мои слова. Говорил, что «Кловер Сити» у площади Победы построили на могилах Трагхаймского кладбища, а Балтийский парк культуры и отдыха со всеми танцплощадками и каруселями в советские годы устроили прямиком на Хабербергском евангелическом кладбище.
Гаммер разошёлся и заявил, что Калининград вообще вырос на костях Кёнигсберга. Напомнил, что в военные годы по улицам города виднелись сотни, если не тысячи, могилок, безымянных или с именами покойников на деревянном обелиске. После войны покойников взялись перезахоронить, да только иногда ленились и просто срывали обелиски, а могилки заливали бетоном новостроек. Гаммер, конечно, чуточку преувеличивал, но в целом говорил верно, смешивая всё, что услышал от меня и сам прочитал в интернете. Потом он переключился на привидений, обитавших здесь, на Рельсах. Почувствовав лёгкий трепет, я постаралась потеснее прижаться к сидевшей рядом Насте.
Когда Гаммер замолчал, я припомнила историю о поселении на левом берегу Немана, жителей которого хоронили на двух разделённых полем кладбищах: католическом и лютеранском. Духи покойников по ночам навещали друг друга, и лежавшее на их пути поле никогда не застраивалось, там даже не росли деревья – только низенькие кустики и травка. С годами на окраине поля появился амбар. И вроде бы он стоял вдалеке от основных загробных троп, однако одну невидимую тропинку зацепил. Упрямые духи не согласились на пару шагов отклониться от привычного маршрута и проломили помешавший им угол амбара. Восстанавливать его никто не захотел, крестьяне заколотили дыру досками, и амбар остался таким – со срезанным углом.
Моя история всем понравилась, следом и другие начали припоминать подобные легенды. Глеб рассказал довольно короткую, но занимательную байку про Фарфоровское кладбище в Петербурге. Вот уж действительно город, построенный на костях! Мы сидели на одной из трёх «бетонных скамеек» под сводом центральной опоры, и рядышком ещё было место, но Глеб предпочитал стоять. Я с улыбкой наблюдала за ним. Мне нравилось, как он преобразился на Рельсах, как расслабился и смеялся чаще обычного. Мне даже подумалось, что у них с Настей что-то получится и обойдётся без обычных для Насти громких расставаний с последующим прослушиванием её депрессивного плейлиста.
Костры притихли, и под мостом вдруг всё пришло в движение. Кто-то уходил, кто-то приходил, группки перемешивались, парочки разбредались и возвращались. Я услышала, как нашу тему про кёнигсбергские кладбища подхватили незнакомые мне парни под Боярским, а парни из четырнадцатой школы всё-таки оказались немножко отбитыми — поругались с появившимся тут мужичком и отошли в сторонку, чтобы не ругаться у нас на виду В какой-то момент кто-то закричал, послышался звон разбитой бутылки, и под мостом все затаились, пытаясь понять, что там происходит. До драки вроде бы не дошло, и то хорошо. Мужичок и парни из четырнадцатой школы не возвратились. Под клёпаными балками железнодорожного моста вновь стало шумно и весело.
Настя и Глеб пошли прогуляться. Гаммер передвинулся ко мне и заговорил про школу – сказал, что в десятом классе откажется от химии. Она не входила в список обязательных предметов, а он её никогда не любил и выберет ей взамен какую-нибудь географию. Гаммера сменила девочка, жившая со мной в Безымянном переулке, но разговор с ней не заладился, и я больше слушала, как Гаммер болтает с одноклассником из физмата. Они постепенно перешли на непонятный мне язык. Я узнала, что Гаммер вчера поставил кому-то на лицо респектабельный замок, и это был мув на восемьсот айкью, а его соперник вначале зафастволился, потом намасил лучников и микрил ими, как чёрт, но камбэкнуть всё равно не сумел и написал «гг». Одноклассник Гаммера слушал внимательно и так усердно кивал головой, что я не сдержала смеха. Гаммер догадался, что я смеюсь над его мувом на восемьсот айкью, и смутился. Попытался объяснить мне, в чём там было дело и кому он поставил на лицо свои замок, но у меня голова пошла кругом, и я попросила у Гаммера пощады.
Обернувшись, я увидела Карину из десятого «Б». Испугалась, что они с Настей опять найдут повод сцепиться, и решила, что пора возвращаться домой. К тому же перевалило далеко за полночь, и меня клонило в сон. Мы с Настей, Глебом, Гаммером, Таней и Славой пошли по тропинке вдоль Паркового ручья. Подсвечивали путь смартфонами, старались держаться поближе друг к другу. Гаммер пугал Таню привидениями, а я тихонько спросила Глеба, как продвигается переезд и почему Татьяна Николаевна, его мама, так редко прилетает в Калининград. Глеб, секунду назад расслабленный и улыбчивый, резко посерьёзнел, замкнулся. У него даже походка изменилась, стала более твёрдой, и он ответил очень странно. Сказал, что швейцарские учёные сравнили мозг современных коров с мозгом их диких предков. Выяснилось, что у коров мозг значительно меньше, особенно у молочных пород, которые контактировали с человеком чаще, чем мясные. Эволюционно коровы поглупели, ведь люди лишили их самостоятельности: кормили, лечили от болезней и вообще из поколения в поколение поощряли в них исключительную покорность.
