Ужаска театральным жестом указала на гигантское отверстие.
— Здесь когда-то находилась самая крупная фабрика Книгорода. Бумажные изделия Обхольца. «Никакая бумага не горит так долго, как бумага из Книгорода!». Ты знаешь это изречение? Оно появилось после пожара. Его, должно быть, придумал кто-то, кто видел, как горят бумажные изделия Обхольца. Тут хранились немыслимые количества легковоспламеняющихся материалов. Гигантские подвалы были полны бумаги, а досок, уложенных штабелями, и целых бревен хватило бы на пол-леса. Кроме того, имелись горючие химикаты, клей, спирт. Ну и огонь это был, должна я сказать! Горело целый месяц… Мы думали, что это никогда не закончится. Но когда пожар наконец прекратился, огонь уже дошел до лабиринта и обнажил жилу Магмосса.
Магмосс — теперь я наконец вспомнил! Я читал об этом много лет тому назад. Магмосс был легендарной рекой преисподней, которую Канифолий Дождесвет упоминал в своей книге «Катакомбы Книгорода». Таинственная река лабиринта, о которой болтали всякий вздор охотники за книгами. Канифолий лишь мельком упомянул о ней, поэтому я и не запомнил название.
— Многие думали раньше, что Магмосс — это миф. Сказка охотников за книгами. Никто бы не подумал, что его приток протекает под самой поверхностью Книгорода. — Ужаска брезгливо посмотрела на грязный поток. — И никому не хотелось, чтобы нечто подобное было в городе! От этой реки несет то серой, то нефтью, то камфарой или мертвыми животными. В зависимости от того, что по ней проплывает. От этого запаха у жителей возникает головная боль, депрессии, состояние страха или все вместе. Реку пытались вновь засыпать галькой и обломками сгоревшего города, и сначала казалось, что это удалось. Но однажды Магмосс появился вновь. Он просто снес насыпь слой за слоем и унес их с собой в катакомбы, пока вновь не обрел свободу. Его пытались засыпать во второй раз и вновь безуспешно. И тогда эту затею оставили. Магмосс смеется над нами! Он — гноящаяся рана, которая никогда не заживет.
Ужаска шла по краю пропасти, а я осторожно следовал за ней.
— Эта местность все больше приходила в упадок, — объясняла она. — Сначала уехали те, кто мог себе это позволить. Вслед за ними те, для кого это было совсем непросто. Потом она превратилась в район для бездомных с бесплатным проживанием. Но и они не выдержали. Лучше жить в примитивных условиях под открытым небом, чем в доме рядом с Магмоссом! Наконец здесь появились криминальные элементы, и местность стала действительно опасной. Отравленный поток привлек также и матерых преступников. Но даже они тут не задержались. Сегодня это ничейная земля. Почти как Отравленная зона.
— Отравленная зона?
— Не все сразу! — ужаска рассмеялась. — Тебе еще слишком рано с ней знакомиться. Это тоже один из новых аттракционов города, которые ты еще не видел. Еще покруче, чем этот.
Теперь уже мне было по-настоящему дурно. Голова болела как при приступе мигрени, и колени совсем обмякли. Мне хотелось только одного — уйти, уйти подальше от этой вони, которая будила самые злые воспоминания. К счастью, ужаска отвернулась от кратера и направилась вновь к городским домам.
— С тех пор, как здесь никто больше не живет, — проговорила она через плечо, — то есть практически с того времени, когда никто больше не обязан видеть Магмосс и ощущать его запах, если он этого не хочет, появились и легенды. Глупая болтовня о том, что якобы Магмосс — живое существо, что он умеет думать, влиять на мысли тех, кто к нему приближается, что он пытается заманить неосторожных в свои воды. Ты же знаешь: выдумки для предостережения детей, чтобы они держались от него подальше. Но при этом на самом деле никто не решается приблизиться к нему. Ни один ребенок.
— Кроме нас, — сказал я охрипшим голосом. У меня совершенно пересохло в горле от ужасного воздуха.
— Я хочу показать тебе неоцененный вид на новый город. Или ты предпочитаешь туристические маршруты? Может быть, тебе показать улицы с сувенирными лавками?
— Ладно, — сказал я. — Я постараюсь его оценить. Мне только немного не по себе.
Ужаска отмахнулась.
— Это сейчас пройдет. Последствия Магмосса, к счастью, быстро исчезают.
Не сговариваясь, мы перешли на быстрый печатный шаг, и через некоторое время позади нас остались унылые, мертвые улицы, прилегающие к Магмоссу, а вместе с ним его гнетущий запах и карканье ворон. Вскоре мы вновь увидели на улицах людей, а за окнами свет, всюду слышались голоса. Я вздохнул, и мне стало спокойнее. Каждый шаг, который отдалял меня от адской реки, уносил меня также все дальше от лабиринта. И это было настоящим облегчением для вашего измученного рассказчика, мои дорогие друзья, как физическим, так и духовным. Никто больше в ближайшее время не заставит меня оказаться в такой близости от катакомб. Я поклялся себе в этом.
