Каким образом я вернулся на Землю, для меня до сих пор загадка. Порой мне кажется, что небесные существа привезли меня обратно на своей сияющей барке, устройство которой я так и не понял. Порой, когда меня окутывает пелена безумия, я думаю, что меня – или часть меня – выбросило сюда вследствие того, что я съел плод. Силы, действию которых я тем самым себя подверг, совершенно непредсказуемы. Возможно, в соответствии с законами химии того измерения возникла частичная ревибрация и действительно произошло разделение элементов моего тела, вследствие чего я превратился в двух человек, одновременно присутствующих в двух разных мирах. Физики, вне всякого сомнения, подняли бы меня с моими идеями на смех…
Случившееся со мной не причинило никакого вреда моему телесному здоровью, за исключением, по всей видимости, небольшого обморожения и странного ощущения жара на коже, скорее легкого, чем сильного, которое, возможно, объясняется тем, что я подвергся кратковременному воздействию радиации. Однако же во всех остальных отношениях я стал, да и сейчас остаюсь, лишь бледной тенью того, кем был когда-то… Кроме всего прочего, я вскоре обнаружил, что начисто лишился способностей к рисованию, которые даже теперь, по прошествии нескольких месяцев, так и не восстановились. То, что у нас принято называть божьей искрой, похоже, покинуло меня окончательно и бесповоротно.
Я превратился, если можно так выразиться, в мертвую оболочку. Но в эту мертвую оболочку нередко нисходят беспредельные сферы во всем их ужасе и немыслимой красоте. Я покинул уединенные Сьерры и пытался искать убежища в обществе людей. Но улицы зияют не обозначенными ни на одной карте пропастями, и Силы, которых никто более не способен увидеть и почувствовать, настигают меня посреди ничего не подозревающей толпы. Иногда я в мгновение ока оказываюсь не здесь, среди соплеменников, а под Древом Жизни, в обществе призрачных поедателей красно-золотых плодов, в том загадочном далеком мире.
Загробный бог
– Мордиггиан – бог Зуль-Бха-Саира, – возвестил трактирщик с подобострастной торжественностью. – Он был богом с тех незапамятных времен, что теряются в памяти людей во тьме более глубокой, чем подземелья его черного храма. В Зуль-Бха-Саире нет иного бога. И все умершие в стенах города уходят к Мордиггиану. Даже цари и вельможи после смерти попадают в руки его жрецов. Таков наш закон и обычай. А очень скоро жрецы придут и за твоей юной супругой.
– Но Илейт не умерла, – уже в третий или четвертый раз в отчаянии жалобно возразил юный Фариом. – Ее недуг – лишь мнимое подобие смерти. Уже дважды до этого она утрачивала все чувства, а щеки ее покрывала мраморная бледность, и сама кровь останавливалась так, что ее почти нельзя было отличить от тех, кто покинул наш мир, и дважды она просыпалась вновь через несколько дней.
Трактирщик с выражением оглушительного недоверия взглянул на девушку, бледную и недвижную, точно сорванная лилия, лежавшую на убогом ложе в бедно обставленной чердачной комнате.
– Тогда тебе не следовало привозить ее в Зуль-Бха-Саир, – заявил он с неуклюжей иронией. – Лекарь подтвердил ее смерть, и жрецы уже оповещены. Она должна отправиться в храм Мордиггиана.
– Но мы чужеземцы и здесь ненадолго. Мы прибыли из Ксилака, что на далеком севере, и сегодня утром должны были отправиться через Тасуун к Фарааду, столице Йороса, который лежит на берегу южного моря. Ваш бог не может предъявлять права на Илейт, даже если бы она и впрямь была мертва.
– Все, кто умирает в Зуль-Бха-Саире, принадлежат Мордиггиану, – наставительно сказал трактирщик. – И чужеземцы тоже. Мрачная утроба его храма вечно разверста, и никто – ни мужчина, ни женщина, ни ребенок – за все эти годы не ускользнул от нее. Вся плоть смертных должна, когда суждено, стать пищей бога.
От этого елейного и напыщенного заявления Фариома затрясло.
– Я что-то слышал о Мордиггиане в туманных легендах, которые путешественники рассказывают в Ксилаке, – признал он. – Однако я позабыл название его города, и мы с Илейт случайно попали в Зуль-Бха-Саир. Но даже знай я об этом, я усомнился бы в существовании чудовищного обычая, о котором ты говоришь. Что это за божество такое, которое ведет себя точно гиена или гриф? Да он же не бог, а упырь!
– Эй, поосторожнее, а то так и до богохульства недалеко! – предостерег трактирщик. – Мордиггиан стар и всемогущ, как сама смерть. Ему поклонялись еще на древних континентах, до того как из морских вод поднялась Зотика. Он спасает нас от тления и могильных червей. Точно так же, как люди других стран дарят своих мертвых всепожирающему пламени, мы отдаем наших богу. Величествен храм Мордиггиана, обитель ужаса и зловещей тьмы, никогда не освещаемой солнцем, куда его жрецы приносят мертвых и кладут на огромные каменные столы, где те ждут появления бога из глубин подземного склепа, в котором он обитает. Никто из живущих, кроме жрецов, не видел его, а лица жрецов скрыты за серебряными масками, и на их руках всегда перчатки, ибо никому не дозволено смотреть на тех, кто видел Мордиггиана.
