Вся последующая неделя прошла в точности так же: художник с невестой ежедневно совершали вылазки, Эмбервилль держался все с той же непонятной зловещей отчужденностью и скрытностью, а девушка выглядела все такой же беспомощной, напуганной, напряженной и покорной. Я не представлял, чем все это закончится, но боялся, что нехорошие перемены в характере в конце концов приведут Эмбервилля к некоему психическому расстройству, если не к чему похуже. Все предлагаемые мной развлечения и вылазки на природу мои гости последовательно отвергали, а несколько прямых попыток расспросить Эвис натолкнулись на стену чуть ли не враждебной уклончивости: надо полагать, Эмбервилль потребовал от нее не рассказывать ничего и, по всей видимости, ловко обманул относительно моего подлинного к нему отношения.
– Вы его не понимаете, – твердила она. – У него очень непростой характер.
От загадочности всего происходящего голова у меня шла кругом, но мне все отчетливее казалось, что и сама девушка сильнее и сильнее, вольно или невольно запутывается в той же фантасмагорической паутине, которая уже оплела моего друга.
Я предполагал, что Эмбервилль написал несколько новых пейзажей с лугом, но мне он не показал ни одного и ни словом о них не обмолвился. Со временем мои воспоминания о луге приобрели необыкновенную яркость, граничившую с галлюцинаторной. Невероятная мысль о какой-то силе или сущности, злой и даже вампирской, незримо обитавшей на лугу, против воли укоренилась в моем сознании и стала убежденностью, в которой я сам себе не признавался. Этот луг не давал мне покоя, мысли о нем неотступно преследовали меня, жуткие и в то же время притягательные. Меня одолевало необоримое болезненное любопытство, нездоровое желание снова отправиться туда и разгадать, если получится, его загадку. Я нередко думал о словах Эмбервилля относительно genius loci, который обитал на лугу, и о человекоподобном видении, которое, видимо, каким-то образом было с ним связано. Кроме того, я ломал голову над тем, что же такое художник мог увидеть в день, когда задержался на лугу дотемна и вернулся домой в неописуемом ужасе. Похоже, повторить этот эксперимент он не отваживался, несмотря на неведомую, но неоспоримую власть, которую это место над ним имело.
Развязка наступила резко и неожиданно. Однажды мне понадобилось отлучиться по деловой надобности в город, и вернулся я только поздно вечером. В темном небе над чернеющими силуэтами поросших соснами холмов висела полная луна. Я ожидал найти Эвис и моего друга в гостиной, однако их там не оказалось. Ли Синг, мой верный мастер на все руки, сообщил мне, что они вернулись к ужину. Часом позже, пока девушка сидела у себя в комнате, Эмбервилль втихомолку куда-то отбыл. Когда Эвис несколько минут спустя спустилась в гостиную и обнаружила, что жениха нет, она пришла в неописуемое волнение и отправилась, судя по всему, за ним следом, не сказав Ли Сингу ни куда идет, ни когда вернется. Все это случилось тремя часами ранее, и ни он, ни она до сих пор так и не появились.
Леденея, я слушал рассказ Ли Синга и в душе моей крепло черное ужасающее предчувствие. Я не без оснований полагал, что Эмбервилль поддался искушению во второй раз побывать на этом чертовом лугу в ночное время. Видимо, зов потусторонней силы оказался сильнее ужаса перед тем, что ему довелось пережить в прошлый раз, – уж не знаю, что это было. Эвис, понимая, куда он пошел, и, вероятно, опасаясь за его рассудок – или жизнь, – отправилась его искать. Меня охватила твердая уверенность в том, что им обоим грозит какая-то опасность – что-то жуткое и неназываемое, во власти чего они, возможно, уже оказались.
Кляня себя за нерадивость и легкомыслие, теперь я не стал медлить. Несколько минут бешеной гонки на машине в бледном свете луны – и вот я уже очутился у поросших сосной холмов на краю участка Чапмена. Там я, как и в прошлый раз, оставил машину и не разбирая дороги помчался через ночной лес. Полный ужаса пронзительный крик вдруг донесся до меня снизу, со дна долины, и так же резко оборвался. Я был совершенно уверен, что голос принадлежал Эвис, но больше я его не слышал.
Я мчался со всех ног и остановился, лишь когда вынырнул из леса на краю луга. Ни Эвис, ни Эмбервилля видно не было, но мне на беглый взгляд показалось, что повсюду загадочно извиваются и переплетаются белесоватые змейки испарений, сквозь которые мертвая черная ветла и прочая растительность проглядывают лишь смутно. Я бросился к подернутой тиной заводи и как громом пораженный застыл при виде внезапно открывшегося мне двойного кошмара.
В неглубокой воде плавали рядышком тела Эвис и Эмбервилля, полускрытые густой массой водорослей. Мертвые руки художника крепко вцепились в девушку, как будто он насильно утащил ее за собой на эту чудовищную смерть. Лицо ее облепила отвратительная зеленоватая слизь; лица Эмбервилля, которое было повернуто к ее плечу, видно не было. Казалось, их смерти предшествовала борьба; теперь же оба, безропотно покорившись своей судьбе, были тихи и недвижимы.
Но не только это зрелище заставило меня сломя голову бежать, содрогаясь и не предприняв ни малейшей попытки вытащить утопленников из воды. Подлинный ужас крылся в том, что я с расстояния принял за завихрения медленно поднимающегося от земли тумана. Это были вовсе не испарения, этого вообще не могло существовать в разумном мире – этой недоброй, опалесцирующей, мертвенной эманации, что окутывала всю сцену передо мной, словно зыбкое, жадно колышущееся продолжение ее очертаний, призрачная проекция белесой мертвой ветлы, умирающих ольх, камышей, стоячей заводи и ее добровольных жертв. Пейзаж смутно проступал сквозь нее, как сквозь пленку, однако местами она словно бы створаживалась и постепенно сгущалась, живя какой-то жуткой потусторонней жизнью. Из этих сгустков, будто исторгнутые окружающим маревом, прямо у меня на глазах возникли три человеческих лица, сотканные из той же зыбкой материи, которая не была ни туманом, ни плазмой. Одно лицо отлепилось от ветки призрачной ветлы, второе и третье поплыли, извиваясь, из завихрений фантомной заводи вверх, и бесформенные тела их заколыхались меж чахлых сучьев. То были лица старого Чапмена, Фрэнсиса Эмбервилля и Эвис Олкотт.
Сквозь эту жуткую эфемерную проекцию самого себя выглядывал настоящий пейзаж, проникнутый все тем же инфернальным вампирским духом, что и при свете дня. Только теперь в нем, казалось, не осталось ничего неподвижного: он кипел отвратительной тайной жизнью, тянулся ко мне своими мутными водами, костлявыми пальцами своих деревьев, призрачными лицами, что всплывали из глубин его гибельного омута.
Даже клубящийся внутри меня темный ужас на мгновение заледенел. Я стоял и смотрел, как зловещее мертвенное марево медленно поднимается все выше над лугом. В колыхании опалесцирующей массы сгустков три лица стали сближаться друг с другом. Каким-то неописуемым образом они медленно слились воедино и превратились в одно бесполое лицо, ни молодое и ни старое, которое в конце концов растворилось в удлиняющихся фантомных сучьях ветлы – руках древесной Смерти, и они тянулись ко мне, желая схватить. И тогда, не в состоянии долее выносить это зрелище, я бросился бежать…
Больше рассказать особо нечего: что бы я ни добавил к своему повествованию, это ни в малейшей степени не прояснит жуткой тайны. Луг – или та кошмарная сущность, что на нем обитает, – уже заполучил троих жертв… и порой я задаюсь вопросом, не пополнится ли в скором времени этот список четвертой. Похоже, лишь я один среди живущих разгадал тайну смерти Чапмена и Эвис с Эмбервиллем; и, по-видимому, никто больше не почувствовал злобного духа-хранителя этого луга. С того самого утра, когда тела моего друга и его невесты вытащили из заводи, я туда не возвращался… равно как не смог набраться решимости и уничтожить или каким-либо другим способом избавиться от четырех масляных и двух акварельных пейзажей, написанных Эмбервиллем на этом лугу. Быть может… несмотря на все доводы против… я отправлюсь туда вновь.
Секрет гурия
Очевидно, почти все, кто прочтет это повествование, скажут, что я, вероятно, изначально находился не в своем уме и что даже самое первое явление, описанное здесь, было галлюцинацией, предвещавшей какое-то опасное психическое расстройство. Возможно, я безумен и сейчас, когда волна воспоминаний уносит меня в бездну, когда я снова оказываюсь во власти зловещего света и той необъяснимой высшей силы, что открылись мне на пороге последней стадии моего приключения. Но я был совершенно нормален вначале и в известной мере нормален сейчас, чтобы четко и ясно изложить на бумаге отчет обо всем, что со мной произошло.
Моя привычка к уединенной жизни вкупе с репутацией человека эксцентричного и экстравагантного, несомненно, будет обращена многими против меня и поддержит гипотезу о моей психической ненормальности. Те же, кто достаточно открыт необычайному, чтобы не усомниться в моем здравом рассудке, с насмешкой отнесутся к этому рассказу и сочтут, что я покинул сферу нетрадиционного изобразительного искусства (где я до некоторой степени преуспел) ради лавров на поприще фантастической литературы.
Однако я мог бы, если бы хотел, представить множество доказательств, подтверждающих реальность описанных ниже странных событий. Некоторые из этих явлений не остались незамеченными другими жителями округи, чего, впрочем, я тогда не знал в силу полной своей изоляции. Одна или две краткие невразумительные заметки, дающие всему произошедшему рациональное объяснение в контексте падающих метеоритов, были напечатаны вскоре после этого в центральных журналах, откуда их в еще более кратком и невразумительном виде перепечатали научные бюллетени. Я не буду приводить их здесь, чтобы избежать повторения подробностей, которые более или менее сомнительны и неубедительны сами по себе.
Мое имя Дориан Вирмот. Возможно, некоторые читатели вспомнят меня по циклу моих иллюстраций к стихам Эдгара По.
В силу целого ряда причин, вдаваться в которые здесь нет необходимости, я решил провести год в Сьеррах. На берегу крошечного сапфиров