— Слишком много чести для чиновника полиции.
— Помните, чем кончил Беллерофонт?
— У меня нет Пегаса, и лететь на нем на Олимп я не собираюсь.
— Герой — всего лишь шестеренка, которой вертят другие шестеренки. Не мешайте тому, что случится…
— Благодарю, я вас понял, — Ванзаров встал, считая разговор оконченным.
— Нет, не поняли, — сказал Трупп, поднимая с пола книги и прижимая их к груди. — Мне жаль, что вы столь упрямы.
— Вероятно, я не столь умен, как мои предки…
— Умерьте гордыню, Ванзаров, — сказал Трупп. — Чем бы ни кончилось это дело, а оно неизбежно закончится, утешайте себя, что все случалось много раз и случится опять. Парадокс в том, что от вас ничего не зависит. Но при этом все зависит от вас. Быть может, намного больше, чем можете себе представить. Быть может, само великое вращение механизма. Хотя совсем не важно, поймаете или не поймаете кого-то.
— Мне будет значительно проще, если вы покажете рукопись.
— Часть книги, — снова повторил Трупп. — Конечно, покажу. Мне осталось перевести небольшой отрывок. Завтра отдам ее вам.
— Я умею читать по-немецки.
— Конечно, умеете. Но позвольте мне доставить вам удовольствие, доступное такому книжному червю, как я.
— Думаю, вы уже прочли все истории, — сказал Ванзаров. — Доставьте удовольствие моему любопытству: они нашли настоящих убийц?
Трупп печально улыбнулся. Он подхватил книги, пошел в читальный зал и свернул за проем открытой двери. Ванзаров не стал его задерживать.
43. Врачебная тайна
Аполлон Григорьевич провел тщательную подготовку. Потребовал, чтобы во время приема у светила медицины доктора Юнгера позволили говорить только ему самому. А Ванзаров пусть ведет себя не как чиновник полиции, а очень скромно. И лучше ему вообще рта не открывать. Ванзаров обещал вести себя как барышня, выпущенная из Смольного института благородных девиц.
Звезда медицины согласился принять в своем кабинете на Литейном проспекте. Доктор Юнгер оказался довольно милым и мягким в общении человеком, рост которого позволял обнять Лебедева, как равного.
— Ах, Аполлон Григорьевич, каким бы чудесным врачом вы стали, если бы не соблазнились государственной службой, — сказал он, указывая гостям на широкие уютные кресла и располагаясь напротив них.
— Да что уж теперь, — скромно отвечал великий криминалист.
— Чем же я могу помочь уважаемой полиции?
Чуткое ухо уловило бы тонкую иронию, прозвучавшую в вопросе. Лебедев, обычно прямо и решительно переходящий к делу, стал наворачивать дипломатические круги. Доктор усиленно старался понять, куда клонит его старый знакомый, но сделать это было непросто. Плести словесную паутину тоже надо уметь. В конце концов Аполлон Григорьевич запутался, смутился и обиделся. Он бросил сердитый взгляд на того, кто послушно не открывал рта. Что означало: «Сами разбирайтесь».
— Господин Юнгер, дело у нас деликатное, — начал Ванзаров с осторожного подхода, но это ничуть не смутило доктора. — Наш разговор нигде не будет зафиксирован, и в сведениях, которые мы, возможно, получим от вас, никогда не будет указан истинный источник. Даю вам слово…
— Благодарю вас, — ответил Юнгер с легкой улыбкой. — Вы уже достаточно показали хороших манер, переходите к делу.
— Это не дело, а скорее предположение. Позвольте изложить?
— Жду с нетерпением.
Аполлон Григорьевич издал звук, который означал, что великому криминалисту решительно не нравится, что здесь происходит.
— Предположение следующее, — начал Ванзаров. — Некий врач по собственному почину начал проводить эксперименты над больными, которые нельзя было проводить в открытую, а официальная медицина никогда бы их не позволила. Иных подробностей у меня нет.
Врачи быстро учатся скрывать свои чувства. Без этого нельзя лечить. Часто больному нельзя знать, что с ним происходит. Поэтому доктора — отменные лжецы. В выдержке и умении держать лицо Юнгер мог бы посоревноваться с лучшими карточными шулерами. Только мельчайшие движения мышц лица выдали, как он удивлен.
— Если бы вас не привел Аполлон Григорьевич, — начал доктор после тягостного молчания, обращаясь к Ванзарову, — и если бы я не был уверен в честности ваших слов, то никогда бы не ответил напрямик. Ваш вопрос касается не только тем врачебного мира, закрытых для посторонних, но и затрагивает жизни людей.
— Вынужден говорить об этом потому, что речь как раз идет о жизни людей, — сказал Ванзаров. — Еще живых людей. Которых нам трудно будет защитить без вашего совета.
Юнгер принял ответ благосклонно.
— Хорошо, я поведаю эту историю. Многие подробности будут опущены, — предупредил он. — Только самое общее… Года два, нет, почти три назад из одной столичной больницы стали поступать сведения, что больные умирают совсем не от тех диагнозов, которые им ставят. Поначалу решили, что с выводами ошибаются прозекторы. Но случаи участились. Тогда была собрана неофициальная врачебная комиссия, которая занялась проверкой обстоятельств неправильных, так сказать, смертей. Быстро выяснилось, что с больными проводились дополнительные манипуляции, которые не были отражены в истории болезни…
— Какого рода манипуляции? — спросил Ванзаров.
