«Лезу обратно, – в общем чатике написала Настя. – Кукушки не слышно».
«Тетерева», – поправил её Гаммер.
«Во-первых, ты утомил! Во-вторых, Лена не похожа на тетерева!»
«А ты знаешь, как выглядит тетерев?»
«Знаю!»
«И как?»
«Не так, как Лена!»
Гаммер с Настей продолжали переписку, а я прошлась по лабиринту стеллажей. Они были старенькие, с чёрным металлическим каркасом, коричневыми дээспэшными полками и торцами. На торцах изредка встречались указатели из цветных букв, однако по большей части стеллажи стояли безымянные. С ходу я бы никогда не разобралась, где тут какой раздел по библиотечно-библиографической классификации, даже если бы догадалась заранее с ней ознакомиться, но мне было достаточно и того, что книги шли по алфавиту. У стен книгохранения стояли обычные книжные шкафы без дверок, над ними тянулась толстенная труба подвальной вентиляции. Кое-где в лабиринте попадались пустые столы с задвинутыми стульями. Столы и стулья были допотопные, как и большинство собранных здесь книг. Наверное, книги поновее лежали наверху в отделах обслуживания.
Я добралась до входной двустворчатой двери. На всякий случай дёрнула ручку – заперто. Попробовала найти выключатель, но потом решила не рисковать и не включать общий свет. Огляделась с фонариком и увидела, что налево и направо от двери всё заставлено высоченными стопками книг. Они возвышались на столах, на полу, были напиханы в стеллажи. Стопки пугающе кренились, но, прислонённые друг к другу, удерживали равновесие. Я догадалась, что книги тут подготовлены для списания. Людмила Степановна не преувеличила, сказав, что каждый год списывает по несколько тысяч экземпляров и так постепенно избавляется от старого фонда. На подоконнике в отделе комплектования была малая капля этой пожелтевшей бумажной волны, обречённой превратиться в макулатурную массу, а затем, свернувшись рулоном туалетной бумаги, повиснуть в ванной у Гаммера.
Я пробежалась по корешкам ближайшей стопки. Эдмунд Низюрский, Марк Твен, Жигмонд Мориц, Персиваль Рен, Джек Лондон… Как же много тут было Джека Лондона! Мне стало его жаль, и я пожелала ему отправиться к читателям какой-нибудь сельской библиотеки – списанные экземпляры иногда попадали туда, или в колонию для несовершеннолетних, или в зоопарк, где библиотека разместила свой шкафчик для буккроссинга.
Настя написала, что выбралась из лифтовой комнатки и возится с лошадью. Не сумела приладить её на место и ругала Гаммера, хотя он предусмотрительно снабдил Настю присоской, чтобы удержать картину в проёме, и второй железякой, чтобы повернуть гвоздики. Присоска соскользнула, и Настя стукнулась лбом, пока ловила картину, а теперь высказала Гаммеру всё, что только может прийти на ум человеку с разбитым лбом. Гаммер в ответ скинул Насте ссылку на ролик с медитативной музыкой и заунывно-протяжным «Ом».
Убедившись, что в книгохранении нет других дверей и переходов в дополнительные помещения, я занялась стеллажами. Нашла иностранную литературу и полки с авторами на «Р». Заметила Майн Рида, пока не отобранного на списание, и «Оцеолу», которого прочитала в декабре, – хорошенький томик с вишнёвым индейцем на коленкоровом переплёте. «Детская литература», восемьдесят восьмой год. Судя по первому листку возврата, за всё время он лишь однажды поднялся наверх, а судя по второму, я была его единственным читателем. Я невольно отвлеклась, вспомнив историю Рэндольфа. В декабре и не подозревала, куда заведёт предложенное Настей шуточное расследование. А завело оно в книгохранение! Я мысленно прикрикнула на себя и попросила не отвлекаться от поисков. Увидела томики Родари, Роулинг, Руставели. И никакого Ружа. Я понимала, что библиотекари по моей просьбе сами в первую очередь заглянули именно сюда, поэтому не расстроилась. Просто убедилась, что они не ошиблись.
Вспомнила про застановки, о которых говорила Людмила Степановна. ((Таинственное похищение» могли сунуть на чужое место, нарушив алфавитную последовательность, и я обошла соседние стеллажи иностранной литературы. Поискала на «И», потому что Руж был Иваном. На «Т», потому что ((таинственное», на «П», потому что «похищение». Даже заглянула на полку с буквой «С», поскольку Ружа в шестьдесят четвёртом году выпустило «Издательство литературы на иностранных языках „София“». Название издательства натолкнуло меня на идею поискать в отечественной литературе, ведь в советские годы Болгарию не считали таким уж явным зарубежьем.
На полках отечественной литературы я откопала только Рытхэу. Ружа рядом с ним не было. Тем временем Настя замолчала. Связь в подвале терялась, и смартфон иногда переставал вибрировать, однако Настя не отправляла сообщений уже полчаса, и я заволновалась.
«Насть, ты как?» – написала я в общий чатик.
«Пью чай с вареньем».
«А как лошадь?»
«Готовлюсь пристрелить, чтобы не мучилась».
Чуть позже Настя добавила:
«Допью чай, доем печеньки и загоню драную кобылу в стойло, а то наш баклан от меня не отстанет».
«Орёл, – поправил её Гаммер. – Я орёл».
«Слушай, Гам, я за тебя волнуюсь. Всё прекрасно, но я бы проверилась у психиатра».
