я, опять испугавшийся самого себя! Кукла Мифореза, которая проснулась в катакомбах, проползла под своей накидкой и устало поднялась на ноги.
Значит, мою книгу вновь сократили, убрав из нее несколько фрагментов, мои дорогие друзья! Полностью отсутствовала сцена в гигантской подземной библиотеке Фистомефеля Смейка. Был выпущен и эпизод, когда я был одурманен отравленной книгой и потом очнулся в катакомбах в присутствии Смейка и Клавдио Гарфенштока.
Ужаска наклонилась ко мне.
– Сокровища, найденные в подземной библиотеке Смейка, довольно существенно способствовали восстановлению и новому благосостоянию Книгорода, – прошептала она. – Об этой главе твоей книги в этом городе не любят вспоминать. Вероятно, поэтому автор исключил ее.
Я отмахнулся. Хотя такое сокращение граничило с цензурой, мне это сейчас было совершенно безразлично. Мне хотелось знать, что будет дальше происходить на сцене, все остальное стало второстепенным. Мифорез стряхнул пыль со своей накидки. Вокруг стало немного светлее. Теперь можно было различить глинистые стены, опорные балки, изъеденные жучком-точильщиком книжные стеллажи с истлевшими фолиантами, покрытыми паутиной. Пол покрывала древняя бумага. Светлячки рисовали в воздухе каллиграфические светящиеся узоры. На этом фоне раздавались различные пугающие звуки: глухой стук, подземное клокотание и продолжительный шелест. Музыка превратилась в нечто, что уже не соответствовало этому названию. Скорее это был какой-то звук, зловещий basso continuo, производимый органом оркестра. Тут и там, в темных углах сцены, за стеллажами и между книгами, происходило движение: то это было чье-то щупальце, то блестящий панцирь какого-нибудь насекомого, то огромный, сверкающий разными цветами фасеточный глаз. Но они исчезали так же быстро, как и появлялись.
Внезапно я почувствовал одышку, как при астматических приступах, которые, по утверждению врача, возникали от моей ипохондрии. В нарастающем восторге я об этом почти забыл: большая часть действия в моей книге и соответственно в театральном представлении происходила в лабиринтах Книгорода. Это могло быть очень неприятно, мои дорогие друзья! Но я ведь решил сдаться моим страхам.
Я ощущал запах червей, угля, плесени, мокрой крысиной шерсти. Я ощущал ореховый запах папирусных тараканов, которые обитали только в верхней части катакомб, как утверждал Канифолий Дождесвет. Я чувствовал запах нефти и отдающие рыбой испарения медузосветов, запах лакрицы и черных водорослей и, конечно, запах книг во всем их многообразии распада, с чем я с тех пор ни разу не сталкивался. Это был давно знакомый, манящий, неповторимый аромат Мечтающих Книг, но не тот, что висит в воздухе на улицах Книгорода, а особый подземный запах гигантской антикварной лавки темноты, которая раскинулась под городом. Только сейчас я опять посмотрел на нибелунга, склонившегося над своим аромаорганом, о котором я совсем забыл, настолько естественной мне стала казаться его тонкая игра с запахами. Кончиками пальцев он с неподвижной физиономией управлял регистрами.
– Невероятно, – изумился я, – именно так пахнут катакомбы на верхнем ярусе.
– Это не совсем верно, – прошептала в ответ ужаска. – Так катакомбы пахли в то время. Сегодня они пахнут гарью.
Зазвучала печальная музыка, которая заключала в себе лишь несколько сдержанных и бесконечно повторяющихся фортепьянных звуков, сопровождаемых мелодией на смычковых инструментах. Не то ли это захватывающее «Andante con moto» Браца Тушнерфа? Во всяком случае, оно вполне соответствовало этому отрывку драмы, потому что как раз начался печальный отрезок моей первой поездки в Книгород, который обозначил критическую фазу моей прежней жизни, о мои дорогие друзья! Обманутый и похищенный, брошенный без помощи и заживо погребенный в катакомбах Книгорода – для этого прекрасно подошел бы даже похоронный марш. Декорации были простыми, но реалистичными. Темные, землистого цвета краски, с прожилками серого гранита: так выглядят стены туннеля там внизу. Разнообразие вносили только старые книги, которые живописно рассыпались на прогнивших стеллажах. И вот моя фигура начала читать нараспев глуповатый монолог, который немного подпортил великолепную до сего момента инсценировку:
«Я лабиринтов пленником отныне
Быть обречен. Свободу где найду?
Бежать, бежать впотьмах, в туннелях длинных
Мне суждено. Здесь серы, как в аду,
Повсюду запах едкий. Будь ты проклят,
Тот фолиант, что отравил меня,
И Фистомефель, что средь бела дня
Творит коварства, ласкою маня».
