В Юдиттене, на Тенистой аллее, стояло подворье женского монастыря. Сам монастырь располагался в Изобильном, километрах в пятидесяти от Калининграда, а на подворье ночевали паломники, и мне это казалось символичным, ведь в четырнадцатом веке туда на паломничество съезжались рыцари, хотя их христианство, конечно, отличалось от нашего. Раньше подворье было орденской кирхой, и её украшали настенная роспись, деревянный амвон для проповедников и деревянная Мадонна, а теперь они пропали. Зато там продавали монастырскую выпечку. Мама заказывала на подворье что-нибудь вкусненькое, если уставала от готовки и хотела отдохнуть. Такие дни в почтовой станции объявлялись монастырскими. Обычно мама сама шла на Тенистую аллею, а сегодня с радостью доверилась мне, но попросила взять кого-нибудь в помощь – пирожков предстояло нести много.
В итоге все пирожки нёс Гаммер, и мы с ними хорошо погуляли по Юдиттену – разумеется, до того, как он нагрузился пирожками. Гаммер любил этот район. В седьмом классе мы с ним постоянно ходили сюда встречать закат, и Настя в шутку называла нас парочкой. У Гаммера тут было своё место паломничества – магазин «Брусничка» на улице Брусничной. Магазин самый обычный, ничего исключительного, но Гаммер с придыханием называл его культовым и каждый раз повторял, что «Брусничка» первая открыла Калининграду чипсы «Доритос». А ещё в Юдиттене Гаммер чувствовал советский вайб, включал на смартфоне Виктора Цоя или Бориса Рыжего, и мы бродили по Тенистой аллее под их голоса. Сегодня Гаммер включил кавер на «Белую ночь» Салтыкова, исполненную в манере Цоя, и я будто вновь вернулась в беззаботный седьмой класс – как давно это было! Никаких профилей, никаких ОГЭ, и Тамара Кузьминична не передавала мне вырезки из газет, где писали про выбор университета…
В Юдиттене действительно стояли панельки, кирпичные хрущёвки, однако я больше обращала внимание на крохотные осколки кёнигсбергской жизни вроде красных гидрантов «Бопп энд Ройтер». От Юдиттена тринадцатого века, построенного на месте ещё более древнего германского поселения, не сохранилось ничего, кроме кирхи, и всё же в лесопарке Теодора Кроне я порой угадывала отблески тех далёких лет. Вспоминала папины истории о ютландских переселенцах, воображала себя отважным ютом, устремившимся в дебри и опасавшимся нападения злых духов и диких зверей. Когда я была маленькой, мы с родителями приходили сюда, и в осенние дни я искала недотрогу-бальзамин с зелёными, похожими на кокон плодами. Достаточно было надавить на плод, и он взрывался, выбрасывая крохотные семена, – между пальцами словно срабатывала мягкая пружинка. В лес мы с Гаммером не углубились, но пересекли его по Тенистой аллее и прошлись по пустынной Химической улице.
Несмотря на ветер и лёгкий снежок, у спортивной площадки прогуливались мамы с колясками. Я сказала Гаммеру, что неподалёку от нашей библиотеки раньше стояла прусская деревушка Лаукскен. От Хаарбрюкерштрассе, то есть Бородинской, туда можно было добраться минут за двадцать. Так вот в Лаукскен, если зима стояла тёплая, аисты прилетали в первых числах февраля.
– Красиво! Поднимаешь голову, а над тобой – аисты.
Гаммер предпочёл бы посмотреть, как над ним летят кёнигсбергские ведьмы. По его словам, они выбирались сюда в любую погоду. Трудно сказать, прочитал он это или выдумал на ходу, чтобы развлечь меня, но Гаммер знал о ведьмах всё и заявил, что они пролетали как раз над нашей почтовой станцией, а шабаш в парке Теодора Кроне, который тогда ещё был лесом, начали устраивать после того, как их прогнали с Ведьминой горы на берегу Путиловки.
Гаммер оживился и рассказал, что в Кёнигсберге с шестнадцатого века были одержимы поиском ведьм и сжигали их на площадях. Последнюю во всей Европе ведьму приговорили к сожжению именно в Кёнигсберге, и это случилось уже в девятнадцатом веке. Гаммер назвал наш город «городом ведьм», и я не стерпела, напомнила ему про Альбрехта Великого, который вообще-то считался чуть ли не самым просвещённым и терпимым правителем в Европе! При нём в Кёнигсберг приезжали тысячи лютеран, старообрядцев, и никого из них тут не сожгли, как не сожгли и «О вращении небесных тел» Коперника. Гаммер всем своим видом показал мне, какая я зануда, однако спорить не стал. На обратном пути он восхищался «Последним охотником на ведьм» с Вином Дизелем и предложил как-нибудь вместе посмотреть «Волшебников», снятых по Гроссману. Понял, что на сериал я вряд ли соглашусь, и взялся пересказать его сюжет.
Мне было хорошо с Гаммером, но я ничего не могла с собой поделать – мысленно возвращалась к загадке «я таджика». Мне не терпелось открыть «Рассказы» Честертона, последнюю из доступных книг старика Смирнова. Я рассуждала, стоит ли перечитать «Лорда Джима», большая часть которого была настолько увлекательной, что я не слишком задумывалась о его связи с болгарской открыткой. И, конечно, я ломала голову, как пробраться в книгохранение библиотеки. Честно призналась в этом Гаммеру – перебила его, когда он рассказывал про школу волшебства Брейкбиллс. Гаммер невесело вздохнул, к разговору про сериал не возвращался, но пообещал помочь мне в поисках Ружа.
