быть прочтенным! Теперь я знал, что такое быть книгой! Невероятно!
Сколько прошло времени? Час, три часа, год? Не имею понятия! Вполне вероятно, что дурман продолжался не более минуты, потому что вокруг меня ничего не изменилось. Те же люди сидели на тех же местах, и штатный музыкант, который играл в пивной на лютне, все еще исполнял ту же самую песню.
Я сразу налил себе второй бокал и выпил его залпом. И после этого точь-в-точь все повторилось: наступила темнота, я превратился сначала в дерево, потом в бумагу, писателя, издателя, книгу и читателя. Все происходило с захватывающей и головокружительной быстротой. Потом опять стало светло, и опять все завершилось. Я повторил процесс еще трижды, пока кувшин не опустел, но еще в предпоследний раз возникло некое отвращение и даже тошнота, как будто я слишком долго катался на карусели. Поэтому я ограничился одним кувшином, махнул официанту, расплатился и вышел из заведения, широко расставляя ноги.
Но, мои дорогие друзья, это книжное вино, похоже, содержало в себе силу не только в смысле смены образов, но и с точки зрения алкоголя. Или это было отравление дымом после посещения дымительной? Наверное, все же и то, и другое. К тому же я весь день ничего не ел и из-за этого плохо держался на ногах. Мне непременно следовало основательно подкрепиться.
Всего в нескольких шагах от меня располагалась кофейня, которая мне сразу показалась знакомой, как только я переступил порог.
Ну, конечно, это была та маленькая безымянная кофейня, в которой я тогда в первый (и в последний) раз ел бутерброд с пчелами 4! Здесь я познакомился с коварным литагентом Клавдио Гарфенштоком, который самым изощренным образом свел меня с Фистомефелем Смейком и в некоторой степени способствовал тому, что меня бросили в лабиринт Книгорода.
Я невольно сделал шаг назад, но потом все же вошел в кофейню. Запахи еды были слишком заманчивы, а мое чувство голода — слишком велико! Вообще-то это было самое обычное заведение, такое же, как и множество других, несмотря на то что именно отсюда в прошлый раз начались все мои беды. Казалось, время здесь остановилось. Кофейня выглядела точно так же, как две сотни лет тому назад: неоштукатуренные стены из кирпича, полки с дешевыми книгами из современного раритета, которые можно было читать за простыми деревянными столами во время еды. Та же самая старая стойка с висящей над ней большой грифельной доской, на которой цветным мелом было написано меню. Здесь по-прежнему предлагались все те же простые, но традиционные для Книгорода блюда и напитки, как и в прежние времена: «Чтивный кофе» и кекс «Пэрла да Гано», паштет «Принц Хладнокров» или купаты «Кайномац». Ах, да, и конечно, бутерброд с пчелами! Это было трогательно! Я был готов поспорить, что даже надпись мелом за две сотни лет не изменилась.
Я опасался, что мои намерения придерживаться последовательной диеты были похоронены еще в дымительной вместе с моим рассудком, так как сейчас дамбу прорвало. Я съел три порции купатов, две порции паштета «Принц Хладнокров», хлеб с тимьяном и плавленым сыром «Мидгард», четыре куска разного рода пирогов со сливками, каждый из которых был назван именем какого-либо литератора. От бутерброда с пчелами я на этот раз отказался по вполне понятным причинам, о мои понятливые друзья! Кроме того, я взял большой пакет печенья «Локон поэта» с собой в дорогу и вышел на улицу. Ведь вечер, решил я, хорошо подкрепившись, вообще-то только начался! Теперь я опять хотел пить.
Свидание с Кибитцером
Проснувшись на следующее утро, я долго не мог понять, где нахожусь и кто я, собственно говоря, такой.
Потом я вспомнил и то, и другое: я, Хильдегунст Мифорез, нахожусь в своем гостиничном номере в Книгороде. С одной стороны, это было так, с другой — абсолютно нет. Это был совершенно не мой гостиничный номер.
Я понял это по трем вещам: во-первых, по обоям. Во-вторых, по четырем чемоданам, которые стояли рядом с кроватью (у меня еще ни разу в жизни не было чемодана). И в-третьих, по старику-квакше, который, дрожа от страха, стоял за занавеской у окна и в упор смотрел на меня.
— Уходите! — сказал он надтреснутым голосом. — Уходите, пожалуйста!
Чтобы не затягивать эту неловкую историю, скажу только, что в прошлую ночь я ошибся не только номером, но и гостиницей. Будучи в своем странном состоянии, я зашел в ближайшую гостиницу, потом в первый попавшийся номер, забаррикадировал дверь шкафом, бросился на кровать и в беспамятстве провалился в сон.
Квакша, который находился в комнате, был настолько шокирован и испуган моим поведением, что даже не попытался отодвинуть шкаф или позвать кого-нибудь на помощь. Он просто ждал, когда я проснусь. Он не хотел слышать никаких объяснений и извинений за мое варварское поведение, он всего лишь требовал, чтобы я ушел. И я сделал ему одолжение. Нечасто в своей жизни мне приходилось испытывать подобный стыд. Моя гостиница находилась через три улицы от этой.
