Поселилась во дворце зверушка: не одна, еще и со свитой — так в шутку, в которой, как известно, правды никак не меньше половины, Лернэй обозначал свое положение. Во дворце места много, еще и король отчего-то не захотел отказываться от бесед с ним, видимо, находя в дискуссиях и спорах за партией в шахомат странное удовольствие. Да и не считал король верным выгонять на улицу (в прямом смысле слова, поскольку имперские владения Лернэя, наверняка, лежали в руинах) стольких людей. Светлых магов, но, в конце концов, в королевстве никогда гонений по цвету дара не устраивали, в отличие от погибшей родины. Да и являлось посольство (в том Лернэй мог дать ногу на отсечение, если не голову) светским, не входящими в орден света. По недавним временам судя, их так и так должны были бы вышвырнуть из империи, руководствуясь принципом кто не с нами, тот против нас. Можно сказать, король спас их всех от нищебродства по чужбине, и Лернэй был искренне ему благодарен за это. Но теперь, похоже, все.
Лернэй умел читать между строк — раз. Никогда не бегал от неприятных известий — два. И конечно, понимал, что даже с гибелью родины, система шпионов, внедренная в королевство, не делась никуда. Слуги погибшей империи продолжали пакостить. На что рассчитывали? Лернэй мог лишь строить предположения. Первое и самое отвратительное — все еще верили будто за подлость им воздаст господь, причем отнюдь не по совести, то есть покарает, а, наоборот, одарит-возвысит. Второе – по привычке. Если едва ли не с пеленок кого-то ненавидишь, то и дальше станешь, вне зависимости от того существует ли еще покровитель и имеет ли действие какой-нибудь смысл. Ну и самый невероятный: некто решил не менять изначального замысла свержения короля и строил грандиозные паны по захвату власти и возрождению империи уже на новых землях.
Записку Лернэй перечел трижды, не нашел в ней никаких просьб или указаний и задумался. Во-первых, зачем бы кому бы то ни было его предупреждать?
А потом его как громом в ясную погоду поразило. Да его же решили подставить! Кому-то из выживших верующих рыбной костью застряла в горле и голове мысль о том, что посольство погибшего государства живет при дворе без нужды и радеть за дело света не собирается, только беженцам помогает, причем не делая различия по окраске дара.
Некроманты, конечно, люди неглупые, из-за записки дурацкой никого арестовывать не будут, но наверняка ведь не одна записка сыграет! Заговор планируется не картонный, а самый что ни на есть настоящий. И… никто и никогда, даже Край Верн, держащий железной хваткой кучу важных нитей судеб и тайный сыск в придачу, не поверит, будто посольство империи при дворе не при чем. Переселят их в казематы, если вообще не убьют. Последнее — самое правильное, поскольку некроманты умеют расспрашивать духов. И хорошо, если ограничатся одним Лернэем, но могут ведь приговорить и остальных.
Жаль в этой ситуации не столько себя — к положению человека, лишившегося родины, Лернэй привык уже давно, его даже гибель не страшила, словно какого-нибудь некроманта: не сделал он ничего против совести, пусть и не сумел бы того доказать — сколько своих людей. Людей, которых он теперь пытался вывести из дворца и прикладывал для того все усилия.
Прорваться к выходу не вышло. Бежали на третий поверх по галерее в малый тронный зал. Отсюда — насколько Лернэй знал, а ему рассказал сам его величество — вел подземный ход. Куда? А не все ли равно? Должно быть, если им удастся покинуть дворец, то выйдет выбраться и из столицы?
Дальше Лернэй не загадывал, решив для начала справиться с побегом. Выберутся — побегут дальше, станут печься о поиске коней, ночлеге, еде, воде, куда податься так, чтобы устроиться спокойно и никто не выместил на них злости, которая (Лернэй прекрасно это осознавал) несправедлива в отношении него, но абсолютно верна в целом. Ну а если не выйдет — множество забот развеются, словно дым.
«Двадцать человек — не такое и великое посольство, — подумал Лернэй. — Среди них семь дам, одна с ребенком — немного же осталось от пресветлой империи. Хорошо, хоть эти живы. И… возможно, нас даже искать не станут. Кому мы, в конце концов, сдались?»
На этом мысль забуксовала, и Лернэй, дав себе мысленную оплеуху, выпустил в ближайшего выпрыгнувшего из-за угла, как солнечный луч из-за тучи, гвардейца шар света.
Мельком порадовавшись тому, что он маг слабый — иного не отправили бы с посольством, по сути, отец эту должность выкупил, поняв насколько Лернэю не по пути с орденом — и никого не только не убьет, даже не покалечит, самое большое задержит, побежал в зал и помог запереть высокие массивные двери на ничуть не менее массивный и тяжелый засов.
— Красивые двери, может, ломать не станут, — проговорила Терния, отдуваясь. Она не считала себя сокровищем, уносимым от злодеев, и помогала, чем могла, в том числе и с дверями.
Глядя на нее: раскрасневшуюся, растрепанную, решительную — Лернэй в который раз подумал, как же ему повезло с посольством. Никто не причитал, не жаловался, не требовал заботы сверхнеобходимого или привилегий. Наверное, в том не имелось связи, но Лернэй стал подозревать, что потому как никто из двадцати в светлого бога не верил. Только поначалу и по привычке ему еще молились — напоказ, боясь доносительства и осуждения. Потом, когда поняли, что никто наказывать их не станет, плюнули и забыли. Поскольку куль этот — отвратительнейшая абстракция, делающая человека слабее и гниловатее, пусть кто-то и говорит обратное.
Вера возвышает и окрыляет? Вздор! Следуя канонам этой веры, и Лернэю, и его людям следовало молить господа о спасении, а не бежать из дворца; следовало снова молить господа, а не заботиться друг о друге; а еще — исполняться завистью ко всем прочим, у кого нет нужды, кто счастливо живет в королевстве, растит детей, трудится, веселится и знать не хочет о светлом едином и милосердном боге. Ну уж нет! Лернэй искренне полагал, что вечная тьма и то лучше такого культа искусственно-насажденного. Просто лет двести назад какой-то проклятый философ придумал, каким образом можно сплотить нацию в единый кулак, а тогдашнему императору идея понравилась. Конечно, о том никто не говорил, не писал. Лернэй откопал документы в архиве абсолютно случайно, и с тех пор если ради чего и жил, то ради возможности открыть правду.
«Вот, этим двадцати открыл, — подумал он, бегая по периметру зала, как ошпаренный, и простукивая стены, — легче стало?»
Нет. В том-то и дело. Не легче, а горько, поскольку и империи больше нет, и столько хороших людей погибло, нетронутых светлой гнилью, как давно уже звал Лернэй веру в единого и милосердного.
Огонек, который Лернэй держал на ладони и подносил к стенам вдруг задергался.
— Здесь!
К нему тотчас подбежал Лаврий, возложил руки на, казалось бы, монолитную, без единого шва стену, напрягся и отступил, покачав головой.
— Моих сил не хватит. Рычаг нужен.
— Значит, ищем, — гоня от себя отчаяние, приказал Лернэй.
Не время падать духом. Нет у него никакого бога, на которого удалось бы взвалить свою неуверенность в собственных силах, нет времени страдать и плакать. У него двадцать человек за плечами! И, в конце концов, пока он не потерял никого и довел сюда, минуя все посты и королевских гвардейцев.
В двери ударили, похоже, окованным бревном, никак не меньше. Засов издал тяжкий стон, но выдержал.
— Ищем! Не отвлекаемся! — выкрикнул Лернэй. — Если прорвутся, не сопротивляться. Первого, кто попытается, сам прибью, не дожидаясь палачей!
Выкрикивая слова, он слепо шарил по стене, а потому так и не увидел, на какую невидимую кнопку нажал. Стена дрогнула и медленно поползла вправо. На Лернэя дохнуло пылью, он закашлялся, а когда проморгался, понял, что все кончено.
Во дворце Лернэй прожил семь лет, привык и к регулярным беседам с его величеством, перед которым поначалу робел, и к темным магам, и к некромантам. С некоторыми даже дружил. Причем искренне и без кинжала за пазухой. Некромант, пользующийся артефактом подавления, по сути ведь обычный человек. К тому же не сам себе дар выбрал, такое никому (или по крайней мере, мало кому) удавалось. Но некромант в полной своей силе, с тьмой, вставшей за плечами и затопившей весь тайный (не такой уж маленький, трое вряд пройти могут, не зацепившись плечами) ход, страшен до слабости в коленях.
Лернэй задохнулся, словно ему со всей силы ударил в живот невидимый великан, отпрянул от хода, просипел, хотя самому казалось будто выкрикнул:
— В круг!..
Повторять не потребовалось. Руководить — тоже. В центр поставили даму с ребенком, и Лернэй успел порадоваться, потому как орденские сделали бы иначе: именно ими прикрывались, как щитом. По краям встали мужчины и женщины плечом к плечу. Только Лернэй стоял один, ближе всего к подступающему некроманту: слуге… нет, возлюбленному смерти, живущему на два мира.
Глава тайного сыска, Край Верн, его — скорее уже теперь бывший — друг вышел из тайного хода по-деловому быстро.
«Ауру смерти то ли приглушил, то ли у страха глаза велики, а разум размером с горошину», — попенял себе Лернэй.
К его немалому удивлению некромант был в одиночестве, никаких гвардейцев следом в зал не вбежало.
«Потому что свидетели ни к чему», — с тоской подумал Лернэй.
В дверь снова ударили да так, что пол покачнулся.
— Это кто там такой прыткий? — голос Край не возвысил, но тот прокатился по залу и наверняка достиг ушей тех, кто измывался над дверью. Лернэй, не покривив душой, назвал бы ее произведением искусства. — Самолично в мастеровые сошлю!
В коридоре явно присмирели. Затем то ли самый наглый, то ли глупый гвардеец спросил:
— Да за что?..
— За безвкусицу и любовь к уничтожению искусства, — охотно ответил Край. — И пока не восстановит, обратно не приму.
Угроза, видно, возымела действие, больше в зал никто не ломился.
— Ну а ты чего устроил? — спросил некромант, обернувшись в Лернэю.
— Я…
— Вот от тебя не ожидал, Лерн. С одной стороны, радостно, что ты способен на поступок, с другой, ужас берет от его спонтанности.