Он назвал барышне на коммутаторе номер сыскной полиции. В приемном отделении ответил Кунцевич, первым делом доложив, что его разыскивают в Павловске. Ванзаров поблагодарил и просил срочно отправить кого-нибудь по домашнему адресу доктора Юнгера. Если он там, немедленно телефонировать или хоть телеграмму прислать. Ванзаров еще напомнил про фотографии, которые должен был разыскать Курочкин. Кунцевич стал что-то объяснять ему про неожиданное происшествие, но Ванзаров слушать не стал, извинился, дал отбой.
— Что-то странное есть в вашем городе, — сказал он, глянув на Сыровяткина так, будто тот нес личную ответственность за все неполадки.
Разговор начинался не для ушей городовых. Полицмейстер как головой двинул, так их ветром сдуло.
— За что обижаете нас, Родион Георгиевич, — с укоризной сказал Сыровяткин. — Мы, конечно, не чета вам, столичным, но тоже стараемся изо всех сил…
— Насчет ваших стараний никаких сомнений, — уверил его Ванзаров. — Только что-то есть непонятное. Вижу, но не могу сформулировать. Что-то настолько очевидное, что не бросается в глаза.
Новая загадка была не под силу Сыровяткину. Город как город. Все как положено, улицы подметаются, фонари светят, обыватели смирные, красота вокруг. Никаких тайн. Чего еще надо? Разве что убийцу поймать. Если мертвый брандмейстер для этого не годится.
— Вам виднее, — только сказал он.
— Не обижайтесь, Константин Семенович, это я выпустил свои путаные мысли, чего делать не стоит. Мысли вообще при себе держать надо. Мысль опасней яда и пули. Мысль — химера, только страшнее…
Сыровяткин понял, что чиновник сыска разговаривает сам с собой, а потому его замечания не требуются.
— Так вот, — сказал Ванзаров, будто очнувшись. — Городовые ваши молодцы, постарались как могли. Только два места упустили…
— Да как же…
— Они не могли об этом знать.
— Что за секретности такие?
— Никаких секретов. Отправляйтесь в больницу, доктор Юнгер мог загоститься там. Если встретите его, пусть меня там дожидается…
— А вы куда? — спросил Сыровяткин по-простому.
Кончики усов вороненого отлива взлетели вверх.
— Загляну кое-куда.
Спорить полицмейстер не посмел. Хотя ему ужасно хотелось знать: куда это собрался столичный гений, что полиции знать не полагается?
Вот ведь загадка для ума…
65. Нарушитель спокойствия
Чем заняться одинокой женщине, жизнь которой навсегда разбита горем? Только наведением порядка. Чему мадам Горжевская посвящала, как видно, все свободное время. Дом ее не то чтобы сверкал чистотой, он и был само воплощение чистоты. Такой порядок редко встретишь. Еще труднее его поддерживать. Ванзаров испытал невольное смущение, что ботинками несет с улицы неприличную грязь. Вдова так обрадовалась его появлению, что просила не думать о таких пустяках. Его усадили за стол, предложили свежего чаю и стали расспрашивать, как продвигается статья о заслугах ее дорогого супруга.
— Собираю сведения, — ответил Ванзаров. — Буквально по крупинке. Например, так и не смог найти в столице ни одного снимка господина Горжевского.
— Как я вас понимаю, — сказала вдова, отпивая из чашечки с розочками. — Сколько раз упрашивала Генриха Ионовича сделать семейный портрет. Все без толку. Он говорил, что при виде фотографической камеры его охватывает непреодолимый испуг. Как будто линза высасывает из него душу…
— Какое странное суеверие. Он же был человек рационального склада, и вдруг такая мистика.
— Что поделать, все мы со странностями, — Горжевская печально улыбнулась. — У меня остались воспоминания, в которых я вижу его, как живого… Значит, так надо.
— Кстати, к вам доктор Юнгер заглядывал?
Вопрос оказался несколько неожиданным. Вдова поставила чашечку.
— Доктор Юнгер? — спросила она.
— Да, он сегодня собирался по делам в Павловск, хотел заглянуть на могилу Генриха Ионовича, обещал и вас повидать.
— Как это мило. Вероятно, он заходил, когда меня не было дома. Я была бы так рада повидать его. Единственный человек, который остался от нашей жизни в столице.
— Вероятно, вас не было дома, — согласился Ванзаров. — Быть может, еще заглянет. Зато мне повезло с Юнгером больше вас.
— Рада это слышать. А что так?
— Доктор отправил мне конверт, в котором, как он уверяет, находятся любопытные свидетельства о вашем муже. Как он выразился: загадочные. Меня буквально мучит любопытство, не дождусь, когда окажусь дома и вскрою конверт. Не знаете, что такое там может быть?
— Ума не приложу, — ответила вдова. — Доктор большой оригинал и выдумщик.
— Я тоже так думаю, — согласился Ванзаров. — А вот позвольте уточнить такой факт о жизни вашего супруга…
— Конечно, все, что могу.
— Стал я сверять даты его жизни и не могу понять, какая верная.
— Прошу простить, не понимаю, о чем вы, — сказала Горжевская, внимательно слушая милого гостя.
— Встречаются разночтения. Какие считать правильными?
— Разумеется, те, что выбиты на его памятнике.
— Я так и подумал. Следовательно… — Ванзаров вынул библиотечное требование, удачно завалявшееся в кармане, огрызок карандаша и написал:
21. X.1860–30.III.1901
— Не ошибся? — спросил он.