Мы зашли в «Брусничку» и купили пирожки с вишней по тридцать пять рублей. Вообще, смешно, что в «Брусничке» не продавали ни одного пирожка с брусникой, зато вишнёвого конфитюра они клали целое ведро – как ни укуси, он лез во все стороны. Мы с Гаммером перепачкались, и нам было весело, а зайдя на подворье, мы присмирели, потому что нас встретила строгая женщина, и под её взглядом мне захотелось стать маленькой и неприметной.
Гаммер нагрузился пакетами с монастырской выпечкой.
– Хорошо, что с нами нет Славы, – пошутил он шёпотом, хотя мы отошли от подворья метров на двадцать.
– Это точно, – ответила я.
Мы и без Славы умяли по две ватрушки с творогом, и они были чудесными! Гаммер вынужденно поднимал сразу два пакета, чтобы поднести ватрушку ко рту, и делал это очень смешно – так, будто поднимал гантелину в тренажёрном зале.
На следующее утро я ещё спала, когда ко мне в мансарду завалилась Настя. Она сказала, что хочет заняться посткроссингом. Я растерялась. Не могла представить Настю терпеливо выводящей головоломный адрес какого-нибудь посткроссера из Китая. Спросонья не сообразила, что происходит, а когда сообразила, развеселилась, потому что Настя это нарочно придумала, чтобы отвлечь меня от «я таджика». Я поленилась спускаться на кухню. Заглянула к папе в кабинет, стащила у него парочку тостов и убежала, прежде чем он успел возмутиться моим варварским налётом. Наскоро перекусив, усадила Настю перед собой и с ангельским видом заявила, что посткроссинг прост, если соблюдать основные правила и не злить российских посткроссеров.
– А что с ними не так? – насторожилась Настя.
– Ну, они не любят, если ты отправляешь нестандартную открытку. Только десять на пятнадцать! Иначе открытка не влезет в альбом.
– Ясно. – Настя неуверенно кивнула.
– Дальше. Когда оформляешь открытку, не заклеивай типографию на оборотной стороне! В России любят точно знать, какой был тираж и где открытку напечатали.
– Ясно…
– Ни в коем случае не наклеивай лощёную бумагу! Если на неё поставят штемпель, у получателя потом все руки будут синие и он настрочит тебе гневный хуррей! И не вздумай отправлять мангуста!
– Кого?
– Мангуста. Карточку, напечатанную без соблюдения авторских прав. Почему у нас в «Ратсхофе» нет ни «Гарри Поттера», ни «Властелина колец»?
– Почему?
– Потому что поди купи на них права! А некоторые печатают что хотят. Настоящим фанам такое не нравится. И никогда – никогда! – не отправляй посткроссеру из России марки «орлы»! Это всё равно что марки из Германии с цветами или из Великобритании с профилем королевы. Понимаешь? И обязательно отправляй открытки с душой! Это у наших посткроссеров – главное требование. А если отправишь без души, твою открытку не зарегистрируют. Через шестьдесят дней она уйдёт в потеряшки и пролежит там год, пока не исчезнет окончательно.
– Господи, муть какая! – выдохнула Настя. В её глазах были страх и недоумение. – Бред! Дались тебе эти открытки!
Я рассмеялась и попыталась объяснить Насте, что вообще посткроссеры очень милые и от обмена по России можно отказаться.
– Тебе будут приходить чудесные хурреи от германских и американских бабушек!
Настя не захотела слушать о бабушках-посткроссерах и сказала, что мне нужно подыскать более здоровое занятие, например ходить с ней в фитнес-клуб. Я напомнила Насте, что она сама не заглядывала туда с прошлого года, хотя тётя Вика опять подарила ей годовой абонемент, а если и заглядывала, то почти всё время слушала музыку или болтала с подружками. Настя не стала спорить, и я показала ей пришедшее на днях письмо из Великобритании. В декабре я отправила герцогу и герцогине Кембриджским рождественскую открытку а теперь, под конец февраля, получила ответ. На карточке с фотографией королевской семьи было написано: «Принц Джордж, принцесса Шарлотта и принц Луи благодарят вас за тёплое поздравление. Ваша забота высоко оценена Их Королевскими Высочествами, которые посылают вам свои наилучшие пожелания счастливого Нового года».
– Вот! – заявила я. – Разве плохо?
– Круто, – согласилась Настя. – Почему мне не сказала?! Я тоже хочу, чтобы меня поздравляла королевская семья!
– Я ещё написала принцу Уэльскому и герцогине Корнуольской. Они пока не ответили.
– Огонь!
– Представляешь, как будет интересно пересматривать открытки потом, лет через двадцать?! Для меня это не открытки, а шепоткм́.
– Шепотки?
– Ну да. Будто пойманные в стеклянный шарик отголоски чужой жизни. Стоят себе на полке и молчат, а встряхнёшь их, и они оживают – говорят с тобой. Посткроссеры пишут честные открытки. Не обнажаются перед тобой, нет. Просто говорят правду, потому что не боятся тебя. Вы никогда не встретитесь, а если встретитесь, ни за что друг друга не узнаете.
Я выдвинула из-под стола икеевский пластиковый контейнер. Нашла карточку, присланную мне в прошлом году из техасского Накодочеса. На лицевой стороне была репродук