– Ты уже уходишь? – прочавкала ужаска, усыпанная крошками от печенья. – Тогда ты кое-что пропустишь, мой дорогой. Этот спектакль вообще-то о тебе!
Я опять упал в кресло.
– Обо мне? – переспросил я ошеломленно.
– Упс! – прыснула ужаска, и несколько крошек полетели в мою сторону. – Это у меня сорвалось! Но больше я тебе ничего не скажу!
Театральный спектакль обо мне? Может быть, старое чучело хотело меня одурачить? Или просто заставить меня таким образом остаться? Одну минутку! Разве здесь было что-то сатирическое, что позволяло сделать из меня идиота? И она подумала, что меня это позабавит? Надо быть готовым ко всему. У ужасок странный, иногда бесцеремонный юмор.
Я забеспокоился, но попытался скрыть свое напряжение и опять сконцентрировался на зале, а точнее говоря, на зоне над сценой, где в классическом театре, как правило, находится защитная панель, чтобы скрыть помост для кукловодов. Здесь же пространство над занавесом было открытым, но из-за сумеречного освещения погрузилось в таинственный полумрак. Сейчас здесь можно было только догадываться о присутствии лестницы, подвесного потолка, веревок, проволоки, мешков с песком и канатной системы, а также укутанных в черные одежды фигур, совершавших гимнастические упражнения на помосте. Похоже, что театральная механика играла здесь важную роль, что требовало, очевидно, участия многочисленного персонала, невидимого зрителям.
Затем наконец раздался звуковой сигнал, означавший начало представления, и гул голосов в зале стих. Раздался удар гонга, потом вскоре следующий, после чего ужаска убрала пакет с остатками печенья и стряхнула крошки со своей одежды.
– Начинается! – пропела она. Ее глаза заискрились, как у ребенка, который разворачивал подарок ко дню рождения.
Зазвучала вдохновенная мелодия, и один из малых занавесов, украшенный золотыми музыкальными нотами, медленно пополз вверх. За ним показался оркестр. Он состоял исключительно из музыкальных инструментов. Музыкантов в нем не было, потому что все скрипки, кларнеты, гобои, поперечные флейты и прочие инструменты, очевидно, вполне были в состоянии играть самостоятельно. Мне бросился в глаза контрабас с механическими руками и ногами, который дергал за свои струны. Литавры, которые били друг в друга. Скрипка, пиликающая сама по себе, и самостоятельно трубящая туба. У этих инструментов были не только конечности, но и механические глаза, которые во время игры драматически перекатывались, и впечатление того, что они живые, становилось еще более достоверным.
– Доремифасолиатские музыкальные куклы из Волынкограда, – наклонившись ко мне, прошептала ужаска с физиономией знатока и, довольная собою, откинулась назад, как будто сделала очевидное всем разъяснение.
Я насчитал в этом удивительном оркестре тридцать инструментов, каждый из которых в своем выступлении на сцене казался настолько убедительным, что я не мог сказать, производили ли эти странные инструменты музыку действительно самостоятельно, или где-то в зале еще спрятался настоящий оркестр. Над ними танцевали маленькие веселые марионетки в форме нот, у которых тоже были механические глаза, а между ними, как живые, кишели перемещаемые за нитки змеи из нотной бумаги, что особенно веселило детей, сидящих в зале. Прежде чем я успел уделить должное внимание этому музыкальному театру абсурда, меня уже отвлекла следующая сенсация.
Вниз опустился огромный медный светильник с сотнями горящих свечей. Он поддерживался двумя огромными шарами, усеянными маленькими зеркальцами из красного, зеленого, желтого и голубого стекла, которые начали вращаться, из-за чего все помещение внезапно озарилось мелькающими пестрыми огоньками. Но не это, конечно, было сенсацией, и не двое трапециевидных качелей, спущенных на достаточно большом расстоянии друг от друга, а три обезьяны, сидевшие на качелях.
Разумеется, – я был в этом совершенно уверен, мои дорогие друзья, – это были не настоящие обезьяны. Ни в коем случае! Для этого у них были слишком гротескные морды, которые скорее были карикатурами на обезьяньи морды, к тому же ни одно дикое животное не позволило бы запихнуть себя в одну из этих нелепых фантастических униформ, которые были на них. Это, конечно, были куклы!
Но когда качели остановились над головами зрителей и я смог ближе с помощью бинокля рассмотреть физиономии карикатур, я подумал: «Нет, это невозможно! Ни у какой механической фигуры не может быть такой живой физиономии!»
Обезьяны корчили рожи, распахивали глаза, надували губы и показывали публике язык, как это могут делать только живые существа. Потом они начали беспокойно дергаться, лазать по качелям, подтягиваться на руках или просто свисали вниз головой. Ни одна кукла не может совершать ничего подобного. Это невозможно!
Потом меня озарила внезапная мысль.
– Вот оно что! – прошептал я с облегчением, наклонившись к ужаске. – Это костюмированные актеры! Гномы-актеры, замаскированные под приматов, верно?
– Нет, – прошипела ужаска. – Неверно.
– Это не гномы и не добротышки?
– Нет.
Я глупо посмотрел на нее.
