– Я знаю, что ты сейчас еще не можешь себе в этом признаться, потому что очень этого боишься. Но ты хочешь вернуться в лабиринт. Поэтому ты здесь.
– Это неправда! – возразил я шепотом. – Ничто на свете не заставило бы меня туда вернуться.
– Радостно слышать! – сказал Кибитцер. – Потому что я надеюсь, что твой страх возобладает над любопытством. Тебе однажды удалось пережить катакомбы. Вряд ли кому-то еще выпадало большее счастье. Не давай лабиринту шанс проглотить тебя во второй раз! Так как теперь уж он сделает свое дело как надо. Побори свое любопытство! Страх возникает от разума, а мужество – это расцвет глупости! Кто это сказал?..
– Понятия не имею, – ответил я неуверенно. В этот момент я был занят решением задач-головоломок.
– Я! – прохрипел Кибитцер. – Это сказал я! Больше мне нечего дать тебе в дорогу из моего жизненного опыта. Но я хотел бы, чтобы это изречение вырубили на моем надгробном камне. Запомни его хорошенько!
Это был именно тот вид советов, которые Кибитцер всегда мне давал. Они в основном сводились к тому, что следует больше доверять разуму, чем чувствам. Эйдеиты были известны остротой своего ума, а не сентиментальностью.
– Тебе нечего беспокоиться, – сказал я все еще шепотом. – Если есть кто-то, кто по определенным причинам и на основании негативного опыта должен бояться катакомб, то это я. Мне уже становится не по себе, когда я только заглядываю в этот книгородский «хобот»! Ноги моей больше никогда не будет в лабиринте. Никогда!
– Это правильная установка! – сказал Кибитцер. – Твой страх – моя надежда! Твои опасения – мои друзья! Пополняй их! Помни обо всем страшном, что случилось с тобой там, внизу! Вспоминай об этом как можно чаще!
– Мне снится это каждую ночь, – сказал я. – Мне не нужно об этом вспоминать.
– Хорошо, – прокряхтел Кибитцер. – Очень хорошо… но все же… Инацея, принеси нам, пожалуйста, карту.
Ужаска подошла к столу, на котором Кибитцер незадолго до этого развернул карту. Она взяла ее и протянула мне.
– Посмотри внимательно, – сказал Кибитцер. – Это Вертикальная карта катакомб, составленная самолично Канифолием Дождесветом во время его многолетних путешествий по лабиринту. Шедевр пещерной картографии. Она стоит целое состояние, но я завещал ее тебе не из-за материальной выгоды. Ее практическая ценность значительно выше – она бесценна! Всегда носи ее с собой! Всегда! Где бы ты ни был! Ты мне обещаешь это?
Я кивнул, хотя мысль о том, что в дальнейшем я постоянно должен таскать с собой карту лабиринта, была мне не особенно по душе. Поскольку у меня в глазах все еще стояли слезы, я мало что мог разглядеть на ней. Я видел лишь размытое переплетение белых и серых зигзагообразных линий и все. Я ничего не мог разобрать на этой карте.
– Белые линии – это правильный путь. Насколько там, внизу, можно говорить о правильном пути. Во всяком случае, этот путь не так опасен, как другие. Безопасного пути в катакомбах нет, насколько тебе известно. Но эти обозначенные белой линией туннели, подъемы и пещеры по опыту Дождесвета относятся к таким, в которых следует ждать наименьших неприятных сюрпризов. Отмеченные серым цветом линии означают опасный путь. Его следует избегать. Путь, обозначенный черным цветом, – смертельно опасен. На него нельзя ступать ни в коем случае, так как там путника ждет та или иная неминуемая смерть. Или нечто худшее, так как в катакомбах есть более ужасные вещи, чем смерть. Ты видишь крест на карте?
Да, я увидел на карте большой крест. Ничто в этот момент не могло вызвать во мне большее равнодушие, но я кивнул.
– Это отметил не Дождесвет, а… кто-то другой…
– Кто-то другой? Но кто?
Кибитцер тяжело вздохнул.
– Это к делу не относится. Как ты думаешь, что означает этот крест?
– Я не знаю, – ответил я озадаченно. – Какое-то важное место в катакомбах?
– Крест означает сокровища! – воскликнул Кибитцер. – Ты ведь не читаешь пиратские романы? Крестом всегда отмечают сокровища!
– Так это карта сокровищ?
– Нет. Имеется в виду в переносном смысле… – Кибитцер с усилием поднял голову. – Слушай меня внимательно. Я скажу тебе, что ты должен сделать, когда придет время.
– Придет время чего?
– Ты поймешь, если это случится.
Эйдеит все больше говорил загадками. Его голос становился тише, а дыхание учащалось.
– Когда это произойдет, ты должен соскоблить с карты краску, которой нарисован крест, и потом нажать пальцем на это место. Только и всего. Ты понял?
– Да, – ответил я неуверенно. Меня волновали совсем иные заботы, нежели какой-то проклятый крест на карте, которой я никогда не воспользуюсь. Мой друг умирал и при этом растрачивал свое драгоценное время на эту криптографическую чепуху.
– Возьми карту себе! – скомандовал Кибитцер. – Спрячь ее и всегда носи при себе!
Я сложил карту и положил ее в карман плаща. Тема, по крайней мере, была закрыта. Кибитцер схватил меня за руку.