…И так далее в подобной жуткой манере. Такую чепуху я не написал бы даже в еще более глубоком отчаянии и при еще большей безысходности! Не говоря уже о том, чтобы эти стихи читать нараспев, о мои братья и сестры по духу! Тем более, что музыка в данном случае, совершенно очевидно, была написана каким-то шарлатаном, специализирующимся на дешевых подделках зингеретт, качество которых составляло резкий контраст с предыдущими классическими фрагментами. Я бросил на ужаску скептический взгляд, в ответ на который она смиренно пожала плечами. Происходящее на сцене она, очевидно, тоже воспринимала, по меньшей мере, как самый неудачный фрагмент инсценировки. Но сцена быстро закончилась, и даже самому неискушенному зрителю, благодаря этому грубому драматургическому методу, стало ясно, что дальше произошло с героем. Так что оставим это!
Но уже следующая сцена привела меня опять в такой восторг, что быстро заставила забыть этот неловкий «йодель». Спасительный занавес опустился, а другой поднялся, и за ним открылась великолепная модель катакомб, а точнее их части. Она напоминала муравейник в разрезе, с одной лишь разницей в том, что в проходах копошились не насекомые, а крошечный Мифорез, который был не больше ладони! Кукла продвигалась по серпантину туннелей все глубже вниз, пока не оказалась в пещере у фундамента сооружения, благодаря чему у зрителей действительно создалось впечатление разветвленности лабиринта. Конечно, эпизод был хорошо продуман драматургически, не обошлось и без художественной изощренности постановщиков. Вновь опускались и поднимались занавесы, следующая сцена – и снова смена света. И Мифорез – теперь это уже вновь большая кукла – стоит в великолепной сталактитовой пещере, декорации которой занимают всю сцену.
– Сейчас будет немного глупый эпизод, – предупредила меня ужаска, ухмыляясь и быстро засовывая себе в рот печенье. – Но мне он нравится.
Зловещая сталактитовая пещера изобиловала сталагмитами и сталактитами. Художники-декораторы хотели изобразить подземный свет световых водорослей, поэтому частично изготовленные, а частично нарисованные сталактиты пылали всеми цветами, как безумные поздние картины маслом Востиана Веннга. В середине стоял огромный темный книжный стеллаж, украшенный богатой резьбой, который был полон старинных фолиантов. Их насчитывалось томов сто. Как только Мифорез вошел в пещеру, эти книги ожили. Их корешки начали качаться и дергаться, но при этом они не двигались с места. Я взял свой бинокль и стал внимательно рассматривать странные фолианты. Действительно, на кожаных валиках их переплетов я увидел рты, которые они раскрывали, весело и беспорядочно тараторя, и глаза, которыми они выразительно крутили. Весь стеллаж был, собственно говоря, одной гигантской куклой. Одной куклой, состоящей из множества маленьких.
– Что это за фрагмент в моем романе? – прошептал я. – Живые Книги ведь должны появиться позже. В Замке Шаттенталь. И говорить они тоже не умели!
– Это символическое обобщение глав, в которых ты блуждаешь по катакомбам, – пояснила Инацея с набитым печеньем ртом, – и пытаешься сориентироваться в лабиринте с помощью старых книг. В этом стеллаже представлена вся цамонийская литература, которая указывает тебе дорогу. Как, например, всезнающий хор в старинных трагедиях! Восхитительно, правда? Оракул в образе книги. Сначала это кажется дерзостью, но потом к этому привыкаешь.
Один из толстых фолиантов громко откашлялся и заговорил раскатистым басом:
«Из солнечного света к нам во тьмуСудьбою послан гость – томов владеньяИсследовать начертано ему,Надеясь лишь на помощь провиденья,Без компаса, без друга – одномуБрести по темным книжным переходамИ умереть, из тьмы попав во тьму,Забыв, как светит солнце с небосвода!»Какая-то книга меньшего размера, расположенная полкой выше, продолжила явно более высоким голосом:
«Без воды, без еды —Злая прихоть судьбы —Пробираться во тьмеВ лабиринте-тюрьме!..»Но ей не удалось закончить свой монолог, потому что ее поспешно перебили два старых фолианта, заговорившие дуэтом:
«Эхма, бедняга, бедняга!Дорога его трудна!Умрет он один, как дворняга,Придя неизвестно куда!Жнец мрачный уже оскалилСвою ненасытную пасть,И мысли скитальца восстали,Чтоб разума власть передатьБезумству! Но книги охранойВстают на его пути,Хотя и они только раныСпособны ему нанести!»И вся полка запела хором: