— Хахмед? — позвал я, прищурясь. — Ты здесь?
Молчание было нарушено. Первые слова сами собой сорвались с моих губ, и они не были ни лживыми, ни слишком холодными или вызывающими. Они были сказаны будто невзначай. Я почувствовал облегчение.
— Конечно, я здесь, — услышал я тихий голос. — Мы ждали тебя.
Я потер глаза, чтобы лучше видеть. Меня ждали? Кто это мы? Может быть, он говорил о себе во множественном числе, как монарх? Или здесь в самом деле был кто-то еще? И где он вообще, этот проклятый эйдеит?
Потом вспыхнула свеча, точно как тогда при нашей первой встрече — можно было подумать, что кто-то устроил здесь инсценировку, чтобы разбудить старые воспоминания.
Неожиданно Кибитцер оказался всего в нескольких шагах от меня, озаряемый светом свечи среди кружащейся книжной пыли.
— Привет, Хильдегунст! — сказал он на сей раз своим настоящим голосом, так как губы его шевелились. Его голос казался еще более тонким и слабым, чем звучание его мыслей, как будто он шел, опираясь на палку. Мы долго смотрели друг на друга.
Кибитцер поразительно постарел. За долгие годы он все больше походил на свои высохшие книжные переплеты с их складками и царапинами, потертой кожей и выцветшей краской. Его задубевшее от возраста лицо на фоне книжных стеллажей, вероятно, слилось бы с покрытыми трещинами и заплесневелыми корешками книг, если бы не его большие светящиеся глаза. Но и они, как я с беспокойством заметил, уже давно не сияли, как раньше. Теперь это был слабый и неровный свет, как от тлеющих углей. Над когда-то огромными глазами на его впечатляющем черепе мыслителя низко нависали веки, и было видно, что Кибитцеру стоило больших усилий сохранять глаза открытыми.
— Привет, Хахмед, — ответил я. — Ты знал, что я приду?
— И да, и нет. Полчаса тому назад я в это действительно не верил. Но она знала это. Еще за несколько недель. — Его голова тревожно качалась, когда он говорил. Было удивительно, как его тонкая, дрожащая шея все еще удерживала эту тяжелую ношу с тремя мозгами. Только сейчас я заметил, что у него из одного уха торчала крошечная слуховая трубка.
— Она? — переспросил я.
— Инацея, — уточнил Кибитцер. — Инацея Анацаци.
Он посветил свечой в нишу между стеллажами. Там на стуле сидела ужаска Инацея Анацаци и пристально смотрела на меня. Он появилась из темноты, как привидение, и мне едва удалось сдержать испуганный возглас.
— Привет, Мифорез! — прохрипела она неприятным, как старая шарманка, голосом.
— При… привет… Инацея! — пролепетал я. — Какой сюрприз! Ты хорошо выглядишь! — С моих губ легко слетела неуклюжая ложь.
— Спасибо, — сказала ужаска. — А ты располнел.
Как было приятно вновь оказаться среди друзей. Здесь не нужно было рассыпаться в любезностях — роскошь, которую я почти забыл.
— Она точно знала день и час, когда ты придешь. Еще несколько недель назад. Так как я не верю в фокусы ужасок, я уверен, что это какой-то трюк. Вы оба явно что-то скрываете.
Это было забавно и, наверное, сказано в шутку — эйдеитский юмор! Я не видел ужаску так же давно, как и Кибитцера. В отличие от старого мозгового гиганта она почти не изменилась и была такой же старой и безобразной, как испокон века. Мне кажется, что ужаски появляются на свет уже старыми. Или, по меньшей мере, безобразными.
— Чтобы предупредить твои вопросы, Хильдегунст… — сказал Кибитцер. — Да, ты верно заметил, что я болен. Очень болен. Я страдаю редким заболеванием, которое называется Senesco Rapidus или Эйдеитова болезнь.
— Она… заразна? — спросил я, невольно сделав шаг назад и тут же устыдившись моей истерической и бестактной реакции.
— Ты все тот же старый ипохондрик, гм! — Кибитцер ухмыльнулся. — Нет, она не заразна. Не бойся! Ею заболевают только эйдеиты, к тому же болезнь передается по наследству. И далее среди нас она поражает очень небольшую часть. Я стал одним из счастливцев — вытянул счастливый билет! Собственно говоря, существует один-единственный симптом, но его трудно распознать. Когда болезнь начинается, происходит быстрый процесс старения. Под словом «быстрый» я подразумеваю «молниеносный». Это связано с синхронным расходом энергии моего тройного мозга. Мы слишком много думаем! Организмы многих эйдеитов не могут выносить это слишком долго. Клетки, так, сказать, преждевременно уходят на пенсию, если это сформулировать в юмористической форме. В последние десять лет я постарел на сто.
— Мне очень жаль, — пролепетал я. Батюшки мои! Очень жаль! Мы не виделись целую вечность, он поведал мне о своей страшной болезни, а мне в голову пришла только эта бестактная и банальная фраза. Слышал ли он меня вообще? У него, в конце концов, был слуховой аппарат. — Я имею в виду… Я просто плохо разбираюсь в болезнях, — сказал я чуть громче. — Извини, что я не нашел более подходящих слов.
— Ты знаешь, как можно понять, что ты состарился? — спросил Кибитцер дрожащим голосом. — Не по забывчивости. О, нет. Это замечают по тому, что с тобой говорят более громким голосом и несколько медленнее. Как со слабоумными или с маленькими детьми. Я ведь не глухой, черт подери!
