью, я повстречал твоего брата, разыскивающего тебя в темных коридорах, и, узнав о случившемся, без промедления бросился по другому известному мне пути, чтобы тебя перехватить. В обмен на мою помощь Калила поклялся в верности владыке огненного шара и горящих сердец. Давай же возвратимся к нему, ибо, боюсь, он до сих пор бродит во тьме, одинокий и опечаленный. В некотором роде это я во всем виноват. Погрузившись в заботы о сокровищнице, каковые зачастую не терпят отлагательств, я позабыл об обязанностях хозяина и не снабдил вас всем, что вам потребно. Поступи я иначе, голод не заставил бы тебя отведать плода, что лишил тебя рассудка.
Безумие мое отступило. Я отправилась вслед за Омультакосом и теперь по пути замечала все ужасы темного лабиринта, которых не видела, пока бежала, ослепленная, за шаром, переливавшимся тысячью цветов. За каждым поворотом на земле валялись кости и целые скелеты, принадлежавшие, вероятно, горемыкам, которые заблудились здесь и погибли от голода. Некоторые скелеты лежали в обнимку, но было непонятно, выражение ли это нежных чувств, которые покойные при жизни питали друг к другу, или же один из них хотел сожрать товарища. Омультакос не пояснил, а я не спрашивала. В конце концов мы отыскали Калилу, и при виде меня его охватило умопомешательство немногим меньшее, нежели то, что погнало меня за огненным шаром.
– Мне нужно хорошенько о вас позаботиться, – сказал Омультакос. – Иблис дозволил мне ненадолго сделать вас своими гостями. Неподалеку отсюда мой подземный сад, и в нем есть дворец, где вы можете поселиться. Вас будут исправно и в изобилии снабжать водой и пищей, и я надеюсь, что после всего происшедшего вы не покуситесь на растущие там плоды.
По короткому коридору джинн препроводил нас в огромную пещеру с лиловым, точно своды ночного неба, потолком, на котором, будто звезды и планеты, сияли лучезарные минералы. В пещере и произрастал тот самый сад, о котором он говорил. Ветви бесчисленных фантастических деревьев сгибались под тяжестью разнообразных фруктов и соцветий, повсюду были хитроумнейшим образом развешаны лампады, которые временами невозможно было отличить от плодов. В центре сада стоял небольшой дворец, выстроенный из пятнистого черно-розового мрамора. Внутри ждали роскошные диваны и стол, уставленный великолепнейшими яствами и винами, красными, словно жидкий яхонт, и золотистыми, как расплавленный топаз. Омультакос вновь нас уверил, что мы здесь желанные гости, а потом, попросив прощения, удалился со своим обычным проворством.
Мы сколько-то прожили в том дворце, но сколько именно – оба мы подсчитать не могли. Несмотря на одолевавшие нас дурные предчувствия, то были самые счастливые дни со времен нашего детства, когда эмир еще не вмешивался в наши дела, предоставив нас самим себе. В том саду день ничем не отличался от ночи, ибо среди ветвей, сгибающихся под тяжестью плодов, всегда горели лампады, а над головой всегда сверкали звездами драгоценные минералы. Часто мы бродили по саду, исполненному особенной красы, хотя после некоторых неосторожных изысканий не осмеливались углубляться в его потайные уголки. Аромат цветов, гуще запаха мирры и сандала, навевал приятную истому, а поскольку джинн обильно снабжал нас роскошными яствами и винами, более изысканными, чем вина Персии, на волшебные плоды мы не покушались. Мы были счастливы вместе и, то и дело погружаясь в блаженство, почти позабыли о поспешно принесенных клятвах. Не особо тревожило нас и то, что мы не видели своих прислужников, лишь слышали шуршание, будто хлопали крылья огромных летучих мышей. В основном мы умели отрешиться от зловещего грохота, что неумолчно звучал под сенью деревьев и как будто исходил от подземной реки, хотя мы так и не поняли, далеко ли и где именно она протекала. В конце концов мы так привыкли к этому шуму, унылому и устрашающему, что среди нашего уединения он был для нас все равно что тишина.
Хозяин сада, несомненно погруженный в неустанные заботы о своей коллекции и доверенных ему колдунами-владыками сокровищах, более к нам не заглядывал. Мы это заметили, но в сложившихся обстоятельствах его пренебрежение не особенно нас печалило.