Пока я, уставший и терзаемый угрызениями совести, попытался собрать все фрагменты мозаики минувшего вечера, у меня в голове постоянно проносилось идиотское название книги: «Тоска по горячим ледникам». Я довольно хорошо помнил, что сразу после своего обжорства зашел еще в соседнюю пивную, чтобы воплотить в жизнь мое намерение выпить в этот вечер что-нибудь еще, кроме галлюциногенного книжного вина. Я выпил изрядное количество виноградного сока из книгородского региона. С этого момента в моей памяти возникли сначала небольшие разрывы, а потом все большие провалы. Я вспомнил громкую дискуссию с брюквосчетом богатырского телосложения, но не помню, о чем. Потом дело дошло до рукопашной, и мне пришлось пойти в другое заведение, которое находилось в подвале на убогой улочке и пользовалось любовью знаменитых литераторов, о которых я, правда, никогда ничего не слышал. Последнее, что я помнил, был не особенно приятный вкус вина, но оно было невероятно дешевым и разлито в небольшие ржавые ведра. Потом мои воспоминания обрывались.
Осыпая себя упреками и испытывая сильнейшую головную боль, я отправился в свою гостиницу. Там я умылся, оплатил счет и собрал в путь свой скромный багаж, чтобы в течение дня подыскать себе более подходящее и расположенное поближе к центру пристанище. Во время длительной прогулки, которая привела меня в центр города, я попытался опять обрести ясный ум и прийти к соглашению с самим собой. Когда приближаешься к трехсотлетию, уже не так просто справляться с подобными эксцессами. Это придется когда-нибудь понять. С наркотиками любого рода покончено! Во время этой прогулки я торжественно поклялся себе в этом! Единственный дурман, к которому я еще стремился, был дурман от Орма.
Жители Книгорода всегда самонадеянно и изобретательно делали рекламу. Собственной профессии, книгам, издательствам, художественным проектам, встречам с читателями и литературным вечерам, культурным мероприятиям любого рода, лечению писательского блока, вкусным пирогам и горячему кофе. Расписанные деревянные доски, плакаты, таблички на домах, объявления на фонарных столбах, натянутые поперек улиц баннеры, громогласные шарлатаны, цитирующие книги, и навязчивые вышибалы в одежде из гранок, даже ходячие рекламные книги на ногах были вездесущими составными элементами городской жизни. Но бессовестное стремление продавать все и каждому за время моего отсутствия неудержимо возросло. В этом я убедился во время моей дневной прогулки, когда оно проявлялось наиболее явно.
Я, испытывая последствия злоупотреблений, еще не понял, нравится мне это или нет. Нахожу ли я это веселым, навязчивым, изобретательным, неловким, оригинальным или пошлым? Не спорю, что это способствовало созданию праздничной атмосферы в городе. Находясь в Книгороде, я всегда чувствовал себя так, будто путешествую по иллюстрированной книге с движущимися картинками. Но там, где раньше висела одна табличка, теперь висели три, там, где был наклеен один плакат, теперь было десять. Когда я на одной из улиц поднял глаза вверх, я увидел небо, полное обещаний в форме табличек, рекламирующих дешевые и дорогие книги, горячий чай или свежеприготовленное печенье, самые лучшие очки в городе или укрепляющий массаж шеи, который проводили мускулистые торфяные человечки.
Многие из этих рекламных плакатов, как, например, анонсы альтернативного изготовления книг с бумагой из конопли или приглашение на мероприятие, где проводится библиогностический прогноз здоровья, рекламу ужаскомистической редакционной коллегии или типографии гномов я мог прочесть без какого-либо труда. Другие — напротив прочесть было совершенно невозможно. Хорошо, если только на основании букв на табличке можно было понять, на каком языке написан рекламный текст, но что именно рекламировалось, было непонятно. Овидос и вольпертингер настаивали на том, что после преодоления букваримии Книгород стал толерантным и открытым для всего мира. Только сейчас я понял, в какой мере это проявлялось: орническая клинопись, демонические лигатуры, дуллсгардские иероглифы, мидгардские буквы или архаические тролльские руны — в большинстве случаев я мог только гадать, какие услуги за этим скрывались. Иногда при расшифровке помогали дополнительные рисунки, гербы или символы: что означал золотой череп мертвеца, из глазниц которого выползали змеи? Что означала раковина, в которой на жемчужине сидел паук? Что можно было купить в лавке, на вывеске которой была изображена полностью забинтованная курица? Нет, спасибо, это я вовсе не хотел знать. Поэтому я остановился посреди улицы и предоставил своей фантазии нарисовать реальную картину того, что из себя представляет эта лавка.
Район, в котором я так долго находился, был мне в какой-то степени знаком, так как большей частью сохранился после пожара, и раньше я часто бывал здесь. Меня окружал спокойный ностальгический хаос улиц и маленьких переулков, с множеством старинных фахверковых домов, в которых тогда, как и сегодня, находились некоторые из самых очаровательных антикварных лавок.