ого горного озера, в долине, скрытой от посторонних глаз величественными кедрами и гранитными утесами, я построил себе грубую хижину и набил ее запасами провизии, книгами и принадлежностями своего искусства. На некоторое время я мог не зависеть от мира, чьи соблазны и чары больше меня, скажем так, не прельщали.
Край этот, однако, обладал в моих глазах и иными достоинствами, кроме уединенности. Повсюду – на голых хребтах и вершинах, на заросших можжевельником скалах и покрытых льдом утесах – я видел смесь грандиозности и гротеска, которая невыразимо волновала мое воображение. Хотя мои рисунки и картины никогда и ни в каком смысле не являлись зарисовками с натуры, а зачастую были откровенно фантастическими, я всегда с большим тщанием изучал природные творения, понимая, что самые причудливые проявления неизведанного, по сути своей, есть лишь рекомбинация знакомых нам форм и цветов точно так же, как даже самые далекие миры – просто соединения элементов, привычных земной химии.
Поэтому в окрестных видах я отыскал для себя много такого, что дало мне пищу для дальнейших размышлений и что я мог вплести в причудливый узор своих фантастических воображаемых эскизов или изобразить непосредственнее, как суровый пейзаж в полуяпонском стиле, с которым я тогда экспериментировал.
Место, где я поселился, находилось в отдалении от крупных автомагистралей, железных дорог и воздушных трасс. Единственными моими соседями были горные вороны, сойки да бурундуки. Изредка во время прогулок мне доводилось встретить рыбака или охотника, но округа радовала поразительным отсутствием туристов. Я вел безмятежную жизнь, занимаясь хозяйством и делая наброски, и мое уединение не нарушал ни один человек. Явление, положившее конец моему пребыванию там, пришло, я уверен, из областей, не нанесенных на карты географами и не зарегистрированных астрономами.
Цепь загадочных событий началась неожиданно и непредвиденно тихим июльским вечером, после того как узкий серпик луны скрылся за темными кедрами. Я сидел в своей хижине, отдыхая за чтением детектива, название которого уже не помню. Вечер был довольно теплым, ни ветерка не пробегало в уединенной долине, и керосиновая лампа ровно горела между полуоткрытой дверью и широкими окнами.
Затем в неподвижном воздухе разлилось внезапное благоухание – оно нахлынуло потоком, затопило хижину и с каждой минутой становилось гуще. То был не смолистый запах хвои, но какой-то терпкий и пряный аромат, совершенно чуждый в этом краю и, возможно, вообще не свойственный Земле. Он напоминал одновременно мирт, сандал и фимиам, и все-таки это было ни то, ни другое и ни третье, но нечто более странное, сверхъестественно глубокое и насыщенное, как те запахи, которые, по слухам, сопровождают явление Святого Грааля.
Ошеломленно вдохнув его, я уж было подумал, что стал жертвой какой-то причудливой галлюцинации, и тут же услышал тихую музыку, непостижимым образом связанную с ароматом и неотделимую от него. Звук, напоминавший пение флейт, волшебно нежное, волнующее и неземное, наполнял комнату и отдавался в самых сокровенных уголках моего мозга, как шепот моря в раковине.
Я бросился к двери и, настежь ее распахнув, окунулся в лазурно-зеленый вечер. Аромат был разлит повсюду, он доносился до меня, точно ладан потайных алтарей, от озера и кедров, он точно исходил от безмолвно мерцающих звезд в небе над готическими верхушками деревьев и гранитными утесами на севере. Затем, повернувшись к востоку, я увидел таинственный свет – он пульсировал и веером широких лучей вращался над холмом.
Свет этот был скорее приглушенным, чем сверкающим, и я понял, что это не могло быть ни полярное сияние, ни сигнальный огонь самолета. Он был бесцветным, и все же казалось, что он таит в себе намеки на сотни цветов, лежащих вне привычного человечеству спектра. Лучи походили на спицы полускрытого колеса, вращавшегося все медленнее и медленнее, но не изменявшего своего положения. Их центр, или ступица колеса, находился где-то за холмом. Внезапно они застыли и теперь лишь легонько подрагивали. Напротив я заметил согнутые кроны нескольких громадных можжевельников.
Должно быть, я простоял целую вечность, изумленно таращась на эту картину, точно деревенщина, увидавший на ярмарке диковину за пределами собственного понимания. Я все еще обонял неземной аромат, но музыка немного стихла после того, как светящееся колесо прекратило свое вращение, изошла на еле слышные вздохи, точно отголосок шепота из какого-то неведомого далекого мира. Возможно, в моих умозаключениях отсутствовала всякая логика, однако я без колебаний связал звук и аромат с этим необъяснимым свечением. Я не мог решить, находилось ли колесо за можжевельником, на скалистой вершине или же в миллиардах миль где-то в бескрайнем космосе, и мне даже не пришло в голову подняться на вершину и получить ответ на этот вопрос.
Главным образом мною владело полумистическое удивление, отвлеченное любопытство, так и не подвигшее меня к действию. Я праздно ждал, не имея понятия о том, сколько прошло времени, пока лучистое колесо снова не начало медленно вращаться. Его движение все ускорялось, и внезапно я перестал различать отдельные лучи-спицы. Я видел лишь вращающийся диск, подобный стремительно кружащейся луне, которая при этом все же сохраняет свое положение относительно скал и можжевельника. Затем, на вид не отдалившись, диск побледнел и растворился в сапфировых сумерках. Я больше не слышал отдаленного шепота, напоминавшего пение флейт, и аромат схлынул прочь из долины убегающей волной, оставив в воздухе неуловимую нотку неведомой пряности.