— Но ты же плохо слышишь! — возразил я. — Ты ведь носишь слуховой аппарат!
— И с ним я слышу очень хорошо, значит, я уже не глухой, раз его ношу. В этом заключается смысл слуховых приборов!
Я молчал. Мы шли прямиком к одной из наших нескончаемых ссор, какие случаются только между старыми друзьями, имеющими диаметрально противоположные мнения.
— Тебе не стоит лить слезы над моей судьбой, — сказал Кибитцер упрямо. — Я уже давно с этим, смирился. Ты имеешь не слишком много преимуществ, если знаешь, что вскоре умрешь. Но некоторые все же есть. Ты перестаешь, например, бояться смерти, потому что у тебя нет времени ее бояться.
Ужаска засмеялась, как будто услышала очень веселую шутку. И я воспользовался случаем, чтобы поменять тему разговора.
— Ты в самом деле знала, что я приду, Инацея? — спросил я.
Ужаска покашляла, подняв с книг пыль.
— Это не какой-то обман, и Кибитцер прекрасно это знает. Это способность. Многие ужаски по глупости своей устраивают цирк, чтобы выманить у туристов деньги, тем самым дискредитируя нас. Но это неправильно. Время относительно, и у ужасок иное восприятие. Иногда мы можем видеть четвертое измерение. Это не дар, а скорее дефект. Да, я знала, что ты придешь. Но не только благодаря моему ужаскомистическому сознанию. Мы ведь это сами затеяли.
Кибитцер засмеялся. Казалось, что он усиленно пытается вдохнуть побольше воздуха.
Я был озадачен.
— Я правильно понимаю? — спросил я. — Вы оба позаботились о том, чтобы я приехал в Книгород?
— У тебя же в плаще есть письмо, гм? — произнес Кибитцер выжидающе, расправляя какие-то листы бумаги. — Письмо, которое, к слову сказать, довольно убедительно подтверждает мое личное мнение о твоем творчестве, из-за которого мы поссорились. О том, что ты испытываешь творческий, кризис, и о том, что ты утратил Орм. Это так или нет?
— Теперь он должен раскрыть карты! — крикнула ужаска торжествующе. — Это будет захватывающе!
Они вместе уставились на меня.
Мне потребовались некоторые усилия, чтобы найти нужные слова для убедительного возражения. Я мог бы сейчас не идти на компромисс и затеять новую ссору с Кибитцером. В многословной защите своей работы я бы использовал острую рапиру, которой пригвоздил к стене уже многих оппонентов. Немощного и слабого Кибитцера я мог бы без труда и аргументированно разделать по всем статьям. Наконец, я бы посоветовал ужаске взглянуть в зеркало вместо того, чтобы беспокоиться о проблемах веса других. Я бы вышел с высоко поднятой головой, разорвал бы глупое письмо и провел бы еще пару прекрасных дней в Книгороде. А затем вернулся бы в Драконгор с полным мешком антикварных книг и продолжил бы жить своей уютной жизнью, как и прежде.
Мог бы.
Вместо этого я сказал:
— Да, я потерял Орм. Поэтому и приехал в Книгород. — И тут я разрыдался.
Если бы участниками этой сцены были иные лица, то они наверняка подошли бы друг к другу, обнялись и сказали бы слова утешения. Но будем откровенны: в нашем случае речь шла о динозавре, эйдеите и ужаске. Три существа, которые на полях болезненного эгоизма и выплеска эмоций сражались за пальму первенства. Поэтому Кибитцер по-прежнему продолжал стоять, а ужаска — сидеть, в то время как я безудержно рыдал. Они скребли ногами и издавали прочие звуки, выдававшие их неловкость. Когда я наконец остановился, Инацея произнесла лишь одну фразу:
— Ну, ты закончил?
— Да, — тяжело дыша, промямлил я. — Спасибо за ваше участие.
Я громко высморкался и почувствовал себя лучше.
— Послушай, — сказал Кибитцер. — Я уже упоминал, что мне осталось не так много времени, и я это говорю в прямом смысле. Давай перейдем к делу! Это действительно мы послали тебе письмо.
— Так письмо написали вы? — воскликнул я и невольно схватился за карман, в котором оно лежало. Я и понятия не имел, что Кибитцер обладает талантом пародиста. Или это дело рук ужаски?..
— Нет, мы его не сочиняли, — Кибитцер зашелся астматическим кашлем. — А только… отправили. Инацея, расскажи лучше ты…
Ужаска с сильным скрипом поднялась со стула. Я совершенно забыл, какой она была длинной и тощей. Она была выше меня на целую голову.
— Да, — начала она, — это моя часть истории. Это началось в тот вечер, когда бушевал страшный ураган…
— Как в пиратском романе Стрессоло Трювбеина! — перебил ее Кибитцер. — В ней присутствует даже своего рода пират.
— Пират? — насторожился я. — В Книгороде?
Чтобы разбудить мой интерес, не было необходимости прибегать к драматическим деталям. Мне и без того было любопытно!
— Не в прямом смысле, — ухмыльнулась Инацея, — но почти. И ты будешь смеяться, но я как раз была занята тем, что читала твою последнюю книгу. И чуть было не уснула. Это была до крайности скучная глава о бронхиальном чае и влажных компрессах на горло, а также…