— Это врачебная тайна, — последовал резкий ответ. — Скажем так: над больными проводились опыты. Совершенно незаконные. Я бы назвал их безнравственными. Какую бы пользу для медицинской науки и пациентов они ни принесли в будущем. Никакие открытия медицины не стоят загубленной человеческой жизни. Для экспериментов есть мыши, кролики, собаки, в конце концов.
— Бедные животинки, — вставил Лебедев.
— Нет, Аполлон Григорьевич, — резко возразил Юнгер, — эти бедные животинки как раз спасают множество жизней. Они — герои. Хоть и безвестные.
— Так что же комиссия? — напомнил Ванзаров.
— По понятным причинам выводы ее не были преданы огласке.
— То есть засекречены?
— Можно назвать и так, — неохотно согласился Юнгер.
— А доктор-экспериментатор?
— Ему предложили подать в отставку. По-тихому, так сказать. Что он и сделал. По понятым причинам в медицинских кругах Петербурга он стал изгоем. Его не приняла бы ни одна больница, он не устроился бы участковым врачом, и даже патент на ведение частной практики ему бы не выдали. Ему оставалось только стать приказчиком. Печальная судьба.
— Но ведь вы не отказываете ему в таланте?
Вопрос оказался крайне неприятен, как раздавленная мышеловкой мышь.
— Талант врача заключается в том, чтобы исцелять, а не убивать.
— Какие же опыты он ставил? — спросил Ванзаров.
— Это врачебная тайна.
— Родион Георгиевич! — грозно предостерег Лебедев.
— Поставим вопрос по-другому: какой благой цели он хотел добиться?
— Скажем так… — Юнгер тщательно подбирал слова. — Он хотел значительно расширить возможности человеческого организма. Это все, что я могу вам сказать.
— Предположу, что врач этот уехал из столицы.
— Возможно.
— Например, в тихий и мирный городок Павловск…
Молчание Юнгера было лучшим ответом.
— Даже если вы каким-то невероятным образом разузнаете о нем, — наконец проговорил Юнгер, — поверьте, вам это ничем не поможет, господин Ванзаров.
— Жизни спасают не только доктора. Полиция тоже умеет помочь, если поспевает вовремя.
— К сожалению, я связан обетом молчания.
Лимит вежливости был исчерпан. Лебедев уже бросал огненные взгляды, а Юнгер демонстративно смотрел на часы. Ванзарову оставалось только выразить благодарность за столь ценную консультацию.
— Если решите спасти чью-то жизнь вопреки обету молчания, вы сможете найти меня в Управлении сыскной полиции на Офицерской улице, — сказал Ванзаров на пороге кабинета.
За что немедленно получил дружеский толчок в спину, который вынес его вон.
— Чтоб я еще раз согласился на вашу авантюру! — прорычал Лебедев, топая следом.
На свежем воздухе Литейного проспекта гнев его пошел на убыль.
— Нет, ну каков: «врачебная тайна»! — в сердцах проговорил криминалист, доставая сигарку. — И вы тоже хороши: видите, что стена. Нет, надо переть тараном.
— Мне теперь все равно, — ответил Ванзаров.
— А что так? Помирать собрались? Не надоело?
— Все было, все будет, и все предначертано. Шестеренка вертится, как ее вертят.
— Что-то вы, друг мой, совсем заработались…
Аполлон Григорьевич с истинным удовольствием выпустил облако зловоннейшего дыма. Ванзаров даже не поморщился.
— Юнгер прекрасно знает этого таинственного доктора, — сказал Ванзаров. — Если не ошибаюсь, он был в курсе этих опытов.
— Почему вы так решили?
— Потому, что он отказался о них говорить. Каждое слово выдавало бы его личный интерес.
— Главное, что угадали с Павловском, — сказал Лебедев. — Приходи и бери голыми руками. Никуда не денется.
Ванзаров согласился лишь из вежливости.
— Что, друг мой, — попытался взбодрить друга Лебедев, — обратно в тихий городок брать злодея тепленьким?
— Несомненно. Но для начала в канцелярию градоначальства.
— Это вам зачем?
— Нам, скромным чиновникам сыска, без справок — никуда. Справки — это все.
— Справки, значит, понадобились? Ну, ну, хитрите, — сказал Лебедев и подмигнул проходившей мимо даме.
44. Из праха (архивного)
Сыровяткин окончательно перестал понимать, чем занимается столичный господин. Влетел, ни здрасте вам, ни до свидания, чуть не с порога затребовал архив паспортных дел. Полицмейстер хотел порадовать: происшествий нет, все спокойно, а тому и дела нет, отмахнулся. Уселся за столом дежурного чиновника, вытащил из сюртука сложенные вдвое листы, разложил рядом с книгой регистрации жителей за 1900 год и давай что-то там выискивать. Только головой, как филин, мотает: туда-сюда. Точно на хищную птицу похож, усища, как крылья, торчат. Сыровяткин нарочно находил себе дела в приемном отделении, чтобы не выпускать из поля зрения занятия чиновника сыска.