После того как все закончилось, мое удивление лишь возросло, но я так и не пришел ни к какому заключению относительно природы этого явления. Мои познания в области естественных наук, далекие, впрочем, от исчерпывающих, не позволяли дать ему никакого правдоподобного объяснения. Охваченный безумным волнением, наполовину испуганный, наполовину ликующий, я подспудно ощущал, что феномен, которому я только что стал свидетелем, едва ли когда-либо прежде был описан земными наблюдателями.
Это зрелище, что бы оно собой ни представляло, привело меня в состояние крайнего нервного возбуждения. Когда мне наконец все же удалось заснуть, сон мой был прерывистым; неясный свет, дивный аромат и еле слышная мелодия постоянно повторялись в моих сновидениях со странной яркостью, как будто оставили в сознании отпечаток глубже, чем обычные чувственные впечатления.
Проснулся я ни свет ни заря, исполненный почти лихорадочного убеждения, что непременно должен сейчас же посетить восточный холм и разузнать, оставило ли лучистое вращающееся колесо какие-либо осязаемые следы. На скорую руку чем-то позавтракав, я вооружился этюдником с карандашами и начал восхождение. Это был непродолжительный подъем среди нависающих валунов, кряжистых лиственниц и карликовых дубов, больше похожих на низкорослые кустарники.
Сама вершина представляла собой плоскую площадку в несколько сотен ярдов, более или менее овальную. Она плавно понижалась к востоку и с двух сторон заканчивалась отвесными утесами и неровными обрывами. Меж огромных гранитных складок, выходящих на поверхность, там и сям виднелись пятачки земли, но пятачки эти были лишены всякой растительности, и лишь кое-где сквозь бесплодную землю пробивались чахлые горные цветы и трава. Главным образом здесь росли корявые раскидистые кусты можжевельников, которые предпочли укорениться прямо в твердой скале. С самого начала это место стало одним из моих любимых прибежищ. Я успел сделать множество зарисовок этих цепких кустов, часть которых, как я искренне полагаю, будет постарше знаменитых секвой и ливанских кедров.
Восхищенным взглядом окинув пейзаж, залитый ярким светом безоблачного утра, я поначалу не заметил ничего необычного. Как всегда, на островках рыхлой земли виднелись следы оленьих копыт, но, кроме них да еще отпечатков моих собственных ног, оставленных в предыдущие посещения, здесь не было признаков никаких других гостей. Несколько разочарованный, я уже решил, что светящееся вращающееся колесо останавливалось где-то далеко в космосе, а не на этом холме.
Затем, подойдя ближе к спуску с гребня, я обнаружил в укромном местечке нечто, прежде скрытое от моего взгляда деревьями и гранитными выступами.
Это был гурий – пирамидка из гранитных осколков, и ни в одну из моих предыдущих вылазок в горы я ничего подобного не встречал. Сооруженный в форме звезды с пятью тупыми углами, он возвышался, доставая мне до пояса, в центре участка, покрытого просеянным грунтом и песком. Вокруг росло несколько горных флоксов. С одной стороны чернели обугленные останки дерева, пару лет назад уничтоженного ударом молнии. С двух других сторон сходились прямым углом высокие стены, к которым льнули несколько кустов можжевельника. Они напоминали изогнувшихся драконов, цепкими когтями вгрызшихся в расколотый утес.
На вершине этой странной груды булыжников, в самом центре, я обнаружил тусклый, холодно поблескивающий камень с пятью острыми выступами, которые повторяли контуры звезды. Я пришел к выводу, что камень этот, несомненно, огранен искусственно. Он был из неизвестного мне минерала, который – совершенно определенно! – никогда не добывали в здешних краях.
Я ощутил восторг первооткрывателя, полагая, что набрел на доказательства инопланетной тайны. Гурий, с какой бы целью ни был сооружен и кто бы ни были его строители, появился тут этой ночью, ибо я побывал на холме аккурат накануне перед самым закатом и непременно увидел бы эту пирамидку, будь она здесь в то время.
Почему-то я раз и навсегда отмел любое допущение о причастности к ее строительству людей. Мне в голову пришла странная мысль, что путешественники из чужих миров заглянули на этот холм и оставили таинственный знак своего здесь пребывания. Таким образом, загадочное ночное происшествие хоть сколько-нибудь прояснялось, пускай объяснялось и не вполне.
Завороженный этой сверхъестественной тайной, я остановился на краю песчаного островка, футах в двенадцати от самого гурия. Тут в голову мне пришла одна фантастическая догадка, и я, мгновенно загоревшись азартом, сделал шаг вперед, чтобы исследовать это сооружение подробнее. К моему крайнему изумлению, оно отступило назад, сохраняя то же самое расстояние между мной и собой. Я делал шаг за шагом, но земля подо мной уплывала вперед, точно движущаяся дорожка; мои ноги ступали в свои прежние следы, и я оказался бессилен хотя бы на дюйм продвинуться к цели, которая так очевидно была практически на расстоянии вытянутой руки! Мои движения ничто не сковывало, но голова кружилась все сильнее, и это головокружение очень скоро стало граничить с тошнотой.