Сыровяткин обещал исполнить в точности.
— Что теперь прикажете? — устало спросил он.
— Теперь у нас с вами не самая приятная миссия, Константин Семенович.
Полицмейстер не мог для себя решить: обладает этот человек чувствами или сделан из железа? Никаких сожалений, знай себе посматривает, как носилки в полицейскую карету грузят. Еще и Лебедеву помахал. Как будто вообще ничего не случилось. Сыровяткин подумал, что никогда ему не добиться такой твердости и спокойствия. И добиваться не надо. Куда как лучше тихая провинциальная жизнь.
Скорей бы все кончилось.
61. Недобрые гости
На стук полицмейстера открыли так резко, как будто хозяин прятался под дверью. Одет он был в крахмальную сорочку и черную жилетку, идеально сидящую. Строгий галстук стягивал горло. Гостей смерили взглядом, после которого не стоило ждать радушного приглашения. А тем более если гостей встречают с ремнем в руке. Впрочем, ремень был убран за спину. Отойти от проема хозяин не спешил.
— Что вам угодно? — спросил он, как будто вызывал к доске.
— Людвиг Янович, у нас такое дело, — начал было Сыровяткин, но его одернули.
— Господин Гейнц, где ваша дочь? — спросил Ванзаров.
Чиновника полиции повторно обдали взглядом, полным презрения.
— Кто вы такой?
— Сыскная полиция.
— Я не обращался в сыскную полицию. Я сам разберусь, — и Гейнц попытался закрыть дверь. Вовремя поставленная нога ему не позволила.
— Господин Гейнц, мы не в игры играем, поверьте, — сказал Ванзаров, чуть напирая на строптивого учителя. — Если к вам в дом пришел полицмейстер Павловска, поверьте, у нас не досужие вопросы.
Напор был столь крепок, что Гейнц отступил. Во всех смыслах. Он только хлопнул ремнем по ладони.
— Эта мерзавка сбежала, — сказал он, отводя взгляд.
— Когда? — строго спросил Ванзаров.
— Не знаю, вероятно, ночью…
— Мне нужны точные сведения.
— Хорошо… Как скажете. У нас строгий распорядок. Отбой в девять вечера. Все было как обычно. Зоя отправилась спать, закрыла дверь. У нее в комнате было тихо. Как и должно быть. Когда я пришел будить ее…
— В шесть утра?
— Да… — Гейнц немного удивился. — Откуда знаете?
— Всего лишь психологика. Продолжайте…
— Зашел в комнату, постель открыта, окно в сад распахнуто, Зои нет.
— Что она взяла из вещей?
— Все вещи на месте…
— У вашей дочери есть дорожный плащ-накидка?
— Такой вещи в ее гардеробе нет, — ответил Гейнц. — Вы поймали ее? На вокзале? Она собиралась бежать?
— Почему решили, что она захочет уехать?
— Что еще может быть в голове глупой, упрямой, ленивой девчонки? Только романтика.
Сыровяткин предостерегающе кашлянул, но этот знак остался без внимания.
— Не слишком строги к родной дочери? — спросил Ванзаров. — Я видел ваши упражнения. Они похожи больше на истязания…
Гейнц принял эти слова с гордостью.
— Да, строгость нужна подрастающему поколению. Зоя должна тренироваться. Она должна победить в состязаниях среди женских гимназий Павловска, Гатчины и Царского Села. Зоя дочь моей покойной супруги. Я воспитываю ее. Она находится в полиции?
— Пройдемте в дом, — сказал Ванзаров, легонько сдвигая Гейнца и проходя мимо него. Сыровяткин последовал за ним, стараясь тщательно разглядывать носки форменных сапог.
Обстановка в доме была еще более спартанская, чем у Агнии. Из мебели у Гейнца — только самое необходимое. Зато огромная, в две стены стеллажей, библиотека по медицине. А также множество банок с заспиртованными человеческими органами, препарированными животными и коробочки с медицинскими инструментами. В дальнем углу виднелся шкафчик со стеклянной дверцей, в котором было множество аптечных баночек, среди которых выделялась бутыль с хлороформом. На фоне крайней скудности бытовых удобств эта коллекция наглядно говорила о пристрастиях ее хозяина. И куда он тратит учительскую пенсию.
— Развлекаетесь лекарским делом? — спросил Ванзаров.
Гейнц повесил ремень на спинку стула.
— Люблю медицину и стараюсь в ней совершенствоваться, — ответил он.
— Почему же не стали врачом?
— Такова была воля моих родителей.
— Что вы приготовили для Зои?
— Она будет учительницей в женской гимназии.
— Где ее комната?
Ванзарову указали на приоткрытую дверь сбоку гостиной.
Девичья комната выглядела монашеской кельей. Железная кровать, один стул. На вешалке, которая держалась на гвозде, вбитом в стену, висело выходное платье мышиного цвета. Вероятно, единственное.
Постельное белье было смято аккуратно. Зоя легла в кровать, не раздеваясь, подождала, когда в доме затихнет, и вылезла в окно. Ванзаров выглянул: даже не надо прыгать, всего лишь перекинуть ноги. Никаких особых усилий, детский побег.
Он вернулся в гостиную. Сыровяткин старательно разглядывал книги.
— Научились делать некоторые операции?
Вопрос оказался приятен хозяину дома. Гейнц не мог скрыть гордости.
