– Ну, что там? – крикнул гном. – Мы ждем!
Это, о мои дорогие друзья, однозначно был приступ острого раздвоения – может быть, вы помните этот термин, который я использовал в начале своей поездки для таких состояний заторможенной жажды приключений? Постаревшая, изношенная, избегающая рисков, жаждущая надежности и уюта часть моего мозга настоятельно советовала мне оставаться упрямым. Но другая, гонимая желанием путешествий и получения знаний, творческая часть мозга, напротив, подсказывала мне, что я должен последовать предложению туманградца. Потому что как мог я написать книгу о пуппетизме, как мог я вновь найти себя в творчестве, если я из-за иррационального страха упущу такое новаторство в этом искусстве? Как я объясню это Инацее, которая, возможно, пустила в ход все средства, чтобы только создать для меня такую уникальную возможность?
– Ну, хорошо, – сказал я решительно. – Я иду с вами.
– Мы идем! – крикнул нибелунг остальным с ноткой облегчения в голосе. И мы направились к краю ямы.
Лабиринт Мечтающих Книг
Может быть, это покажется странным, но Хобот Фистомефеля напоминал мне дом, в котором родился Аиганн Гольго фон Фентвег. Когда я однажды во время одного из путешествий пытался найти сие историческое место паломничества, связанное с классической цамонийской литературой, собственно говоря, выяснилось, что дом недавно сгорел, поэтому я обнаружил лишь опустевший обугленный участок земли с остатками каменных стен и бронзовой плитой. Там я провел любопытный час, созерцая руины здания и представляя себе, как оно могло выглядеть, когда маленький Гольго сбегал вниз по лестнице, или поднимался по ней вверх, или когда писал свои первые стихи. Я воспринимал это зрелище как лекцию о быстротечности жизни: как может писатель спекулировать вечной славой, если отчие дома наших великих классиков оказываются однажды не пожароустойчивыми?
Когда я смотрел в зияющую пасть под землей, где пролегал самый большой из всех туннелей Книгорода, который должен был привести нашу странную немногочисленную группу в катакомбы и в Невидимый театр, я опять напряг свое воображение. Я попытался представить себе, как здесь, где сейчас осталась лишь гигантская яма, я когда-то спускался по лестнице вниз, в лабиринт, вместе с Фистомефелем Смейком. А потом, спустя множество дней, испытав массу приключений, я поднимался наружу вместе с Призрачным Королем. Как печально завершилась наша дружба в лаборатории Смейка, когда Призрачный Король совершил самосожжение. Но у меня ничего не получилось. Вместо этого я принялся рыдать, как маленький ребенок! Крупные слезы бежали по моему старческому лицу, и я пробовал убедить себя, что причиной этого были всего лишь нервы. Но в действительности это была печаль вне времени, по истечении которого она проходит у всех, не оставляя ничего позади себя, подобно выцветшим картинам.
Кроме того, я имел полное основание сохранять ясную голову и сухие глаза! Состояние шаткой лестницы, располагавшейся на краю туннеля и обозначенной как «временная», было явно недооценено. И как «надежную» ее могли воспринимать лишь те либринавты, которые ее соорудили. Но они ведь также боролись регулярно с жуками размером с кошку и ядовитыми крысами-альбиносами и называли средневековые доспехи профессиональной одеждой! Либринавт, который впереди нас всех спускался вниз по каркасу из брусков, во всяком случае, не прилагал невероятных усилий, чтобы преодолеть ступеньку за ступенькой. Но для меня каждый шаг был волевым актом! Ситуацию усугубляло также и то, что это происходило в первой половине дня, когда было совершенно светло и все можно было хорошо рассмотреть, что никак не способствовало уменьшению моего страха высоты. Я бы, вероятно, предпочел спускаться в пропасть ночью и не видеть так отчетливо каждую деталь бездны под нами, как это было при дневном свете. Шахта имела конусообразную форму, уходя острием вниз минимум метров на сто. Ее скругленная стена была цвета воронова крыла, что усугубляло ощущение, будто смотришь во всепоглощающую пустоту, в пучину с крутящимися водоворотами. Повсюду от нее отходили более мелкие шахты, которые поросли густым кустарником пепельно-серого цвета, что свидетельствовало о том, как мало внимания уделяли все это время Книгородскому Хоботу на зараженной территории отчуждения. Здесь не было сколоченных деревянных платформ и площадок, парапетов и стабильных металлических лестниц. Как не было и хихикающих туристов, которые спускались бы вниз с рудничными лампами, корзинами для пикника и предохранительными тросами. Здесь была только наскоро сооруженная либринавтами лестница, которая в действительности не соответствовала представлениям туристов. Самым пугающим в этой грубой деревянной конструкции была вообще-то не недостаточная устойчивость, а тот факт, что между ступенями, если опустить взгляд вниз, можно было смотреть, как через ребра скелета. Птицы пролетали мимо нас с издевательским пронзительным криком! Я много раз хотел спросить, сколько ступеней еще осталось, но порывы ветра, которые кружились в Книгородском Хоботе подобно беснующимся завихрениям в трубе, каждый раз срывали вопрос с моих губ, и он повисал в воздухе. Они то и дело сотрясали нашу лестницу, которая при этом каждый раз трещала и скрипела, как старые стропила в шторм.
