— Так себе манипуляция, — не оценила Женька.
— Побойтесь господа милосердного! — предпринял следующую попытку Сестрий. — Я вижу перед собой прекрасную барышню. Всем известно, что прекрасные барышни тают от возвышенных речей и любят подарки. И вдруг… Нет-нет, вы не можете разбить мне сердце. Неужели, вы откажетесь примерить платье, которое я старательно выбрал для вас? Мы пока утрясем с Лео все наши разногласия. Прошу… по лестнице вверх, в спальню. Мы договорим, а потом я поднимусь к вам…
— Спешу-спешу, спотыкаюсь и падаю, — прошипела Женька и, разумеется, не тронулась с места. — Лео, если все светлые маги таковы, понятно, почему вы их не любите.
— Барышня жаждет поговорить об оттенках магии? — задумчиво уточнил Сестрий. — Извольте. Вы убедитесь, сколь ослепителен и великолепен свет! Все умные люди признают наше совершенство! Тьма слишком ничтожна, чтобы обращать на нее внимания, — и бросив на Лео пренебрежительный взгляд, он выкрикнул: — Тень! Знай свое место!
Первым побуждением Женьки было вцепиться Лео в руку и во что бы то ни стало удержать подле себя. Лишь увидев старого некроманта, улыбающегося уголками губ, она сообразила, что никуда улетать тот не собирался. А вот она действительно вцепилась в рукав его куртки.
— А вот меня вы стали бы удерживать? — проговорил Сестрий вроде бы и задумчиво, меланхолично, но на самом деле зло. И на Лео он смотрел очень нехорошим взглядом. Как хулиган-мажор, некоронованный владыка школы смотрит на счастливого соперника, которого отчего-то предпочла симпатичная девчонка, которую уже почти считал своей. Идиоту почему-то приходит в голову, что, если устранить соперника, девчонка сразу переключится на него. Глупость, разумеется, но попробуй переубеди.
— Вряд ли. Я не люблю тех, кто превозносит себя, — сказала Женька.
— Светлые всегда спотыкаются на зависти, жадности и жажде признания, — сказал Лео.
— Можно подумать, вы лишены пороков! — губы светлого мага растянулись в самодовольной улыбке. — Не хотите ли послушать, барышня? — обратился он к Женьке. — В таком состоянии наш общий знакомый врать не может.
— В отличие от вас, — заметила Женька.
Сестрий хмыкнул.
— Я лгу ради величайшей цели и только. Очернить дохлого некроманта и всех его подельничков — разве то может считаться целью? Целька, целишка — не более. Двух фраз хватит.
— А еще ты лжешь ради собственной карьеры, ведь если не пройти по головам мешающих, цели великой не достичь. Лжешь для создания благожелательного отношения к себе. Лжешь, чтобы о тебе не подумали дурного. Лжешь, чтобы устранить с пути того, кто мешает. Лжешь, чтобы втереться в доверие, а затем использовать полученные сведения против доверившегося. Лжешь…
— Все так! Устраиваюсь с комфортом, — перебил Сестрий и пожал плечами. — Не вижу ничего зазорного. Бери все, что хочешь, как сможешь, не оставляя шанса конкурентам — таковы законы нашего общества. Цивилизованного, я замечу: на вершину забираются самые умные, хитрые, изворотливые и сильные. Иначе все пойдет прахом, Лео.
— Вот именно потому, что такие, как я, мешают вам, изворотливым и хитрым, обычные люди все еще живут, а не скормлены тварям.
Сестрий хотел возразить, но не стал, вместо этого он нахмурился, и взгляд его стал еще менее добрым, чем был, подозрительным и очень-очень нехорошим.
Лео же, повернувшись к Женьке, сказал:
— У темных имеется ряд ужаснейших недостатков. Кроме ауры смерти, которой вы отчего-то не страшитесь и, похоже, не чувствуете вовсе, мы, к примеру, не понимаем поэзии. Совсем.
Женька фыркнула. Эка изъян! Она и сама стихами не увлекалась никогда, воспринимая их некой школьной повинностью: дабы жизнь легкой не казалась. А вот Каю, кажется, нравилось, как читала Фета городская сумасшедшая. Странно.
— Мы не умеем чувствовать тонко искусство, восхищаться красотой. Мы слишком рациональны, — продолжал Лео тем временем.
— По-моему, ничего страшного в том нет, — сказала Женька. — Скорее, плюсы сплошняком: работаете, а не хренью страдаете про цветуечки-лепесточки.
— Вы все еще не понимаете, — рассмеялся Сестрий, — они не умеют любить. Любовь в их представлении — привязанность, не больше.
— Зато ради этой… привязанности мы готовы свернуть горы. Случись беда, мы никогда не побежим спасать кого-нибудь, если нашей собственной семье, близким, друзьям грозит опасность. Нам ни к чему признательность и слава героев.
— Только кому это сдалось? Без страсти? Кстати, милая барышня, ревновать они не умеют тоже.
«Слава богу!» — чуть не воскликнула Женька, но вовремя прикусила язык. Она уже попадала в дурацкие ситуации, когда за это пустое высказывание ее причисляли то к христианам, то к мусульманам, а то вообще к сектантам: в зависимости от того, кого поддерживал или, наоборот, терпеть не мог оппонент.
