Так умер он или пока еще нет? Какое многообразие вариантов дает полное ничто! А если муки, которыми стращают и в которые мало кто верит на самом деле, уже наступили, и они куда хуже, чем если тебя варят в котле? В котле ты точно знаешь, что это кончится. А это как же? Когда ты сам становишься мучением, и нет никого, кого умолить прервать твое мучение. И сколько оно будет длиться, и длится ли оно вообще?
Или Ванзаров уже сошел с ума и не заметил это? В темноте трудно заметить, что ты уже не тот. Темнота так наполняет, что ничего, кроме нее, не впускаешь в себя. Как бы понять, как угадать: это смерть или только начало? Сколько там предназначено — девять суток на мытарства? Или сорок? Отсчет уже пошел или от Ванзарова требуется что-то еще? Никаких ответов. Ничего, что бы дало хоть зацепку.
Мыслить, мыслить, мыслить, думать. Только в этом спасение. Что бодрит мысль? Стихи. Нужны стихи. Трудные и длинные, чтобы канатом вытягивали наверх. И Родион начал читать «Одиссею», сколько помнил. Слова были знакомы, но смысл ускользал. Кому он читает? Темноте? Зачем ей приключения древнего грека, когда для нее что грек, что немец, что русский равны. Для тьмы они никто, раз она всё.
Но Ванзаров упорно читал дальше:
Я ж осторожным умом вымышлял и обдумывал средство,
Как бы себя и товарищей бодрых избавить от верной
Гибели…
Он услышал себя.
Он слышит себя как будто со стороны! Если бы умер, он не мог бы себя слышать! Это нелогично, неправильно. Так не бывает. Как бывает, он не знал и не мог знать, но в том был уверен. Если есть его голос, есть и его физическая жизнь. Он крикнул, насколько мог набрать силы. Голос был глухой. Как из коробки, но его. Его собственный.
Он жив. Он не умер.
И это очень плохо. Потому что, кроме голоса, который создают незначительные мышцы гортани, он не чувствует ни единой волосинкой. Что осталось от него? Все, что осталось живо и хочет жить. И будет бороться за жизнь. Только духу для борьбы нужно тело. Тела не было, и где его найти в такой темноте, оставалось большим вопросом. Вот когда психологика бесполезна. Прав был Лебедев: лженаука. Хотя без нее — никуда. Только бы добраться до тела, а там уж как-нибудь. Ванзаров стал искать тело со всем старанием и скоро нашел кончики своих пальцев.
Что было не так уж и мало.
76. Неизбежность
Вид Аполлона Григорьевича был страшен. Для полного ужаса ему не хватало золотых стрел, которыми швырялся его тезка с Олимпа.
Лебедев медленно наступал, и с каждым шагом душа Сыровяткина сжималась в мелкий пушистый комочек. Полицмейстер ясно, как прозрение, увидел, что ожидает его в ближайшие секунды. Не поможет ни шашка, ни револьвер. Городовые сунуться не посмеют. Его разорвут на клочки и каждый клочок зашвырнут подальше. Про его гибель от руки великого криминалиста в полиции будут слагать легенды, но Сыровяткин их не услышит. Пожалуй, Лебедева за его позорную смерть даже не осудят. Полицмейстеров много, а гений один. Ну, находился в состоянии аффекта, с кем не бывает. Еще супругу без пенсии оставят в назидание прочим, чтоб лучше воспитывали мужей.
Дальше отступать было некуда. Сыровяткин уперся в край собственного стола. Недурно было бы вообще залезть под него. Но ведь и оттуда вытащат. Лебедев подступил так близко, чтобы одним движением схватить за грудки и уже не выпустить, пока душу не вытрясет.
— Что… вы… с ним… сделали?
Каждое слово звучало ударом молота.
Сыровяткин облизнулся.
— Помилуйте… Ап… Ап… Грич… Господин Лебедев… Да я места себе не нахожу… Уже везде ищем… — лепетал он. — Городовых отправил…
— А это что?
В его нос уткнули телеграммный листок. Сыровяткин пытался прочесть, но буквы прыгали, а перед глазами у него стелился туман.
— Не… Не… вижу… — выдавил он.
— Вслух прочесть? Извольте…
И Лебедев выразительно зачитал короткое сообщение.
— Что это значит? А?!
— Не могу знать… Ума не приложу… Может, он в столице?
— Нет его ни в сыске, ни дома!
От громогласного воя в ушах Сыровяткина сжались барабанные перепонки.
— Все готов сделать, чтобы его найти! Слово чести!
Аполлон Григорьевич вдруг поник, опустил плечи и рухнул на стул, как будто постарел лет на сто.
— Наверняка куда-то влез… Мальчишка, — проговорил он с такой печалью, что Сыровяткин забыл пережитый страх. — Что вы можете сделать?
— Дежурный по вокзалу, кажется, видел его среди пассажиров, но точно не уверен.
— Где у вас тут можно спрятать человека?
— Да в любом подвале…
— Ванзаров не такой, чтобы его заманили в какой-то подвал, — с тихой гордостью сказал Лебедев. — Еще идеи имеются?
Пришлось признать, что идей нет никаких. Совершенно.
Лебедев все еще держал телеграмму. Положив листик на стол, он ткнул в него пальцем.
— Все ответы здесь. Ищите…
Нельзя было отказаться от бумажки с наклеенными словами.
— Ума не приложу, как… — сказал Сыровяткин, разглядывая ее.
— А вы ум как раз приложите. Вдруг получится.
Полицмейстер понял, что самое время использовать давний совет Ванзарова: думать. Ничего другого ему не оставалось…
Глава (совсем без исходящего №)
В данном месте взволнованный читатель имеет счастливую возможность излить все чувства, чем облегчит душу ввиду неминуемой трагической развязки.
Просим не стесняться! Бумага все стерпит. Пишите:
…………………………………………………………
…………………………………………………………
…………………………………………………………
…………………………………………………………
…………………………………………………………
Однако вернемся.
…И он услышал.
77. Нежданно
Где-то были голоса. Они были. Они были рядом, над ним и совсем близко. Были. Только как же до них добраться? Голоса приближались, глухие, еле ощутимые, но живые. Ванзаров узнавал их. Нельзя, чтобы они удалились. Он не справится сам. Его не хватит.
— Нет тут ничего, — услышал он.
— Искать надо все равно, — говорил другой голос. — Искать!
— Да где ж искать, вашбродь, нешто вскрывать… — отвечал тот же голос.
— Следы ищи свежие…
— Слушаюсь… Где тут найдешь?
Ванзаров никогда так не радовался звуку человеческого голоса. Где-то там ищут его и не могут найти. Неужели не замечают очевидное?!
До него доносился неясный шум, там разговаривали, кто-то кого-то ругал, кто-то оправдывался. Голоса стали слабеть. Они уходят! Бросают его. Не нашли. Думают, что его здесь нет. А он здесь, под ними.
Сжавшись комком, Ванзаров исторг из себя крик, вырывающий душу.
— Стойте! — услышал он.
— Вы тоже слышали? — спросил голос, который Ванзаров узнал бы в любой тьме.
— Может, ветер, вашбродь…
— Какой ветер, Никитин! Кричит…
— Звук с той стороны… Я уверен.
Надо им помочь. Ванзаров уже чувствовал руки. Но когда попробовал, они сразу уперлись в препятствие. Так низко, что места не хватит для сильного удара. Остается только одно. Сжав пальцы в кулаки и подкидывая их вместе, будто скатерть вытряхивал, Ванзаров стучал: один удар — два удара подряд.
— Слышали?!
— Кажись, точно стук.
— Это не стук, городовой, это сигнал SOS!
— Он здесь!
Главное, не останавливаться. Ванзаров бил и бил в заведенном ритме.
Что-то тяжелое как будто двигалось над ним, на лицо посыпались крошки, голос командовал и требовал скорее.
Ванзаров бил: один удар — два подряд. Чтобы не потеряли дорогу к нему.
Посыпался водопад мусора, за ним шуршащая масса сдвинулась, и луч света, как меч победы, разорвал тьму. Тьма пала, ей пришел конец. Ванзаров бил и бил в поверхность, которая стала податливой и дрожащей. Над ней был свет.
— Молоток бы…
— Хоть зубами рви! — закричали над ним.
— Возьмите вот это… — сказал такой родной голос.
Ванзаров бил, что было сил.
— Ну, сейчас подденем, живо пойдет…
Над головой у него что-то хрустнуло, свет полился широким потоком, и Ванзаров вложил в последний удар все силы без остатка.
— Ах, ты ж мать твою так…
От усердного давления доска подскочила и въехала городовому в подбородок. На это никто не обращал внимания. Ванзарова подняли крепкие руки. Сыровяткин схватил его в охапку и обнимал с таким жаром, как самого родного.
— Дорогой вы мой, дорогой, жив, жив, Родион Георгиевич! — приговаривал он.
Ванзаров только жмурился, как мартовский кот, и старался держать равновесие. Его принял Лебедев. Аполлон Григорьевич хмурился, чтобы скрыть чувства, которые готовы были пробиться бурным потоком.
— Ну, с днем рождения, друг мой бесценный! — обнимая Ванзарова со всей медвежьей хваткой, говорил он и, не стесняясь, расцеловал троекратно. — Сколько мне еще вас с того света вытаскивать.
— Простите, Аполлон Григорьевич, — проговорил Ванзаров, постепенно ощущая себя в пространстве. — Не учел всех возможных вариантов. Спасибо, что успели.
— Я тут ни при чем. Благодарите полицмейстера, считайте его второй матерью. Он вашу загадку разгадал!
— Какую загадку? — спросил Ванзаров, привыкая к солнечному свету и почти не жмурясь. — Я же все точно указал.
Лебедев потряс телеграммой.
— Это вы называете «точно»?
Ванзаров прочел:
«НЕ ДАМ ЗНАТЬ ДО ТРЕХ ЧАСОВ ЗПТ ИЩИТЕ В МОГИЛЕ ТЧК ВАНЗАРОВ».
Телеграфист совершил досадную оплошность: забыл указать, в какой именно могиле. Фамилия выпала где-то по пути телеграфных проводов.
— Благодарю вас, Константин Семенович, я ваш должник до конца дней… — прижав руки к груди, искренне поблагодарил Ванзаров.
Сыровяткин, не стесняясь, вытирал глаза платочком в кружевах.
— Что вы, Родион Георгиевич, я безмерно счастлив, что все так кончилось…
— Еще не кончилось, только начинается, — сказал Ванзаров. — Я теперь все знаю…
Лебедев издал презрительный смешок.
— Не велика хитрость: это вдова вас так отделала?
— Нет, Горжевская тут ни при чем. Во-первых, это был мужчина. — Ванзаров потрогал шею. — Аполлон Григорьевич, посмотрите, что там?