— Вынужден признать… — начал он. — Убедитесь сами: Трумский… Трунов… Трусов… Такой фамилии среди читателей нашей библиотеки не числится. Быть может, вы что-то перепутали?
— Не могу исключить, — согласился Ванзаров.
Милосердие — общая черта библиотекарей. Нестерову чрезвычайно хотелось помочь этому славному человеку, как он про себя решил.
— О чем был этот отрывок? — участливо спросил он.
— Сам не держал его в руках. Господин Трупп пересказал только содержание.
— Быть может, я смогу найти по тематике?
— Я бы сравнил это с чудом. Это были сообщения о преступлениях, которые случались в Германии и Австрии начиная с семнадцатого века. По уверению господина Труппа, тексты напечатаны готическим шрифтом и более новыми шрифтами.
Задача оказалась куда как заковыристой. Нестеров стал прикидывать, где могло быть такое издание. Весь его опыт говорил, что в его библиотеке ничего похожего быть не может. Но лишить человека последней надежды он не мог.
— Я постараюсь поискать, быть может, найду что-то похожее в отделе редких книг. Это, случайно, не рукопись?
— Меня уверяли, что текст напечатан типографским способом.
— Как странно. Но я непременно поищу. Вы когда заглянете к нам?
— Боюсь, что нескоро, — ответил Ванзаров честно.
— Тогда как мне вам сообщить?
— Телефонируйте в сыскную полицию. Обещаю прибыть сразу.
Упоминание этого ведомства покоробило Нестерова. Он не мог скрыть своего разочарования: такой приятный читатель — и из полиции. Как это негармонично.
— Почему бы вам самого его не расспросить? — сухо спросил он.
Ванзаров улыбнулся во все очарование усов.
— Так я целиком полагаюсь на вас!
Нестеров обещал сделать что сможет. Извинившись, он сослался на большую занятость и ушел за стойку. А для себя уже решил, что палец о палец не ударит. Культурный и истинно либеральный человек ни за что не станет помогать полиции, этим сатрапам и охранителям тирании.
Впрочем, на этот счет у Ванзарова тоже не было никаких иллюзий.
57. Кто тут?
Из полицейского опыта Курочкин знал, что филеру проникать в квартиру незаконно лучше всего в то же самое время, в которое на дело отправляется опытный вор. Не под покровом ночи, когда каждый стук, шорох или случайный отблеск может выдать, а ранним утром. Солнечный свет внушает обманчивое спокойствие, соседи мало обращают внимание, кто там идет по лестнице, а дворник или спит после раннего подъема и приборки двора, или чаевничает у себя в дворницкой.
Время было подходящее. Курочкин нашел ночного напарника, который держал наблюдение за домом, очень вовремя. Объект Щепка как раз вышел из подворотни. Курочкин приказал вести его, а сам выждал немного и направился в дом. Опыт не обманул. В дальнем конце двора кухарка вешала белье, метла дворника отдыхала у стены, окна были распахнуты солнцу. До филера никому дела не было. Тем более до филера, обладавшего даром невидимости.
Поднявшись на последний этаж и никого не встретив, Курочкин первым делом поочередно приложил ухо к соседним дверям. Из одной квартиры доносились мирные хозяйские звуки, за другой было тихо. Опасаться некого. Курочкин пристроил к замку универсальный ключ, имевшийся у каждого филера (попросту карманную отмычку), и нажал. Замок поддался чрезвычайно легко, как будто держался на кончике язычка. Курочкин бесшумно приоткрыл дверь и скользнул внутрь.
В квартире пахло застоявшейся пылью. Нельзя сказать, что Курочкин удивился тому, что обнаружил. Филер вообще, а старший филер тем более, всего насмотрелся. Вид квартиры был, конечно, странный, но не его дело строить догадки и выводы. Для этого Ванзаров имеется, вот пусть и прикидывает. Курочкин решил просто сделать, что может. То есть не так уж много. Искать в ящиках стола, или копаться под матрацем, или перебирать одежду ему не пришлось. Потому что тут не было ни письменного стола, ни кровати, ни шкафа. В квартире не было даже занавесок. Как будто в ней не жили по меньшей мере с год. О чем свидетельствовал слой пыли.
Ошибиться было трудно. В такой квартире, закутке под самой крышей, не было ни кухни, ни даже места для умывания. Гостиная, она же спальня, она же рабочий кабинет. Комнатка три на три шага. Одно казалось странным: Курочкин был уверен, что объект Щепка приходил именно сюда. Что подтверждали записи в филерском блокноте, его и сменщика. Где же он тут спать ложился?
На всякий случай Курочкин проверил окно: задраено наглухо, как на зиму. На крышу не выйти, другого входа нет. Он тихонько простучал стены, на всякий случай проверяя безумную мысль о тайной двери. Под линялыми обоями ничего не пряталось. Деваться из клетушки объекту Щепке было некуда. Но и жить чрезвычайно трудно. Ни глотка воды, ни крошек от еды. Воздухом, что ли, питался?
