За ней высокими козлиными прыжками ускакал некромант, и никто не посмел его удержать. Те, кто видел его уход, клялись, что он направился вдоль берега моря на север, в то время как птица полетела на восток – вероятно, к полумифическому острову, где была рождена. Некроманта больше никто не видел в Устайме – он словно переместился в другие земли одним прыжком. Однако матросы торговой галеры с острова Сотар, приставшей позднее в Арамоаме, рассказывали, что птица газолба пролетела над ними в открытом море, как многоцветное лучезарное сияние, держа курс в сторону рассвета. Моряки утверждали также, что когти птицы сжимали корону из переливчатого золота с тринадцатью самоцветами. И хотя моряки эти давно занимались торговлей среди архипелагов чудес и повидали немало странного, они сочли подобное событие редчайшим и беспрецедентным знамением.
Царь Эуворан, столь необычным образом лишившийся своего птичьего головного убора, с плешью, бесстыдно представшей взорам воров и бродяг, походил на несчастного, по воле богов пораженного молнией. Если бы солнце на небе почернело или обрушились стены его дворца, едва ли это ошеломило бы его сильнее. Царю казалось, что вся его царственность упорхнула вместе с короной – символом и талисманом его отцов. Более того, само это происшествие было противно природе, отменяло божественные и человеческие законы, ибо никогда раньше, ни в истории, ни в легендах, мертвая птица не улетала из Устайма.
Потеря была невосполнимой, и Эуворан, надев объемный тюрбан из пурпурной парчи, призвал мудрейших, дабы решить государственную проблему. Министры были напуганы и встревожены не меньше царя, ведь заменить птицу и корону было нечем. Более того, слух об этой беде разнесся по всему Устайму, земля полнилась сомнениями, и некоторые начали замышлять против Эуворана недоброе, заявляя, что нельзя быть царем, если у тебя нет короны с птицей газолбой.
Как всегда в годину бедствий, Эуворан отправился в храм Геола, бога земли и главного божества Арамоама. В одиночестве, с непокрытой головой и босыми ногами, как было предписано, вошел он в полутемное святилище, где пузатое изваяние Геола из коричневого фаянса возлежало на спине, разглядывая пылинки в узком луче солнечного света, падавшем из щели в стене. Рухнув ничком в пыль, что веками собиралась вокруг идола, царь вознес молитву Геолу и попросил оракула просветить и направить его в нужде. Спустя некоторое время из пупка божества донесся голос, напоминавший подземный грохот. И сказал голос царю Эуворану:
– Ступай и найди газолбу на островах, что лежат под восточным солнцем. Там, о царь, на далеких рассветных берегах, ты снова узришь живую птицу, символ и судьбу твоей династии; и там собственной рукой ты убьешь ее.
Эуворан был утешен, ибо оракул никогда не ошибался. По мнению царя, тот недвусмысленно велел ему вернуть корону Устайма, увенчанную ожившей ныне птицей газолбой. Во дворце Эуворан послал за капитанами своих гордых боевых кораблей, стоявших в тихой гавани Арамоама, и наказал им немедленно подготовить суда к долгому плаванию на восток и к утренним архипелагам.
Когда все было готово, царь Эуворан взошел на борт флагманского корабля, высокой квадриремы с веслами из ярры, парусами из виссона, выкрашенного в желто-алый цвет, и длинной хоругвью на верхушке мачты, изображавшей газолбу в натуральных цветах на поле небесного кобальта. Гребцами и матросами были могучие негры с севера, воинами – свирепые наемники из Ксилака на западе. Царь прихватил с собой на борт нескольких наложниц, а также шутов, и слуг, и большой запас вина и редких яств, чтобы во время плавания ни в чем не нуждаться. Памятуя о пророчестве Геола, Эуворан вооружился длинным луком и колчаном со стрелами, оперенными пухом попугая, а также пращой из львиной шкуры и духовой трубкой из черного бамбука, стрелявшей крохотными отравленными дротиками.
Кажется, боги благоволили путешественникам, ибо с утра в день отплытия подул сильный ветер с запада и флот из пятнадцати галер с раздувающимися парусами устремился навстречу встающему за морем солнцу. Прощальные крики подданных Эуворана, собравшихся на пристани, вскоре стихли, и мраморные дома Арамоама на четырех поросших пальмами холмах погрузились в море вслед за быстро оседающей лазурной грядой – береговой линией Устайма. И много дней после этого форштевни из древесины бакаута бороздили слегка волнующееся море цвета индиго, окружавшее галеры до самой безоблачной густой сини небес.
Доверив свою судьбу Геолу, божеству земли, никогда не подводившему его предков, Эуворан, по своему обыкновению, приятно проводил время; полулежа под шафранным балдахином на корме квадриремы с изумрудным кубком в руке, он потягивал вина и наливки из дворцовых подвалов, хранившие тепло ярких древних светил, ныне покрытых черным инеем забвения. Царь хохотал над выходками шутов, вечными непристойностями, над которыми смеялись еще цари затерянных в море древних континентов. Любовные игры, которыми ублажали царя наложницы, были старше Рима и Атлантиды. И всегда рядом с ложем лежало оружие, ибо царь, как велел оракул, собирался снова убить птицу газолбу.