Увы! Хоть мы того и не ведали или же изо всех сил пытались позабыть, силы, движущие нашей судьбой, ни на миг не прекращали своей работы. Отдохновение, которое мы на время обрели в садах Омультакоса, должно было неизбежно и ужасно закончиться. В назначенный час мы, принесшие страшные клятвы повелителю зла, должны были разделить печальную участь всех тех, кто подобным же образом необратимо обрек себя на вечное проклятие. И все же мы с Калилой без раздумий вновь поступили бы так же, лишь бы снова пережить те счастливые часы. Не подумай, что мы раскаялись.
В тысячный раз повторяли мы друг другу совсем иные обеты, сидя на кушетке во дворце, когда настал час нашей погибели. Он не предварялся никакими знаменьями – разве что внезапно раздался невыносимо оглушительный гром, который, казалось, расколол самые основания мира. Все вокруг содрогнулось, как при землетрясении, воздух потемнел, под ногами разверзлась пропасть. Цепляясь друг за друга, мы рушились в бездну вместе с дворцом. Но вот гром умолк, головокружительное падение прекратилось, и мы услышали горестный и яростный плач бушующих вокруг волн. Все осветилось мрачным сиянием, и мы увидали, что наш дворец превратился в плот, сплетенный не из тростника, но из змей, и плот этот куда-то несет нас по темной говорливой реке. Тела змей были твердыми, словно древесина, а шкуру их испещряли черно-розовые пятна, точь-в-точь похожие на мраморные стены дворца; ползучие гады сплелись, образовав надстройку вокруг нас, и громко и злобно шипели, вторя шелесту волн.
Вот на таком чудовищном судне мы и плыли по необозримым пещерам, все дальше и дальше к проклятым владениям Иблиса. Вокруг царила ночь, сквозь нее больше не пробивалось ни одного луча, ничто не мерцало и не сияло; крепко сжимая друг друга в объятиях, мы пытались найти друг в друге хоть какое-то утешение, что скрасило бы наше путешествие на плоту из шипящих склизких змей и вообще ужас нашего положения. Так продолжалось довольно долго – наверное, много дней.
Наконец нас озарило светом, мертвенным и тусклым, а грохот реки стал громче, как будто впереди низвергались исполинские водопады. Мы были уверены, что течение зашвырнет нас в смертоносную пропасть, но тут змеи вдруг зашевелились и, изо всех сил работая хвостами, доставили нас во дворец Иблиса неподалеку от того места, где султан Сулейман вечно слушает шум водопада и вечно ждет своего избавления, что придет, лишь когда этот водопад иссякнет. Едва мы высадились на берег, наш плот распался, а змеи по одной соскользнули в реку и поплыли обратно в сады Омультакоса. И теперь, господин, мы, как и ты, ждем, когда наши сердца вспыхнут неугасимым огнем и будут ярко пылать, подобно хвосту джинна-павиана, и – увы! – сгорать в вечной муке, как и сердца прочих смертных, чей огонь доставляет демонам несказанное наслаждение.
Genius loci[2]
– Это исключительно странное место, – сказал Эмбервилль, – но я не представляю даже, как передать то впечатление, которое оно на меня произвело. Любые описания покажутся слишком блеклыми и обыденными. Это просто заросший осокой луг, с трех сторон окруженный склонами холмов, покрытых желтым сосняком. С четвертой стороны втекает ручей, бесследно теряющийся в зарослях камыша и питающий болотистую почву. Ручей, что течет все медленнее, образует довольно протяженную заводь, обрамленную несколькими чахлыми ольхами, которые будто силятся отодвинуться подальше от берега, не желая находиться рядом. Над заводью склоняется засохшая ветла, так что бледные призрачные отражения ее голых мертвых ветвей сплетаются с зеленой тиной на поверхности воды. Там нет ни дроздов, ни зуйков, ни даже стрекоз, которых обыкновенно видишь в подобных местах. Все тихо и пустынно. Это место дышит злом – мне просто не под силу описать ощущение потусторонней жути, которое от него исходит. Я почувствовал неодолимую потребность нарисовать его, практически против воли, поскольку подобные странности не в моем вкусе. Собственно, я сделал целых два наброска. Сейчас я вам их покажу, если хотите.