– Мама не хочет, чтобы я поглупел, и доверяет мне. Считает, что самостоятельная жизнь пойдёт мне на пользу.
Помолчав, добавил:
– И она права.
Ответ Глеба смутил не только меня. Настя спросила:
– Постой, ты сейчас сравнил себя с коровой, а Татьяну Николаевну с пастухом?
– Ну да, – согласился Глеб. – В каком-то смысле так и есть.
– Родители растят нас на убой? – хохотнул Гаммер. – Откармливают, чтобы в старости нами питаться?
Мне совершенно не понравился наш разговор, и я постаралась сменить тему. К счастью, мы быстро прошли под двумя мостами, миновали помеченные деревья на склоне под детской больницей и вышли на Дмитрия Донского. Вскоре добрались до кирхи, там разделились. Настя с Глебом и Таней отправились в Треугольник, а Гаммер и Слава проводили меня до Безымянного переулка.
Дома все уже легли спать, лишь у папы на нижнем чердаке привычно горел свет. Я тихонько проскочила по лестнице к себе в мансарду и завалилась на кровать. Задумалась о парнях из четырнадцатой школы, о ментолках Гаммера и поглупевших коровах Глеба. Устала думать и вытянула Хилтона из рюкзачка. Хорошо, что в субботу можно читать хоть до рассвета. Я открыла «Потерянный горизонт» и оказалась на приёме у Верховного Ламы в его жарких, как турецкая баня, покоях где-то в верхней части горного монастыря Шангри-ла.
Выяснилось, что Верховного Ламу прежде звали Перро и ему было двести пятьдесят лет. В восемнадцатом веке Перро, обычный люксембургский монах-капуцин, случайно забрёл в Шангри-ла. С тех пор обосновался тут, натренировался взглядом лечить людей и передвигать предметы, заодно выучил кучу языков, увлёкся йогой, открыл секрет долголетия и попробовал освоить левитацию. В общем, занимался всем, чем обычно занимаются тибетские отшельники. Связь с внешним миром он не прервал и переписывался с кем-то из Пекина. Ответы ему приходили с задержкой в двенадцать лет! Я решила зачитать этот фрагмент «Потерянного горизонта» на следующей посткроссерской встрече – пусть знают, что такое настоящие потеряшки, и не ругают нашу почту! Перро договорился о поставках из Пекина в обмен на добытое под монастырём золото и постепенно превратил Шангри-ла в сокровищницу с богатейшими библиотекой и музеем. Тогда же он стал Верховным Ламой и объявил, что главная цель Шангри-ла – сохранить культурное наследие человечества и передать его тем, кто уцелеет после мировых войн, а попутно получить удовольствие от жизни, ни в чём себя не ограничивая, но и не слишком увлекаясь. Умеренность для жителей Шангри-ла была превыше всего. Ею ограничивались их распутство и добродетели.
Монахи привечали заблудившихся путешественников – среди прочих тут как-то жил путешественник из России, – а теперь с радостью пригласили к себе пассажиров разбившегося самолёта, пообещали им долголетие и прочие радости горной жизни, правда, признались, что террорист, переодетый в лейтенанта британских ВВС, нарочно угнал их самолёт, чтобы доставить его к порогу монастыря, – в Шангри-ла истосковались по свежей крови. В заключение Перро сказал, что скоро умрёт и сделает Конвэя своим преемником. Сказал и тут же умер. Конвэй даже не разобрался, какую именно власть он как преемник получит. В любом случае интерес Конвэя к монастырской жизни угас, когда он познакомился с молоденькой принцессой, игравшей ему на фортепиано. Принцесса мечтала вернуться в Китай и сговорилась с новыми гостями, то есть с пассажирами разбившегося самолёта, сбежать из Шангри-ла. Конвэй им помог. Вместе они присоединились к очередному каравану и добрались до городка Дацьенфа, расположенного на границе с Китаем. Там выяснилось, что принцесса не такая молодая. Ей перевалило за сотню-другую лет, и вдали от чудодейственной горы Каракал она рассыпалась прахом. Конвэй лишился своей китаяночки, а потом до конца дней скитался по горам в надежде найти обратный путь в Шангри-ла, чтобы принять обещанную ему должность Верховного Ламы.
Вот, собственно, и всё. Я прочитала книги старика Смирнова, так толком и не разобрав, что в них особенного. Вечером в воскресенье я позвала всех на первое в апреле собрание. Пересказывать Хилтона не стала, лишь повторила слова Глеба о том, что в «Потерянном горизонте» нет ничего примечательного, затем пожаловалась на чересчур быструю продажу болгарской открытки и добавила, что у нас есть шанс узнать о старике Смирнове чуточку больше. Настя решила, что я собираюсь вломиться в комнату регистрации.
– Нет, вламываться мы никуда не будем.
– Ну вот, – вздохнула Настя.
– Всё будет законно. Ну… почти законно.
– Так. Уже интереснее.
– Но мне нужна твоя помощь. – Я посмотрела на Глеба.
Глеб явно не ожидал, что за помощью я обращусь к нему, и немножко растерялся, но кивнул.
– Потребуется твоё очарование.
– О! – обрадовалась Настя. – И кого мы будем очаровывать?
– Людмилу Степановну.