«Вот и проверься».
Я закрыла чатик и вновь включила фонарик. Пошла искать стеллажи со сборниками. Людмила Степановна обмолвилась, что болгарин Руж мог угодить именно в сборники. Сейчас я с радостью ухватилась за её странную наводку. Нашла томики грузинских, украинских и чехословацких сказок. Здесь же обнаружила отдельные произведения, на сборники совсем не похожие, уж не знаю, зачем их сюда запихнули. Дошла до польских писателей Рыбовича и Рыльского. Руж неплохо смотрелся бы в их компании, однако он предпочёл изгнание – спрятался и на мои отчаянные призывы не отвечал.
Я зашла со смартфона в интернет, почитала о ББК, надеясь встретить какую-нибудь подсказку, но быстро запуталась в отделах и разделах жуткой библиотечной классификации. В итоге взялась обойти все стеллажи без разбора. Заметив авторов на «Р», перебирала книги, вынимала тоненькие экземпляры с неподписанным корешком и подсвечивала их обложку, потом шла дальше. Ни Ружа, ни «Таинственного похищения», ничего! Измучившись, я повалилась на стул у шкафа с подшивками газет. Нестерпимо захотела спать. Чтобы хоть как-то взбодриться, достала из рюкзачка мамины чайные кексы, бутерброды с сыром и термос с облепиховым морсом. Устроила себе ночной перекус. Взбодрилась, но теперь захотела в туалет. Пожаловалась в общий чатик, что санузел в книгохранении почему-то никто не предусмотрел.
«Мне до туалета тоже не добраться, – ответила Настя. – Дверь-то закрыта. А я сдуру выпила три чашки чая».
«Воспользуйся чайником», – посоветовал ей Гаммер.
Настя завалила его рвотными смайликами и написала: «Не буду пить у тебя чай. Никогда. И не предлагай. Даже думать не хочу, что ты там вытворяешь со своим чайником».
Чуть позже добавила:
«Но, вообще, мысль».
«Настя!» – возмутилась я.
Мы ещё какое-то время шутили о том, чем бы заменить ночной горшок, затем я отправила Насте личное сообщение:
«Что у вас с Глебом?»
«А что у нас с Глебом?» – тут же спросил Гаммер, и я поняла, что отправила сообщение в общий чатик.
Сказались усталость и сонливость.
«Цапля в гнезде», – отозвался Глеб.
«То есть спит», – пояснил Гаммер.
Я повторила вопрос в личной переписке с Настей:
«Что у вас с Глебом?»
«Не знаю».
«Это как?»
«Так».
«Какие у вас отношения?»
«Он от меня в восторге».
«Я серьёзно».
«И я. Он странный. Поначалу было весело, а теперь подвешивает».
«Странный?»
Настя ответила аудиосообщением:
«Ничего не рассказывает. Про себя, про Петербург. Про отца своего молчит. Я только знаю, что его родители в разводе. „Инстаграм“[5] у Глеба есть – там много подписок и подписчиков, а фоток нет. И мать у него странная. Приезжала недели три назад… Знаешь, она будто оставляет здесь Глеба в наказание. И в доме у них всё как было. Ни ремонта, ни мебели. Ещё он иногда спрашивает про тебя, про твой „Ратсхоф“, про твоего папу. Но он классный. И целуется хорошо! О-о да! Когда брошу Глеба, можешь сама попробовать. Ещё иногда мне кажется, что ему грустно».
«Грустно? – написала я. – Почему?»
«Это уже по твоей части. Будешь с ним встречаться, сама и выяснишь».
«А что он обо мне спрашивает?»
«Да ничего такого. Всякое».
«Что всякое?»
«Да не помню я! Всякое! Ладно, хватит. Обо мне с Глебом поговорили. Твоя очередь».
«Что?»
«Что у вас с Гаммером?»
Я кинула Насте злой смайлик и закрыла «Вотсап». Нужно было заново пройтись по стеллажам, но я позволила себе минутку-другую полежать на столе с закрытыми глазами. Представила, как ночью в Калининграде случится что-нибудь жуткое вроде землетрясения или невероятного всплеска пандемии. Утром никто не придёт открыть библиотеку. О ней забудут до лучших времён. Я останусь взаперти. Как-нибудь выломаю деревянную дверь из книгохранения, а вот с металлической дверью из подвала не справлюсь и останусь тут жить. Мне сразу вспомнились дедушкины рассказы о немцах-беспризорниках, несколько лет после войны прятавшихся по подвалам разгромленного Кёнигсберга. Их отлавливали и отвозили в детский дом, однако они сбегали и опять спускались в подвалы. Беспризорников было особенно много на современном острове Канта – в старинном Кнайпхофе, уничтоженном бомбардировками.
Едва ли в Калининграде остался не обследованный мною уголок. Ну, если не считать Балтрайона, некоторых районов на севере и совсем уж отдалённых районов на юге. Ладно, необследованных уголков хватало, но современный центр я изучила весь и знала его по собственным наблюдениям. Довоенный городя знала по открыткам, книгам и папиным рассказам – могла по памяти набросать карту Кнайпхофа, Альтштадта, Лёбенихта, Форштадта, Ломзе и в точности назвать соединявшие их мосты. А вот послевоенный город, каким он был в конце сороковых, я знала исключительно по рассказам дедушки Вали, но сложить картинку из его историй у меня не получалось.