– Нет? Кто же они тогда?
– Куклы.
Я внимательнее стал их разглядывать.
– Что за чепуха! – рассмеялся я. – Это ведь не марионетки. У них нет никаких веревок. Как же тогда их водят? Прямо по воздуху! Куклам нужны кукловоды.
Ужаска ничего не ответила. Я посмотрел на нее с ухмылкой.
– Ты тоже не знаешь! – констатировал я торжествующе. – Ха! Ты уже сто раз смотрела представление и не знаешь, как это происходит.
Инацея упрямо молчала, и я опять повернулся к обезьянам. Как профессиональные гимнасты на трапеции, они раскачали качели и стали летать над головами зрителей то в одну, то в другую сторону в драматически нарастающем музыкальном сопровождении оркестра. Затем в конце широкого взлета одна из обезьян отпустила перекладину, – дробь литавр! – пролетела под пронзительные крики зрителей в воздухе, исполнив при этом чистое сальто, и упала в надежные руки другой обезьяны, которая висела головой вниз на другой перекладине. Туш!
Громовые аплодисменты.
– Батюшки мои! – воскликнул я и тоже зааплодировал.
Ужаска быстро покосилась на меня.
– Это гномы! – сказал я решительно. – Переодетые гномы-артисты, совершенно ясно. И они хорошо натренированы. Прекрасное спортивное достижение, особенно при такой маскировке. Впечатляет!
Инацея только коротко язвительно рассмеялась.
Обезьяна, поймавшая свою партнершу, опять подбросила ее вверх. Та взлетела и, сделав в воздухе несколько пируэтов, подобно фигуристке, вновь оказалась на качелях, надежно ухватившись рукой за перекладину. Потом возникла небольшая пауза, во время которой качели легко раскачивались в обе стороны. Потом две гимнастки сделали новый взлет, одновременно отпустили перекладину и синхронно исполнили двойное сальто, а затем третья обезьяна поймала одну из них правой, а другую левой рукой.
И опять рукоплескания и топот ног. Это уже была высшая математика гимнастического искусства на трапеции. Я был в восторге.
Потом они повисли втроем на одних качелях, взлетели один раз вперед, потом назад. Две обезьяны отцепились и с раскинутыми руками воспарили в воздухе, после чего вновь уверенно и с веселым визгом приземлились на собственных качелях.
Новый взрыв аплодисментов, на сей раз еще более громких.
Все понятно. Нечто подобное невозможно проделать с куклами. Ведь над ними не было помещения, где могли бы спрятаться кукловоды. Но даже если бы они и были, то подобные маневры и движения тела были слишком сложными, чтобы можно было поверить, что их выполнила марионетка.
Новая дробь литавр, на сей раз поддерживаемая продолжительным звуком скрипки, возвестила о следующем номере. Теперь одна из обезьян раскачивалась в одиночку. Она зацепилась руками за перекладину, в то время как другая обезьяна осталась на качелях над ней. Затем она отпустила перекладину и полетела над головами зрителей, совершая при этом один за другим элегантные пируэты, а потом с натренированной точностью ухватилась за руки своей ассистентки. Вдвоем они качнулись несколько раз вперед и назад, а третья обезьяна в это время раскачала свои качели, зацепилась за них ногами и, повиснув головой вниз, заняла позицию, чтобы ловить партнерш.
Дробь литавр нарастала. Двое качелей приблизились друг к другу, средняя обезьяна зацепилась – на сей раз ногами – за руки второй ассистентки, и вся компания застыла в воздухе. Все три обезьяны примкнули друг к другу, как звенья одной цепи, натянутой над головами зрителей. Туш прекратился. Наступила полная тишина. Все посмотрели наверх.
Вдруг средняя обезьяна начала кричать. Но это был не игривый визг, который эти животные иногда издают от радости, это был крик боли. Это было не удовольствие, а агония! Очевидно, обезьяна испытывала сильные муки оттого, что ее держали и тянули в разные стороны. Публика забеспокоилась, а я впился когтями в парапет. Была ли эта сцена реальной или только частью инсценировки? Нет, пожалуй, все было по-настоящему! Это была катастрофа! Неожиданно я потерял уверенность в том, что это были переодетые артисты. Похоже, это были настоящие животные, необъяснимым образом выдрессированные и демонстрирующие такие неестественно высокие достижения. Крик, во всяком случае, убеждал меня именно в этом предположении. Весь мой восторг исчез.
Но ни одна из двух других обезьян не отпускала среднюю. Несмотря на душераздирающий крик, они продолжали упрямо тянуть свою товарку в разные стороны. Их тупоумная жестокость взбесила меня – ведь было достаточно просто одной из обезьян уступить! Они не понимали этого своим недалеким умом примата. Или были чуть хитрее, чем я предполагал? А может быть, они боялись, что могут отпустить свою партнершу одновременно, и она полетит головой вниз в толпу зрителей.
Между тем крик постепенно превращался в страшный стон, и некоторые зрители стали вставать со своих мест. Я тоже вскочил и точно наорал бы на проклятых бестий, если бы в следующий момент не случилось то, что я никогда в жизни не смогу забыть, о мои дорогие друзья!