Каким-то чудом мы добрались до Настиного дома, поднялись в её комнату, и там я, не раздеваясь, упала на кровать и уснула. Наверное, я бы проспала до утра следующего дня, но к вечеру Настя меня разбудила. Посоветовала пойти домой, пока меня не потеряли родители. На прощание сказала, что Глеб и Гаммер изнывают от нетерпения. Они заходили, просили показать им Ружа. Настя спровадила их, вынудила ждать общего собрания.
Дома меня встретила обычная суета. Бабушка и дедушка хозяйничали на заднем дворе, мама закрывала почтовую станцию, а папа спорил со строителями, приехавшими снимать с наших окон немецкие ставни. Папа отремонтировал ставни в позапрошлом году: сам перебрал, переклеил и перекрасил, – но согласился на полноценную замену с условием, что строители сохранят родные крепления. Всё обошлось бы на удивление мирно, однако строители напоследок обмолвились, что недельки через две вернутся забетонировать отмостку, и тут папа взорвался. Он не давал им уйти и твердил, что отмостка нужна в чернозёмных краях, чтобы защищать фундамент от влаги, а наш дом, как и большинство калининградских домов, стоял на глине.
– У нас в подвале ни пятнышка плесени! Мы там дрова храним! А дренажные трубки сто лет никто не чистил, и они работают! А вы их бетоном собрались залить!
Строители ссылались на «решение конторы», «документы», «сделанную предоплату» и бочком-бочком, извиняясь, ускользали от папы. Он не отпускал их, шёл за ними следом, и вместе они черепашьим ходом отодвинулись от дома метров на пятнадцать. Папа пообещал им завтра же отправиться в охрану культурного наследия, посоветовал вычеркнуть из планов отмостки и заняться чем-нибудь более рациональным. Наконец отпустил строителей, а за ужином дедушка вспомнил, как ещё школьником ездил на картошку и впервые услышал про немецкий дренаж.
– Наша вспашка была глубже, и мы всю их систему по-выворачивали! Доставали из земли керамические плитки и удивлялись, зачем они. Следующей осенью поля затопило, и комбайны утонули в грязи!
Папа невесело кивнул и сказал, что, наверное, напрасно позволил строителям унести старые ставни – пусть бы вначале привезли новые. Папа с дедушкой говорили, а я думала, как же сильно их люблю и как мне повезло, что я могу прийти домой и сесть с ними за один стол. Захотела обнять их крепко-крепко, поцеловать и прошептать на ушко что-нибудь приятное. Но у меня не было слов, а тело сковала какая-то неловкость, и я просто сидела. Вдруг осознала, что бабушке Нинель – семьдесят восемь, дедушке Вале – восемьдесят один. Они старенькие и на самом деле очень слабенькие. Я почувствовала, что заплачу, и постаралась выскочить из-за стола так, чтобы никто не заметил моих слёз.
Забежала в туалет, привела себя в порядок и вернулась за стол. Во мне было столько любви, нежности, и столько всего со мной приключилось за последние сутки, а никто этого не заметил. Все так буднично ужинали, болтали о ставнях, дренаже и прочих штуках, словно меня вообще не существовало. Я опять выбежала с кухни и на сей раз отправилась прямиком в мансарду. Кинулась на кровать и, спрятав лицо в подушке, заплакала навзрыд. Иногда затихала и посмеивалась над собой – не понимала, почему плачу. Затем слёзы возвращались, и я опять ныряла в подушку. Меня трясло. Я почувствовала чьё-то прикосновение и сразу поняла, что ко мне поднялась мама. Она села рядышком. Погладила меня по спине. Ни о чём не спросила, ничего не сказала. Я перекрутилась в кровати и обхватила маму руками. Положила голову ей на грудь, прислушалась к тому, как стучит её сердце. Слёзы катились из глаз, и мамина домашняя блузка намокла, но я теперь плакала без дрожи, не всхлипывала и вскоре уснула. Мама раздела меня, укрыла одеялком и затопила мне печку. Ночь выдалась прохладной, а спать я любила с открытым окном.
Утром я проснулась свежая и довольная. Позавтракав, помчалась в школу. Почти не опоздала на первый урок и на перемене рассказала Насте, как мне вчера было плохо. Настя обняла меня и пообещала в следующий раз в подвал отправить Гаммера. Я ответила, что после всего испытанного стала крепче – больше не расплачусь, даже если меня запрут на неделю, а писать заставят в любимый термос с пушистым Тоторо. Ну, может, всплакну чуть-чуть, но биться в истерике точно не стану. На втором уроке я достала из рюкзачка «Таинственное похищение», захотела прочитать его перед собранием нашего детективного отдела. Собрание назначила на вечер. Пришло время спокойно обсудить всё, что мне удалось разузнать в книгохранении.
Глава одиннадцатаяМой отчаянный план
Обнаружила на лодыжке диатез. Кошмар! Ещё и открытки пришли испорченные. На первой не было марок – как она до меня добралась?! Выложила фотографию открытки в группу «Подслушано у посткроссеров» и, кажется, задела всех за живое. Никогда прежде не получала столько лайков, и посткроссеры написали, что давно пора художественные марки выпускать с косыми надсечками в центре, как на стандартных «орлах», – так всяким воришкам на почте будет труднее отклеивать их для своей коллекции. В ответ я настрочила комментарий о кёнигсбергских марках на десять зильбергрошей – их печатали на бумаге, покрытой коллодием: вода растворяла коллодий, а с ним растворяла изображение на марке, что не позволяло снять её обычным способом, то есть отпариванием, и делало невозможным её повторное использование. Мой комментарий собрал ещё кучу лайков.