Потому она вздохнула поглубже и спокойно произнесла:
— Боюсь, Лео вы, с моей точки зрения, просто идеальны.
А еще она ощутила себя девицей на выданье из какого-нибудь наивного водевиля. Один претендент весь из себя выкаблучивается, другой родича нахваливает, ведь и так ясно, кого Лео выгораживает, как умеет: мол, он хороший, пусть некромант, зато верный, честный и правильный. И как хорошо, что Лео не знаком с полнейшим идиотизмом известного штампа из ее мира, по которому «деффачки выбирают плохих мальчиков».
— Да неужели? — прошипел Сестрий. — А если я скажу, что этот идеальный не знает жалости? Не измените свое отношение, пришелица из мира, который дарован нам господом?
— Помечтайте! — сказала, как выплюнула, Женька. — Я против пришлых мразей с недоноском, который что-то там им разрешил!
— С вашей готовностью кинуть на растерзание население пусть маленькой, но все же страны, лучше уж мое отсутствие гуманности, — произнес Лео. — Да, я не кинусь выправлять лапу несчастной кошечке, если заподозрю у нее бешенство, я, скорее, убью ее, чтобы никого не заразила. Если понадобится, при собственном ребенке, а потом объясню, почему это сделал. Ты это хотел услышать, Сестрий?
— Твой Кай — такая же темная тварь, как и ты.
— Зато оба мы тогда остались живы и не допустили эпидемии в том городке. По вине никчемной и опасной жалости.
— Означает ли это, что ты будешь также безжалостен ко мне, Лео? Мы ведь можем договориться? Ты выпустишь меня?
По лицу некроманта прошла тень.
— На твоей совести, Сестрий, смерть двоих некромантов, не считая меня, — напомнил он. — Приговор не подлежит обжалованию. Разве лишь Его Величество мог бы отойти от правил. И я готов даже переправить тебя в столицу.
— Неужели в память о нашей давней дружбе? — деланно удивился Сестрий.
— Односторонней? — Лео поморщился. — Нет. Мне нужны сведения.
— О моих подельниках? Тебе до них не добраться в любом случае. Ты ведь… как бы так попроще… заточил себя в этом мире. С дуру и жажды мести.
— Было бы кому мстить, — ответил Лео. — Ты скажешь, кто являлся родителями Кая, и что за имя такое я ему дал, которое не значится ни в одной метрической книге империи.
Сестрий громко расхохотался, услышав такие условия.
— Только и всего? Ну хотя бы после смерти ты стал больше думать о себе и меньше о благе королевства!
Раздался стук и дребезжание. В большое аркообразное окно врезался человек… один из некромантов. Вот только он не только не разбил стекла или вышиб не слишком прочную на вид раму, золотое свечение, возникшее из ничего, отбросило его назад: в кусты. Женьке даже почудился короткий вскрик. В следующий миг появившаяся у другого окна-двери Корва ударила по стене и стеклу чем-то темным, напоминающим сконцентрированный в ладонях вихрь. Безрезультатно.
Глава 26
План имперцев по захвату этого мира был прост: перетащить на себя часть накопленных и используемых защитным куполом сил. Для начала. Технический прогресс маги не считали чем-то важным, а потому полагали свое воцарение делом решенным. Захватив власть, возможно, подавив малые очаги сопротивления аборигенов (империус полагал, подавляющее их число, немедленно встанет на сторону светлых магов, поскольку верят во второе пришествие единственного справедливого и милосердного господа, ну, а прочих можно показательно сжечь или натравить тварей, уж после получения могущества, это выйдет устроить), они занялись бы куполом напрямую. Не требовалось многих расчетов, чтобы понять насколько огромна накопленная миром и практически не растрачиваемая магия. Вобравший ее действительно мог рассчитывать обрести божественность. Единственный вопрос, который занимал империуса: стоит ли назваться воплощением господа или стать им самому, без напяливания на себя этой маски. С одной стороны, он настолько часто говорил от имени света, что привык. С другой, плох тот светлый маг, каковой не желает вкусить безграничного могущества.
Потоки рассуждений и горделивого самопоклонения прервал раб… вернее, пока брат в вере, доложив, что плененное отродье пришел в себя.
Для расширения пространства и установки в нем инструментов, пришлось использовать больше половины привнесенный в новый мир силы. И то получились не подземные казематы, а их жалкое подобие. Впрочем, об этом знали светлые. Висевший на стальной паутине некромант обязан был испытывать ужас. Особенно — наблюдая застывшего подле себя паука, ощетинившегося клинками всевозможных форм. Паук являлся тварью некро-пироды, а потому отродье прекрасно знал, чего от него возможно ожидать, как и то, сколь желанна для этого существа теплая человеческая кровь.
— Удивлен тому, что жив?
Отродье пожал плечами. Несколько нитей натянулись при этом движении. Тонкая стальная леска, обмотанная вокруг его рук, до крови поранила запястья, но некромант того, кажется, не заметил. Лишь хмыкнул и произнес:
— Все оказалось сложнее, чем ожидали?
Империус скрипнул зубами. Он не терпел манеры темных отвечать вопросом на вопрос. Пленник — обездвиженный, бессильный, истекающий кровью и рискующий жизнью — молить о пощаде не собирался, похоже, даже издевался над своим пленителем.