– Но ведь есть же в Зуль-Бха-Саире царь? Я подам ему прошение с жалобой на эту жуткую и жестокую несправедливость! Он должен мне помочь!
– Наш царь – Фенквор, но он не смог бы помочь тебе, даже если бы и захотел. Твое прошение даже не выслушают. Мордиггиан превыше всех царей, и его закон свят. Слышишь – жрецы уже идут.
Не в силах отвратить нависшую над его юной женой жестокую гибель в ужасном склепе, в этом кошмарном неведомом городе, Фариом с упавшим сердцем услышал, как зловеще и приглушенно заскрипели ступени, ведущие на чердак постоялого двора. Скрип с нечеловеческой скоростью приближался, и мгновение спустя в комнату вошли четыре странные фигуры в серебряных масках в виде черепов, плотно закутанные в траурный пурпур. Настоящий их облик определить было совершенно невозможно, ибо в полном соответствии со словами хозяина даже руки их были скрыты перчатками без пальцев, а пурпурные одеяния ниспадали просторными складками, которые волочились по полу, словно размотанные саваны. Этих людей окружал ореол ужаса, и зловещие маски были лишь самой ничтожной его частью: ужас сквозил в их неестественных согбенных позах, в той звериной быстроте, с какой они двигались, несмотря на свои сковывающие движения одежды.
Служители страшного бога принесли с собой диковинные носилки, сделанные из сплетенных полос кожи и огромных костей, служивших рамой и ручками. Явно от долгих лет использования кожа успела засалиться и потемнеть. Не сказав ни слова ни хозяину, ни Фариому, без промедлений или формальностей, жрецы направились к кровати, на которой лежала Илейт.
Не смущенный их более чем пугающим обликом, совершенно обезумевший от горя и ярости, юноша выхватил из-за пояса короткий кинжал, единственное свое оружие. Не обращая внимания на предупреждающий крик хозяина, он как бешеный кинулся на закутанные фигуры. Он был быстр и силен и, кроме того, облачен в легкие облегающие одежды, что на первый взгляд давало ему небольшое преимущество перед грозными соперниками.
Жрецы стояли к нему спиной, но, точно предвидя каждое его движение, двое отпустили костяные ручки носилок и со стремительностью тигров развернулись. Один еле заметным глазу жестом, напоминавшим бросок разъяренной змеи, выбил из руки Фариома кинжал. Затем оба разом накинулись на юношу, осыпая градом чудовищных ударов, которые отшвырнули его через полкомнаты в пустой угол. Оглушенный, Фариом на несколько минут потерял сознание.
Когда в конце концов он очнулся, перед глазами у него все плыло. Над ним, точно сальная луна, склонялся толстый хозяин. Мысль об Илейт, болезненнее, чем удар кинжалом, вернула его в мучительную действительность. С опаской оглядев темную комнату, он увидел, что жрецы уже ушли, а ложе опустело. До него донесся напыщенный, замогильный голос трактирщика:
– Служители Мордиггиана милостивы, они прощают помешательство и неистовство тех, кто только что понес утрату. Повезло тебе, что им не чужды сострадание и чуткость.
Фариом резко вскочил на ноги, как будто его ушибленное и ноющее тело опалил внезапный огонь. Остановившись лишь затем, чтобы поднять свой кинжал, все еще валявшийся на полу посреди комнаты, он устремился к двери. Его остановила рука хозяина, схватившая его за плечо.
– Остерегайся перейти границы милости Мордиггиана. Очень дурно преследовать его жрецов и еще дурнее входить без разрешения под смертоносные и священные своды его храма.
Фариом едва слышал эти увещевания. Он нетерпеливо вырвался из толстых пальцев трактирщика и рванулся к выходу, но рука вновь схватила его.
– По крайней мере, прежде чем уходить, отдай мне то, что задолжал за еду и комнату, – потребовал толстяк. – И вдобавок нужно еще заплатить лекарю, но, если ты дашь мне нужную сумму, я могу сделать это вместо тебя. Плати сейчас, ибо никто не поручится, что ты вернешься.
Фариом вытащил кошелек, в котором лежало все его состояние, и, даже не пересчитывая, вытряхнул на жадно подставленную ладонь кучку монет. Не удостоив трактирщика на прощание ни словом, ни взглядом, он сбежал по грязным выщербленным ступеням захудалой гостиницы, точно за ним гнался инкуб, и очутился в лабиринте мрачных извилистых улочек Зуль-Бха-Саира.
Пожалуй, город не слишком отличался от любых других, которые ему довелось повидать, разве что был древнее и мрачнее, но Фариому, охваченному мучительной болью, улицы, по которым он шел, представлялись подземными коридорами, ведущими в бездонный чудовищный склеп. Над мостовой нависали дома, и, хотя в небе стояло солнце, юноша не видел света, кроме тусклого, скорбного мерцания, что словно просачивалось из мира живых во мрак гробницы. Люди здесь, возможно, и были во всем похожи на любых других, но юноша видел их сквозь призму своего несчастья, и они казались ему вурдалаками и демонами, спешившими по своим гнусным надобностям по улицам некрополя.