Ветра неизменно благоприятствовали, флот шел вперед, громадные чернокожие гребцы на веслах весело пели, роскошные полотнища парусов громко хлопали, а длинные хоругви ровно трепетали, как языки пламени. Спустя две недели путники пристали к острову Сотар, чей низкий берег, где выращивали саго и кассию, преграждал путь к морю на сотню лиг с севера на юг. В Лойте, главном порту острова, они расспросили местных о птице газолбе. Ходили слухи, что, когда она пролетала над островом, Иффибос, самый коварный колдун Сотара, своими чарами заставил ее опуститься на землю и посадил в клетку сандалового дерева. Эуворан высадился на Сотаре, полагая, что его путешествие близится к концу, и в сопровождении капитанов и стражи отправился навестить колдуна, который жил в центре острова, в уединенной горной долине.
Путешествие было утомительным; Эуворана сильно раздражали огромные злобные мошки, которые не питали никакого уважения к царской власти, так и норовя залезть царю под тюрбан. Проблуждав в дремучих джунглях, Эуворан вышел к дому колдуна на высоком шатком утесе и обнаружил, что в клетке сидит местный стервятник с ярким оперением, которого колдун на досуге решил приручить. Эуворан вернулся в Лойте несолоно хлебавши, грубовато отвергнув предложение колдуна показать царю особые приемы соколиной охоты, которым обучил стервятника. В столице Эуворан задержался не дольше, чем требовалось для того, чтобы загрузить на борт пятьдесят кувшинов арака местного разлива, лучшего в восточных землях.
Обогнув южные скалы и мысы, где море ревело в пещерах глубиной в милю, корабли Эуворана миновали Сотар и направились к Тоску, жители которого больше походили на обезьян и лемуров, чем на людей. Эуворан пытался расспросить их о птице газолбе, но в ответ получил невнятное обезьянье бормотание. Поэтому царь велел своим ратникам поймать нескольких дикарей и за их неучтивость распять на деревьях какао. С утра до вечера ратники преследовали проворных аборигенов среди деревьев и валунов, которыми изобиловал остров, но так ни одного и не поймали. Царь утешился, распяв самих ратников, посмевших не исполнить его приказ, и отплыл к семи атоллам Юматот, где жили в основном каннибалы. За атоллами, дальше которых корабли из Устайма, державшие путь на восток, обычно не заплывали, флотилия царя Эуворана вошла в Илозианское море и по очереди принялась приставать к полумифическим берегам, нанесенным только на карту истории.
Описывать в подробностях плавание, в котором Эуворан и его капитаны неизменно держали курс к истокам зари, довольно утомительно. Разнообразны и неисчислимы были удивительные чудеса, которые встретились им на архипелагах за атоллами Юматот; и нигде не нашли они даже перышка, подобного оперению птицы газолбы, а странные жители островов ничего о ней не слышали.
И все же царю не раз довелось наблюдать стаи неизвестных птиц с огненным оперением, пролетавшие над галерами, когда те петляли между островками, не нанесенными на карту. Царь упражнялся в стрельбе из лука на лорикетах, лирохвостах и олушах, с духовой трубкой выслеживал желтохохлых какаду, преследовал на безлюдных берегах дронта и динорниса. А однажды с высоких голых скал флотилию атаковали могучие грифоны, гнездившиеся на вершинах, и крылья их сияли, словно оперенная медь под солнцем в зените, издавая громкий лязг, как от сотрясаемых в бою щитов. С большим трудом свирепых и упрямых грифонов отогнали камнями, выпущенными из катапульт.
Корабли все дальше продвигались на восток, и повсюду птиц было в изобилии. И вот на закате, в четвертую луну после отплытия из Арамоама, галеры подошли к безымянному острову, чьи утесы из черного голого базальта на милю возвышались над морем, и оно ревело у их подножия, а над крутыми обрывами не слышно было птичьих криков и не видно птичьих крыл. Венчали скалы корявые кипарисы, каким место на продуваемом всеми ветрами кладбище; остров угрюмо встречал последние лучи вечерней зари, словно пропитываясь темной запекшейся кровью. Высоко в скалах виднелись странные карнизы с колоннами, напоминавшие жилища забытых троглодитов, но, очевидно, неприступные для людей; пещеры эти, которыми был изрыт весь остров на лиги вокруг, выглядели необитаемыми. Эуворан велел своим капитанам бросить якорь, чтобы назавтра поискать место для стоянки, ибо в стремлении вернуть газолбу не собирался пропускать ни одного острова в открытом море.
Безлунная тьма быстро опустилась на море, и скоро от галер во тьме остались только кормовые фонари. Эуворан ужинал в своей каюте, заедая золотистый арак с острова Сотар манговым желе и мясом фламинго. Кроме вахтенных, остальные матросы и ратники тоже трапезничали, а гребцы ели свой инжир и чечевицу на весельных палубах. Внезапно раздались и тут же смолкли крики вахтенных, и громадные галеры закачались и осели в воде, точно придавленные огромной тяжестью. Никто не понял, что случилось, на галерах поднялся переполох, а некоторые матросы решили, что на флотилию напали пираты. Те, кто выглядывал из иллюминаторов и портов, успели заметить, как фонари соседних галер внезапно погасли, тьма, подобно низко висящим тучам, забурлила и мириады омерзительных черных тварей размером с людей, но крылатых, как упыри, вцепились в расставленные весла. А те, кто осмелился приблизиться к открытым люкам, обнаружили, что такие же твари облепили палубы, такелаж и мачты. Вероятно, они вели ночной образ жизни и, подобно летучим мышам, обитали на острове в пещерах.