Поэтому, когда мы наконец, пробравшись через безнадежно маленькое отверстие, оказались в катакомбах – я сам едва мог в это поверить, – я был по-настоящему счастлив. Возможно, я просто почувствовал облегчение, вновь обретя под ногами твердую почву, но все-таки я в большей или меньшей степени добровольно вошел в Лабиринт Мечтающих Книг! Мой восторг не мог быть притуплен даже тем, что гадкий гном, который шел передо мной, обернулся и, ухмыляясь, издевательски произнес:
– Ну, тюфяк, ты, наверное, наделал полные штаны?
Я осторожно признался в этом только себе самому, но нибелунг действительно был прав: я гордился своим куражом, я испытывал почти эйфорию от собственного мужества. Я смотрел в лицо старому страху. Я вернулся в катакомбы и при этом остался жив, черт возьми! Я не получил инфаркт и не потерял рассудок. Удалось ли таким образом действительно преодолеть страх, написано на следующей странице. Но все же я решился на это!
При этом мы обнаружили лишь обугленный туннель, который был пустым и черным, как каминная труба. Здесь не было ни древних библиотек с изъеденными червями стеллажами и истлевшими книгами, ни чего-либо другого, что напоминало бы мне о моем прошлом путешествии в подземный мир. Здесь не было вообще ничего. Так, вероятно, выглядит осмотр доменной печи.
Либринавт молча махнул нам, и мы последовали за ним в следующий ответвляющийся туннель. Здесь уже не было дневного света, и моя начальная эйфория немного угасла. Но наш туманградский гид зажег свою керосиновую лампу и сказал пару успокаивающих слов, которые были главным образом адресованы мне:
– Мы находимся, вероятно, в самой надежной части катакомб. Выход расположен всего в нескольких метрах отсюда и благодаря огню, который бушевал здесь, этот туннель полностью очистился. Здесь нет ни растений, ни животных и никакой жизни в микроскопическом поле. Это все равно, что пройти через канюлю стерилизованного шприца. Стены метровой толщины сделаны из твердого, как камень, угля и абсолютно устойчивы к обрушению. Ни один вход самых популярных книгородских хоботов не имеет таких мер безопасности. Пожалуйста, следуйте за мной, мы уже почти пришли!
С этими словами он возглавил группу и провел нас еще через несколько узких и низких проходов, которые не отличались от предыдущего ничем примечательным. Наконец он остановился посреди одного из черных туннелей и сказал:
– Мы пришли сюда, чтобы быть уверенными в том, что здесь не будет никакого дневного света, потому что это является важнейшим условием, предъявляемым Невидимым театром. И мы хотим, чтобы вы все испытали состояние, присущее тем, кто находится в катакомбах, где нет искусственного света.
Прежде чем я понял, что он имел в виду, он загасил керосиновую лампу, и наступила полная темнота.
Было очень темно, мои дорогие друзья!
Такой мрак, какого я не видел с тех пор, как впервые побывал в катакомбах. Даже если укладываешься спать и задуваешь свечку, где-то все равно мелькают отблески света, не так ли? Это или свет уличных фонарей, или свет луны, который проникает через неплотно задвинутые шторы. Узкая полоска света под дверью. Что-то, что можно видеть.
Здесь же царил абсолютный мрак.
– Хе-хе! – глупо засмеялся гном. Но даже в этом коротком смешке чувствовался страх. Каждый боится темноты, если она абсолютная. Так как это напоминает нам о смерти.
– Уважаемая публика, – раздался в темноте голос туманградца, но на сей раз в нем слышалась более торжественная интонация, чем прежде. – От имени маэстро Кородиака я приветствую вас в Невидимом театре! Мы желаем вам приятного отдыха!
Я онемел от такой дерзости, но должен был согласиться с тем, что маэстро Кородиак, очевидно, обладал чувством юмора. Действительно смелое решение – в самом начале представления столкнуть зрителя с полной темнотой. И соответственно с самим собой. Коварная уловка, потому что после этого все, что бы это ни было, могло быть только лучше. Даже небольшой луч света воспринимался бы с облегчением.
Но не произошло ничего подобного. Ни одного луча света, никакой вспыхнувшей спички. Ни одной зажженной свечи. Кругом было темно и тихо, как в гробу. Даже отвратительный гном замолчал. Никто не кашлял, никто не шаркал ногами, не было слышно даже звяканья доспехов либринавта. В таком состоянии мы оставались довольно продолжительное время, которое очень скоро показалось мне бесконечно долгим.
Я счел удивительным и даже несколько забавным, что в темноте я, похоже, быстрее терял терпение, чем при свете. «Ну, хватит!» – подумал я. Однако эта идея вновь была неудачной! Я скорее откусил бы себе язык, чем первым издал какой-нибудь звук. Так как мне было совершенно ясно, что давно началось состязание. Молчаливый бой между гномом, бородачом и мной за то, кто первым из нас поддастся своему страху и станет умолять, чтобы включили свет, или каким-то иным образом проявит то, что у него сдали нервы. Только этим можно было объяснить упорное молчание моих спутников, и только поэтому молчал и я. Да, я даже старался не производить никаких привлекающих внимание звуков. В обычном театре на такие артистические фокусы я, вероятно, отреагировал бы громким протестом. Но здесь на кон было поставлено очень многое, потому что я хотел еще втолковать бестактному гному, кто из нас троих является ветераном катакомб! Это, правда, напоминало детское упрямство, но я решил выстоять до конца! Я вынес в