Городских сумасшедших в последнее время развелось немало. Сама Женька время от времени натыкалась на троих. Первой — самой неадекватной — она считала женщину (хотя оскорбительное прозвание «бабища» к ней подходило значительно лучше) лет тридцати из третьего подъезда блочного дома. Женщина отнюдь не была опустившейся алкоголичкой, наоборот, ни капли алкоголя не употребляла, как не ела ничего мясного, рыбного, птичьего, включая яйца, сидела на одних овощах и активно, даже агрессивно пропагандировала ЗОЖ. Постоянно что-то бормочущая под нос, одевавшаяся в стиле проститутки из плохого кино девяностых про бандитов, она иногда выходила на детскую площадку и начинала орать матом. Неясно, какие магнитные бури и солнечная активность были виной такого ее поведения. Соседки, выяснившие о женщине всю ее подноготную, начиная с детсадовского возраста, так и не сумели придумать мало-мальски правдоподобную версию, почему та повредилась рассудком: все у нее было гладко по жизни. Хотя, конечно, «отлично» по всем предметам в аттестате, золотая медаль и красный диплом настораживали. Если кто-то пытался ее утихомирить или обругать в ответ, женщина с визгом и криками «помогите-насилуют!», бежала домой и принималась выкидывать из окна посуду, тряпки и прочие мелкие предметы.
Второй была уже упомянутая сумасшедшая из автобуса, ходящего по третьему маршруту. Эту клинило на апокалипсических сценариях будущего, которые непременно случатся из-за неправедно живущих людей, которые — вот же твари! — в автобусах разъезжают, а должны молиться и каяться, каяться и молиться. При этом старуха выблевывала свои проповеди с таким ожесточением, что не раз являлась причиной скандалов. Однажды, какой-то пьяный ей все же врезал, после чего сумасшедшая не появлялась в автобусе несколько дней.
А вот третья — очень опрятная и ухоженная старушка, в прошлом заслуженная педагог одной из здешних школ — своего постоянного маршрута не имела. И очень жаль: Женька бы с ней ездила. Да и вряд ли нашелся бы хоть кто-то, у кого стихи серебряного века, еще и отлично цитируемые, способны вызвать раздражение.
Кай чуть заметно приотстал, заставив оглянуться. Женька покачала головой и одними губами произнесла:
— Молчи.
Подъезд один, ждать, пока дядя Митя угомонится и уйдет, точно не вариант: тот обладал удивительной настойчивостью. Женька ухватила Кая за рукав, чтобы не вздумал отстать еще больше или вообще сбежать, и ускорила шаг. Она рассчитывала быстро прошмыгнуть мимо дворника, но не тут-то было.
— Ты посмотри, Женечка, чо деется! — взвыл лосем во время гона дядя Митя. — Ведь все правила общежития нарушены. Барин, едрить его налево!.. Выставил свою размахайку, рабочему человеку ни пройти, ни проехать.
Вообще-то, дядя Слава тоже был самым что ни на есть рабочим человеком. Потому и ездил не на какой-нибудь иномарке с приблатненными номерами, а на старенькой «Волге», однако дядю Митю уже понесло на любимые колдобины с выбоинами:
— Такую страну порушили, такую страну просрали! И Славка туда же: чего хотит, то и воротит. Закатай его в пельмень…
Женька тяжело вздохнула и покосилась на Кая. Тот строил из себя нечто среднее между железным дровосеком и терминатором из первого фильма: физиономия непроницаема, взгляд диковатый, плечи закаменели. А значит, свернуть разговор следовало как можно скорее, но так, чтобы дядя Митя не затаил обиды и ни в коем случае не нажаловался бабушке.
— Поимейте совесть, дядь Мить! — Женька вздохнула и покачала головой. — Дядя Слава на обеденный перерыв приехал. Ну чего ему, в гараж машину загонять? Скоро уедет.
Дворник подбоченился и выдал невесть где подцепленную фразу:
— Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого. Во!
Последнее он прибавил для вящей убедительности и даже погрозил небу указательным пальцем. Небо осталось равнодушным к этому жесту, Женька, впрочем, тоже.
— Ну и где здесь конфликт интересов? Мне машина не мешает, — сказала она.
— А как с коляской матрешка какая выйдет, закатай она пельмень? Канючить примется: яжмать, яжмать…
— Где вы этих рехнутых у нас видели, дядь Мить? Такие, если только в Москве, и то их немного. Просто визгу и вони больно много, вот и кажется, что вляпаться в них можно на каждом шагу. Коляска проедет спокойно, даже не сомневайтесь.
— Ну… не знаю.
Если дядя Митя засомневался в правильности своего курса, его стоило добивать, и Женька сказала:
— А вот если дядя Слава обидится, вас, случись чего, не повезет.
Дядя Митя аж рот открыл от такого сногсшибательного аргумента. В этот момент отворилась подъездная дверь, и в ней вначале возникла широкая спина дяди Славы, а потом упомянутая коляска, которую тот помогал тащить.
— Ой, Славочка! — с причитаниями подскочил к нему дядя Митя. — Дай, помогу.
— Родной дурдом… — вздохнула Женька и потянула Кая к подъезду. Там уже раздавались благодарности Людки из двадцатой квартиры (которую первую перекосило бы при упоминании яжматерей), смущенное «не стоит, мне ж нетрудно» дяди Славы и «ай, какой дружный у нас дом, как с вами со всеми приятно» дворника.
На улицу высыпала ребятня, показала языки всем присутствующим и унеслась на детскую площадку. Кай усмехнулся и, придержав дверь, втолкнул в нее Женьку. Вместе они взбежали наверх, миновав двенадцать не самых пологих ступеней и остановились на площадке лифтов. Впереди пассажирский, позади — грузовой. Женька вызвала оба. На лестницу выводил отдельный вход, а уже потом через проходные балконы они соединялись с лифтовой площадкой и квартирами.
— Я, наверное, должен… — начал Кай.
— Ничего ты не должен сверх того, чтобы молчать, — прошипела Женька, услышав, как снова хлопнула подъездная дверь и дядя Митя, причмокивая и отдуваясь, начал подниматься по лестнице.
— Сорванцы, закатай их в пельмень…
Лифты, не иначе, как по закону подлости, все никак не приезжали, а там и уезжать прямо под носом у дворника стало бы нехорошо.
— Да ладно вам, дядь Мить! — нарочито бодро воскликнула Женька. — Дети же.
Лифт, наконец, спустился. И, конечно, дядя Митя втиснулся в кабину вместе с ними.
— Мала ты еще Женечка, не все категории взросления прошла, — заявил он.
— Это какие же?
— Категорий взросления всего четыре. Ты боишься Фредди Крюгера. Затем смеешься над ним. Потом сочувствуешь и наконец полностью поддерживаешь, — дядя Митя хлопнул в ладоши и развел руками, насколько уж получилось в узкой кабине.
— Дети иногда отвратно воспитаны, а еще ездят в междугородних автобусах, поездах и летают на самолетах. Но прибить все же хочется не детей, а их родителей, — сказала Женька.
— Это потому что в тебе самой еще детство гуляет.
Лифт остановился на этаже.
— Твой, — кивнул в сторону разошедшихся створок дядя Митя.
Когда Женька уже почти выдохнула с облегчением, Кай решил подать голос.
— А кто такой Фредди Крюгер? — поинтересовался он.
Дядя Митя скорчил подозрительную рожу.
— Женьк, признайся, он с Луны свалился, а ты подобрала?
Но она уже ухватила Кая под руку и выволокла из лифта, дверцы начали смыкаться.
— Где подобрала, там уже нет. Хорошего дня, дядь Мить, — сказала она в уже закрывшиеся дверцы.
— И те, — донеслось приглушенное из принявшейся подниматься кабины.
— Так кто такой Фредди Крюгер? — снова спросил Кай.
— Фольклорный персонаж. Похищал детей.
— Ясно.
Услышав ответ, он, казалось, потерял к теме разговора всякий интерес. Женьке даже обидно стало. С другой стороны, живжига могла дать мужику со шрамами на лице и ножами вместо пальцев фору даже не в сто очков, а во всю тысячу. И вообще, кто служил, тот в цирке не смеется.
***
Дверь, наконец, открылась: без натужного скрипа, который Кай зачем-то себе нафантазировал. Новая знакомая первой прошмыгнула в жилище, включила свет, нажав на рычаг на стене… или не рычаг — по сути, без разницы. Кай заблаговременно запретил себе чему-либо удивляться, не смирившись, но взяв за непреложное правило, на которое пока не в состоянии повлиять, что находится в чуждом пространстве и обществе: со своими законами (и не только людскими, но и, возможно, физическими), своей бытностью, культурой и искусством. При таких вводных было бы крайне глупо изумляться оклеенным бумагой с безвкусным рисунком стенам, хрупкой на вид мебели, изготовленной то ли из отходов деревщиков, то ли из неизвестной породы. Странноватому ковру на полу. Пожалуй, Женька жила даже не бедно — нищенски. Но это по меркам его мира и привычек. Не иначе сама новая знакомая, попав в мир Кая, принялась бы морщить нос и кривиться.
— Чего встал? — начала она нетерпеливо и тотчас осеклась. И даже интонации изменились: — Кай? Нужна помощь?
Он лишь сейчас сообразил, что стоит, судорожно вцепившись в ручку, и не в состоянии сделать ни шага. А почему?..
Потому что на него пристально смотрел кот. Самый настоящий — без малейших примесей иных животных — кот! Женька могла считать себя счастливицей! Она была богатейшей девицей, раз смогла приручить… то есть, была бы таковой в его мире.
Ночные хищники иногда охотились на ночных улицах городов, но неизменно исчезали с приходом утра. Тот дом, в котором селился кот, считался особенным. К нему ни одна потусторонняя либо иная пакость не смела даже приблизиться. А еще кошки никогда не оставались там, где не желали жить. Хоть на все замки запри — исчезнут.
Быстро скинувшая куртку и переобувшаяся Женька верно оценила диспозицию, схватила его за рукав и втянула в жилище. Кай не сопротивлялся, сделал шаг, ожидая, что сейчас его поразит молния, сметет и шмякнет о стену смерч, произойдет еще что-нибудь — ведь он не испросил у «хозяина» дозволения переступить порог, а тот, в свою очередь его не дал — но ничего такого не произошло. Кот остался сидеть. Кай продолжил на него смотреть.
— Здравствуй, Женечка, — донесся снаружи дребезжащий и заискивающий старушечий голосок.
Кая аж передернуло. Он явно услышал радость прожженной сплетницы и стервы, поймавшей кого-то на горячем.