Вторая открытка пришла из Техаса. Марки были на месте, но сама открытка в пути порвалась. Её заботливо упаковали в прозрачный пакетик с извинениями от американской почты. «Мы искренне сожалеем о случившемся и предпринимаем все усилия, чтобы избежать подобных инцидентов, но иногда они случаются из-за большого объёма обрабатываемой корреспонденции и метода быстрой обработки, которая применяется для обеспечения максимально быстрой доставки» и так далее. Целое послание с бесконечными «надеемся на ваше понимание», «заверяем вас, что стремимся», «примите наши извинения»! Раньше я бы посмеялась и непременно показала открытку папе, а тут даже не взглянула на её оборотную сторону. Вот такое у меня было паршивое настроение из-за того, что я соврала родителям про ночёвку у Насти. Злилась на себя, но понимала, что говорить правду нет смысла. Мама и папа расстроились бы, узнав, что я рисковала жизнью в библиотечном лифте.
Перед сном я всё-таки прочитала порванную открытку и приободрилась. «Привет, Оля! Мы с мужем встали в 9:30 утра, затем я отправилась в пекарню, отстояла там огромную очередь и купила нам хлеб с тыквенными семечками. Мы съели его с сыром, а после завтрака разморозили себе пирог, решили, что он станет нашей наградой за уборку. В воскресенье мы убираемся в доме и стираем вещи. Сейчас 13:15, я завершила уборку, а Паскаль занимается в спортзале. Думаю, мы съедим пирог попозже. С наилучшими пожеланиями, Марейн». Я написала Марейн, что и сама люблю хлеб с тыквенными семечками, заодно перевела на английский и отправила ей рецепт маминого пирога с хурмой – сказала, что ради такого пирога готова отдраить хоть все три этажа своего дома. Посмеялась над собственным хурреем, спустилась в кухню стащить из маминых припасов горсточку бельгийского шоколада и почувствовала, что грусть уходит. На следующий день вернулась к мыслям о «я таджике».
«Таинственное похищение» оказалось плохонькой повестью с незамысловатым сюжетом, хотя порой мне становилось любопытно, чем всё закончится для молодого геолога Драганова, раскопавшего в Центральных Родопах урановую руду Местные жители посчитали, что он нашёл некий клад, закопанный чуть ли не самим Мехмедом Синапом – я поленилась гуглить, кто это. Драганова уволокли в горы и начали пытать, требуя от него поделиться сокровищами. Его колошматили, ставили на раскалённые угли и почти убили. В итоге он сбежал, пересёк греческую границу, а там угодил к агенту британской разведки, который обыскал его и увидел собранные им геологические образцы. Драганов отказывался выдать расположение урановой руды, и его опять пытали: били, калечили и вообще измывались над ним, даже пальцы ему ломали, и читать об этом было неприятно. Всю книгу несчастный Драганов мучился, а между тем его мучители рассказывали друг другу забавные истории про контрабандистов, и эти фрагменты повести были самыми интересными. Под конец Драганов опять сбежал, но неподалёку от границы его застрелили. Вот и всё. Ну, ещё в эпилоге пятеро горняков-бурильщиков пришли на могилу Драганова почтить его память. Очень трогательно.
Прочитав книгу, я расстроилась. Не из-за смерти Драганова. Мы столько сил отдали, чтобы раздобыть «Таинственное похищение», и я надеялась, что Руж приведёт нас к финалу лабиринта, а в действительности Руж лишь подбросил нам очередные отсылки к Болгарии, Орфею, Родопам. Ну, хотя бы открыл нам имя бывшего владельца личной библиотеки, которое совпало с именем загадочного читателя, и на том спасибо.
– Хорошо, имена совпали, – сказала я на вчерашнем собрании. – Старик Смирнов приходил в библиотеку, чтобы почитать свои же книги. И что дальше?
Мне никто не ответил.
Из книг Смирнова остался Хилтон, однако я в него не слишком-то верила.
Гаммер предложил поискать старика в интернете. Я подумала, что имя у него чересчур простое и мы ничего на найдём. Так и вышло. На запрос «Александр Васильевич Смирнов» поисковик выдал «6 млн результатов» – километры объявлений, профилей, статей, фотографий, роликов. Мы в них утонули. Тогда Гаммер кавычками скрепил имя, отчество и фамилию старика, чтобы ограничиться точным совпадением и не получать всех Смирновых без разбора. «Нашлось 8 тыс. результатов».
– Всё равно много, – нахмурился Гаммер.
Добавил в запрос «Калининград». Не помогло. Добавил «1943», то есть год рождения Смирнова, указанный в «Крабике». Поисковик выдал историю танкиста, сражавшегося в Великую Отечественную, наградной лист какого-то сержанта и ещё кучу бесполезных ссылок, в том числе ссылку на владельца судоремонтной компании «Варягъ» – именно так, с твёрдым знаком на конце, что бы это ни значило. Владельца судоремонтной компании, как и танкиста с сержантом, не было в живых, да и кто бы из них взялся рассылать болгарские карточки с библиотечным квестом?!