Вдова подтвердила: именно эти даты войдут в анналы истории, когда заслуги ее мужа будут, наконец, оценены по достоинству. В этом она очень рассчитывает на статью.
— Как бы я хотела вам хоть чем-то помочь, — продолжила она. — Пропажа дневников и всех записей мужа меня совершенно убила.
— Не разумнее ли обратиться в полицию?
— Что вы! Полиция! Что может полиция! Посмотреть только на рожу нашего полицмейстера!
— Что в ней такого неприятного? — спросил Ванзаров.
— Отмечена печатью глупости! — твердо заявила вдова. — Разве такой сможет найти пропавшее?
Обсуждать полицию Павловска в ее отсутствие Ванзаров счел невежливым. И быстро откланялся.
Чудесная погода, ожидавшая начала мая, чтобы показать себя во всей красе, позвала обитателей дач на веранды. Мадам Мамаева этот зов услышала. Заметив Ванзарова, она сначала нахмурилась, но тут же улыбнулась и даже призывно помахала. Быть может, в другой день и при других обстоятельствах он и ответил бы на этот призыв. Но сейчас его привлекало куда больше другое. За поворотом 4-й Оранской улицы мелькнула юбка, которую догнать не составило труда.
Отдав приветствие Мамаевой, Ванзаров погнался за юбкой. Все равно когда-то надо было начинать гоняться за юбками.
66. Сердце барышни тверже стали
Агния бросила косой взгляд и не сбавила шагу. Для барышни у нее была чересчур стремительная походка. Никакой плавности в движениях, только напор и устремленность. Как будто хочет вырваться откуда-то, спешит, спешит… Лицо сосредоточенное, напряженное, удивительное. А глаза грустные… Ванзаров воздержался от эпитетов, которые сами лезли ему в голову.
— Что вам еще? — его одарили движением бровей. — Мне запрещено покидать город, надзор полиции никто не отменял, неужели не достаточно.
— Агния Валерьяновна… — старательно проговорил Ванзаров. И получил то, на что рассчитывал. Она резко, на всем ходу остановилась и обернулась к нему.
— Вы нарочно меня дразните и злите?
— Да, — ответил он.
Правда иногда бывает самым хитрым оружием. Агния не нашлась, чем ответить на такой выпад. Она потупилась.
— Мне трудно… Нет, мне тяжело с вами разговаривать, — голос ее был тих. — Все, что могла, я рассказала. Добавить мне нечего. И видеть меня вам больше не нужно.
— Обстоятельства изменились, — ответил Ванззаров.
— Какие обстоятельства, господин полицейский?
На улице было пустынно. Ванзаров огляделся. Он был почти уверен, что чьи-то внимательные глаза наблюдают за ними. Но расслышать, что он говорит, наблюдателю было невозможно. Разве только по движениям губ понять.
— Сегодня ночью была убита Зоя Гейнц.
— Это ужасно… Но при чем здесь я?
— Ее тело было порезано во множестве мест. У нее не было одежды. Кроме плаща-накидки… На подкладке вышиты инициалы. Инициалы ваши.
— С чего вы взяли…
— Прошу вас, не пытайтесь мне врать, — сказал Ванзаров. — Этим искусством я владею немного лучше вас.
Агния была спокойна. Она смотрела ему в лицо прямо. Слишком прямо.
— Что вы хотите знать?
— Как ваш плащ оказался у Зои?
— В этом нет никакого секрета, — сказал она. — Зоя постучалась ко мне глубокой ночью, сказала, что больше не может терпеть диктатуру отчима, хочет сбежать в столицу, просит помочь. У нее нет ни гроша. Я не могла отказать бедной девочке. Хоть Гейнц запрещал ей со мной общаться, все равно иногда украдкой мы разговаривали. Она была сильная девочка. Но не знала своей силы. Отец запугал ее чрезмерно…
— Чем вы ей помогли?
— Я не стала отговаривать ее! — Агния говорила с вызовом. — Она заслуживала свободу. Хотя бы от власти отца. Я дала ей денег, сколько могла, написала записку к знакомым в столице, чтобы ее приняли. Предложила остаться до утра. Но Зоя не захотела. Она боялась, что отец найдет ее, и она уже никогда не решится. Тогда я дала ей свой плащ, чтобы она не шла до вокзала в одном платье…
— Вы отпустили ее ночью одну?
— У нас не Петербург, город мирный, девушка может без опаски гулять в любое время. Если захочет… — Агния запнулась. — Я уговаривала ее, просила… Зоя была непреклонна. Отказалась, чтобы я проводила ее, сказала, что доедет на извозчике до вокзала и дождется первого поезда.
Ванзаров поклонился ей.
— Благодарю вас, госпожа Вольцева, это все, что я хотел от вас услышать.
Он пошел прочь слишком быстро, как будто убегал. Быть может, так и было на самом деле. Психологика слишком громко кричала ему в ухо о том, чего он не хотел слышать. Во всяком случае, сейчас. Как известно, борьба с собой — это борьба самая трудная.
В ней не бывает победителя.
67. Пропавшая натура
Сыровяткин искренне не понимал, зачем весь этот сыр-бор. Что такого бесценного мог знать какой-то столичный доктор, который и в Павловске не бывал? Что за таинственные сведения у него имеются, ради которых нельзя дождаться его появления? Зачем прилагать столько усилий, чтобы найти то, что не терялось вовсе?