— Не только умею, но и делаю, — сказал он. — Например, исправил Зое искривление стопы. Иначе она не могла бы заниматься упражнениями.
— Практикуете на столе?
— Разумеется… Господа, мне забрать Зою из нашей полиции? Или она успела удрать в столицу?
— С кем ваша дочь дружит? — спросил Ванзаров.
— Я не разрешаю ей подобные глупости, — ответил Гейнц, чрезвычайно довольный собой.
— У вас прекрасная соседка, госпожа Вольцева…
— Пустоголовая идиотка…
— А, скажем, мадам Мамаева? Девочке важно общение со взрослой дамой.
— Ничему хорошему эта развратная дрянь Мамаева научить не может.
Сыровяткин подавил смущенный кашель, но на него никто не обратил внимания.
— А как же госпожа Горжевская? Дама образцового поведения…
— Старой дуре нечему научить Зою, — сказал Гейнц. — Если этой дуре Вольцевой хочется иметь с ней общение, то сколько угодно. Но только не моя падчерица.
— Может быть, доктор Затонский? Чем не зять для отца, любящего медицину?
— Пустой и глупый человек, — последовал ответ. — Зое рано думать о замужестве. Господа, где моя дочь?
— Константин Семенович, поясните, — сказал Ванзаров, отходя к книжным полкам и разглядывая банки препаратов. Особенно внимательно — шкафчик с лекарствами.
Полицмейстер не ожидал такого подвоха. Собравшись с силами, кое-как пробормотал о том, где находится тело девушки. Новость не вызвала бурных эмоций. Гейнц воспринял известие внешне спокойно. Он сходил в свою комнату и вернулся в черном пиджаке. И только спросил, когда можно забрать тело.
— Вас вызовут, — сказал Ванзаров, осмотрев все, что хотел. — Не смеем вас больше задерживать.
Кивком головы он указал полицмейстеру на выход.
Оказавшись на свежем воздухе, Сыровяткин стал пыхтеть и вытирать лоб, как будто после тяжкого труда.
— Ну, Родион Георгиевич, — только и сказал он.
— Что случилось, Константин Семенович?
— Завидую силе вашего духа…
Нельзя разочаровывать провинциального полицейского. Пусть думает, что хоть в столице есть люди из стали, которые не нервничают, и чужое горе для них как весенний ветерок. Так ему служить будет легче. Ванзаров пропустил комплимент мимо ушей.
— Сейчас, как никогда, требуется знание жителей вашего города, — сказал он.
— Само собой, про многих известно…
— Есть у вас в городе любитель-таксидермист?
— Это тот, кто чучела делает? — на всякий случай переспросил Сыровяткин. — Как не быть. И далеко ходить не надо.
Полицмейстер указал на дом на другой стороне 4-й Оранской улицы.
62. Милые чудачества
Хваленое гостеприимство жителей Павловска куда-то подевалось. И в этом доме визиту главы полиции города вместе с чином из Петербурга были не рады. Хотя, казалось бы: полиция в доме — счастье в доме. Счастливым господин Руковский не выглядел. Напротив, всем видом показывал, что с большим удовольствием выставил бы незваных гостей вон. Только не решался на смелый поступок.
По чести говоря, не вся полиция имела вид уверенный. Сыровяткин старательно прятал робость. И было от чего. Войти в частный дом вот так, без всякого повода и дозволения прокурора или судебного следователя, было категорически недопустимо. Потом от жалоб не отпишешься. А задержание на дионисийском ритуале еще не повод врываться к человеку в дом. Сыровяткин робел, но целиком надеялся на Ванзарова. В конце концов, на него можно спихнуть.
Казалось, Ванзарову все было безразлично. Он осматривал гостиную, в которой было множество театральных фотографий, программок и даже афиш, но ни одного чучела. Видимо, их тщательно прятали. Скорее всего, за плотным занавесом, отделявшим часть комнаты. Походив по гостиной, будто по музею, Ванзаров вернулся к хозяину дома, который мрачно следил за ним. Как видно, не мог забыть, при каких обстоятельствах познакомился с этим усатым господином.
— Что ж, господин Руковский, — сказал Ванзаров, садясь за стол и даря ослепительную улыбку. — Как посмотреть, так вы человек разносторонних вкусов. А с виду не сказать.
— Я вас не звал, чтоб об моих вкусах беседовать, — ответил Руковский.
— Можем продолжить в участке, если желаете.
От такого предложения Руковский уклонился и только спросил, чего от него хотят.
— Так вот, о ваших вкусах, — как ни в чем не бывало продолжил Ванзаров. — Дионисийские мистерии любите, театр любите, балерин и актрис почитаете. А заодно на досуге выделываете чучела из бедных животных…
— Что вам надо? — вскрикнул Руковский, чуть более нервно, чем обещал разговор.
— Мне надо, чтобы вы сказали правду, — ответил Ванзаров.
Повисла тишина. Сыровяткин с интересом наблюдал, как воля одного характера медленно и неотвратимо сгибала другой. Было это не только познавательно, но и полезно. С профессиональной точки зрения.
— Да что же вы от меня хотите-то… — с некоторой долей отчаяния проговорил Руковский.
— Ваш дом расположен так, что вам чрезвычайно удобно наблюдать за домом барышни Вольцевой, — сказал Ванзаров, поглядывая в окна. — А потому три дня назад, вечером, вы увидели то, что вызвало у вас большой интерес. Не так ли?