Мы попали в квартал города, в котором пожар, похоже, стал причиной радикальных разрушений, так как я, хоть и бывал здесь, теперь ничего не узнавал. Здесь в былые времена находился переулок Лекторов, который всегда был переполнен отчаявшимися слушателями переутомленных лекторов. И сразу за ним располагалось Кладбище забытых писателей. Ни от того, ни от другого не осталось и следа. На их месте возник современный квартал с абсолютно новыми, очень простыми и строгими домами и совершенно иначе проложенными улицами.
— Здесь проживают почти исключительно сотрудники театра, — пояснила ужаска, — и их семьи. Это практически город в городе. У него нет никакого официального названия, но жители Книгорода прозвали этот квартал Сленгворт.
— Сленгворт?
— Существует профессиональный язык пуппетистов, который переводится только устно. Тарабарщина из различных языков и диалектов, пока еще совершенно неизученная. Этот язык называют сленгом. В нем имеются слова для обозначения определенных явлений, которые непуппетистам абсолютно неинтересны, но для них это имеет огромное значение.
— Например?
Инацея чуть задумалась.
— Ну, скажем, если на театральном костюме перед выступлением лопнул шов, это называется «растрескивание». А спутывание нитей марионетки во время спектакля называется «замкнутая сеть». Если кукла делает на сцене неловкое и неподобающее движение, то для этого применяется термин «сорняк». Взгляд куклы называют «окку». Зритель, который во время представления встает и идет в туалет, считается «писсиотом». Жидкие аплодисменты после спектакля получили название «спрут».
Я хрипло засмеялся.
— Очень важный термин в этом языке — «сленгво». «Сленгво» — это состояние, когда кукла оживает. Когда ее выводят на сцену и она поддерживает публику. Когда она движется. Если она не используется и только висит на стене на веревках, то она — «несленгво». Неживая. То есть мертвая.
— Понятно.
— Когда-нибудь название Сленгворт укоренится для обозначения этого квартала. В свободном переводе — «место, в котором куклы оживают». Или «место рождения кукол».
— Гм, интересно, — сказал я.
Я огляделся по сторонам, чтобы повнимательнее рассмотреть квартал. Воздействие Магмосса больше не ощущалось. Эта живая местность нравилась мне значительно больше, чем призрачные переулки рядом с омерзительной рекой.
— Здесь живут не только кукловоды, а также художники-декораторы и художники по костюмам, художники сцены и механики. Режиссеры и музыканты, авторы, распорядители зала, осветители, конструкторы кукол, специалисты по изготовлению париков, суфлеры, уборочный персонал и «выметалы». Они представляют все слои населения. Гномы, полугномы, псовичи, тролли, мидгарды, полувеликаны, добротышки — кто угодно. Это довольно неадекватный квартал! Представь себе пару сотен высокоодаренных детей, организм которых сформировался, а мозг нет. Это и есть население Сленгворта. Большой сумасшедший дом, полный безобидных безумцев. Я бы не хотела здесь жить! Я хочу спать здоровым сном.
Из открытых окон простых многосемейных домов доносились разнообразные громкие звуки, порождаемые различными видами деятельности. Было слышно, как работают швейные машины, визжат пилы, а певица — обладательница сопрано — репетирует новую песню. Кто-то играл на виолончели, а кто-то еще — на турецком барабане. Два смеющихся полугнома толкали в подъезд дома мобильную вешалку для одежды с крохотными костюмчиками. Какой-то актер в маске, изображающей череп мертвеца, высунувшись из окна полуподвального этажа, читал сценический монолог Есиля Уимпшряка. В задних дворах шумели дети, марионетки висели между домами, как белье на веревках. У стены дома стояли театральные декорации с сюрреалистическим сказочным пейзажем. Перед ними две собаки соперничали за пришедшую в негодность куклу. Кто-то бесцеремонно проверял качество ластры. Здесь была совсем иная атмосфера, нежели в других кварталах города. Пахло свежей краской, скипидаром и средством для ухода за деревом, а не книгами и кофе.
— Это первые дома нового Книгорода, — сказала ужаска. — Поэтому они такие простые и строгие. Они были построены из дымившихся обломков, когда в других местах еще все было охвачено пожаром. Здесь живут только те, кто привык действовать, импровизировать и помогать друг другу. Здесь все время что-то происходит! Театр работает круглосуточно и никогда не закрывается. Никогда! Дается шесть представлений в день и даже ночью. И каждый раз все билеты проданы.
Мое любопытство возрастало.
Если здесь все было так замечательно, то этот культурный центр, пока еще мне совершенно незнакомый, действительно мог предложить нечто необычное. Ведь у него был даже собственный городской квартал!
Мы брели по улице, на которой почти во всех домах блестели маленькие витрины. В них преимущественно лежали и стояли различные часы — карманные, наручные, настенные, часы со стеклянными колпаками, отдельные часовые механизмы, шестеренки, металлические пружины, крошечные винтики, — в каждой витрине один и тот же хаос из мельчайших деталей. Мне показалось, что я слышу тонкое тысячекратное тиканье.