Мучиться сомнениями Курочкин не любил. Пусть голову ломает кому положено. Он свою работу справил ладно. Филер уже собрался оставить помещение, когда раздался тихий звук вскрываемого замка. Прятаться было некуда. Бесшумно ступая, он прилип к стене с таким расчетом, чтобы створка двери послужила прикрытием. Она медленно распахнулась. Кто-то ступил на порог и остановился. Курочкин задержал дыхание, готовый ко всему. Тот, кто пришел, медлил. Курочкин глянул на пол и понял почему: в пыли отпечатались свежие следы. Его ботинок. Такая осторожность говорила о большом опыте неизвестного взломщика.
Курочкин мягко вдел пальцы в стальной кастет, который не полагался, но был у каждого филера как раз на такой случай, и изготовился к удару. Тот, кто стоял за створкой, скрипнул половицей, делая шаг вперед. Курочкин бросил себя так, чтобы нанести удар в лицо. Но рука его прошла сквозь воздух. Вместо упругой плотности чужой головы старший филер почувствовал, как теряет равновесие и получает страшный удар в свою голову. Он еще успел понять, что пропустил прямой удар в затылок, когда сознание его отключилось. Как свечку задули.
И хваленая невидимость не выручила.
58. Большой вопрос
Аполлон Григорьевич неплохо выучил повадки своего коллеги. Если Ванзаров сидел молча, уставившись в невидимую точку на полу или стене, при этом подергивал ус, его нельзя было беспокоить. И хоть он нещадно громил психологику, не упуская случая вставить шпильку, но к работе мысли Ванзарова относился если не с обожанием, то с невероятным почтением. Вел себя тише воды ниже травы, не смея мешать жерновам логики перемалывать факты и предположения.
Ранний гость как раз сидел на лабораторном табурете в таком вот состоянии мыслительной каталепсии. Лебедев наблюдал за ним, получая ни с чем не сравнимое удовольствие умного человека следить, как другой, не менее умный, в муках рожает идеи.
Наконец, Ванзаров дернул головой, что было верным знаком окончания невидимых трудов его мозговых извилин.
— Готово дело? — с надеждой спросил Лебедев, между тем наливая и подталкивая к нему чашку чая. — Психологика взяла след?
— Мне нечего докладывать Ратаеву, — ответил Ванзаров, не взглянув на чашку.
— Здесь вас никто не найдет. Отсидитесь до зимы, а там как-нибудь рассосется…
— Неоткуда взять версию, которая будет для него правдоподобной.
— Ну, соврите. Вы это умеете.
Ванзаров только кисло улыбнулся.
— Он не тот человек, с которым этот фокус пройдет. Тем более, он что-то задумал в отношении меня.
— И так ясно: хочет перетащить вас к себе.
Ванзаров отрицательно покачал головой:
— Что-то еще он придумал…
— Так спросите напрямик… — Лебедев без церемоний взялся за чашку, которая сиротливо остывала.
— Ничего нового я не узнаю. Вопрос в другом: что докладывать?
— Что же такого сложного?
— Если доложить о вчерашней кошачьей церемонии, он потребует аресты. С этим пока рано. А не сказать нельзя.
— Почему? — простодушно спросил Лебедев.
— По той самой причине, — ответил Ванзаров, давая понять, что не все можно говорить вслух даже в этом кабинете.
А в ответ получил легкомысленную отмашку. Великий криминалист был несилен в тонкостях интриг.
— Меня куда больше вещество непонятное беспокоит, — сказал он.
— Аполлон Григорьевич, труп может моргнуть?
Вопрос, как всегда, оказался слишком внезапным. Лебедев нарочно выпил лишний глоток чая.
— Веко может открыться, — осторожно ответил он.
— А вот так? — и Ванзаров старательно подмигнул.
— Такие рефлекторные реакции мне не встречались. А вам зачем?
— Врать вам не хочу, а если отвечу, как есть, вы меня отправите в сумасшедший дом.
— Я давно говорил, что вы не вполне нормальный, — обрадовался Лебедев. — А на чем свихнулись?
— Вы точно хотите это знать?
— Обещаю: смирительную рубашку применять в крайнем случае.
— Благодарю… — Ванзаров помедлил. — Тогда пеняйте на себя… Можете себе представить, что одно и то же преступление повторяется в разные века, в разных странах, но всегда повторяется?
— Кто же этот вечный убийца?
— Это не так важно. Важен другой вопрос, как оказалось.
Лебедев насторожился, зная, что в такие моменты можно ожидать чего угодно.
— Вопрос звучит так: «Зачем это происходит?» — сказал Ванзаров, глядя в окно, выходящее на Фонтанку. — А вдогонку к нему другой: «Как мои предки умудрились в это вляпаться, что расхлебывать мне?»
— Полагаю, ответы у вас имеются.
— Вы правильно полагаете.
— Можно ли простому смертному криминалисту узнать их?
— Ответ на все один: чтобы шестеренки вращались, — сказал Ванзаров, повернувшись к Лебедеву.
— О, друг мой, пора вам отдохнуть… — Лебедев откровенно покрутил пальцем у виска.
— Еще не все. Как оказывается, раскрыть это преступление или не раскрыть его, не имеет никакого значения. Шестеренки будут вращаться и дальше, хотя никто не знает, что будет, если его раскрыть. Кажется, до сих пор моим предкам это не удавалось.
— Позвольте… — только сейчас до Лебедева дошла простая мысль. — О каких предках вы говорите? Ваш батюшка служил в Министерстве финансов…