– Я скоро… я скоро… – прохрипел он.
Инацея подошла к нам. Я посмотрел на нее и был потрясен безнадежным выражением в ее глазах.
– Время пришло… – прошептала она.
Кибитцер еще раз поднял голову.
– Я бесконечно рад, что ты все же пришел, Хильдегунст. Я счастлив, что могу отойти в мир иной в окружении тех троих, которые сыграли самую значимую роль в моей жизни.
Троих? Но нас было двое – Инацея и я. Впрочем, потом я подумал, что он не просто заговаривается, а имеет в виду профессора доктора Абдула Соловеймара, произведения которого повсюду окружали нас в этой антикварной лавке. Для Кибитцера книги являлись в большей степени личностями, нежели живые существа.
– Все происходит слишком быстро, не так ли? Тебе в голову сразу приходит слишком много вопросов, которые ты хотел мне еще задать, верно?
Он был пугающе прав, но я не хотел сейчас оказывать на него давление.
– Нет, – возразил я поэтому. – У меня нет вопросов. Не напрягайся…
Кибитцер с трудом усмехнулся.
– Никогда не обманывай эйдеита, – сказал он. – Я умею читать мысли. Ты опять об этом забыл? И на один вопрос я хочу тебе все-таки ответить, потому что он в твоих мыслях затмевает все прочее.
Он трижды глубоко вздохнул и выдохнул.
– Ты хочешь знать, верю ли я в то, что Призрачный Король вернулся.
Мне не оставалось ничего иного, как просто кивнуть.
– Нет, – прошептал Кибитцер. – Я не верю, что он вернулся. Как может вернуться кто-то… – он еще раз глубоко вздохнул и совсем тихо прошептал: – …кто никогда не уходил?
После этого он навсегда закрыл глаза.
Скорбь ужаски
Я не помню, сколь долго я не мог оторвать взгляд от усопшего эйдеита. Считается, что невыносимо тяжело смотреть на умершего, которого ты любил при жизни, но если это сопоставить с фактом необратимости того, что вы никогда больше не увидите вновь этого человека, то прощание с ним будет более тяжелым, чем можно себе представить. Так было и с Кибитцером.
Только когда я очнулся от своего скорбного транса, я заметил, что ужаски в комнате нет. Я услышал какой-то шум и нашел ее в отдаленной части лавки у стеллажа, где она трясущимися руками переставляла книги. Она повернулась ко мне спиной.
– Здесь должно быть все систематизировано по-новому! – сказала она рассеянно. – Это ведь не магазин, а чистый хаос. То ли он классифицировал книги по цвету, то ли по весу? Я вообще не вижу здесь никакой системы! Настало самое время все привести здесь в порядок.
Я пришел в ужас от ее жестокосердия. Кибитцер только что умер, его тело еще не остыло, а она уже начала уборку.
Потом она обернулась. Ее глаза были наполнены слезами, а взгляд был самым беспомощным из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть.
– Как он только мог так обидеть меня? – спросила она дрожащим голосом. – Он был моим единственным другом в этом городе. В последние годы мы все делали вместе. Все делили пополам. И радость, и горе. Все! Как он мог просто оставить меня одну?
Только теперь я понял, какой незначительной была моя собственная печаль по сравнению с той, которую испытывала ужаска. Она бросилась в эту работу, чтобы не впасть в отчаяние, чтобы не потерять рассудок. Вся ее жизнь внезапно раскололась.
– Я должна все урегулировать, все упорядочить, все! – объявила она сумбурно. – Книги, наследство, документы, налоги, погребение. Я должна провести инвентаризацию! Обязательно! Все переписать. Все переставить. Все внести в каталог. Установить новые цены! Я впишу новые цены в книги, а старые сотру. Все должно быть приведено в порядок.
Она подошла к другому стеллажу.
– Три мозга! Неудивительно, что во всем здесь такой хаос! Это был безумец! Он посыпал яйца, которые ел за завтраком, сахаром, добавлял в кофе соль, чистил зубы мылом. Ему было все равно, если только при этом своим тройным мозгом он мог решить какое-то запутанное уравнение с сотней неизвестных. Жить с умалишенным непросто. О, нет! Почти так же, как с тремя сумасшедшими близнецами. Если он один идет в магазин, то возвращается назад, купив целый мешок корма для птиц и сорок трусов – вместо молока и хлеба! При этом у него не было птиц, и он никогда не носил трусов! – Инацея бросила стопку книг на пол и зашлась жутким хохотом. – Я обо все должна была заботиться сама. Обо всем! В самый разгар работы он бы умер с голоду. Или зимой замерз бы, потому что забывал подбросить дров в камин. И что же мне теперь делать, если мне больше не о ком заботиться? Зачем мне жизнь без Хахмеда? – Она бессмысленно переставляла книги с одной полки на другую, постоянно бормоча себе под нос. – Я проведу инвентаризацию. Да! Я сделаю это! Инвентаризацию…
– Я тебе помогу, – сказал я беспомощно. – Я помогу тебе с погребением и…
Инацея дернулась, сразу оборвала свое бормотание и на пару мгновений застыла и замолчала, будто внезапно превратилась в камень. Наконец она очень медленно повернулась ко мне со странным взглядом, который меня страшно н