ебом у распахнутого багажника.
– Очередное совпадение, – промолвил Гаммер.
Ничего не объясняя, я помчалась прочь от пыжика. Глеб, Настя и Гаммер закрыли багажник, захлопнули дверь машины и поторопились за мной.
Я выскочила на Пригородную, свернула на Пионерскую и вскоре выбежала к железнодорожной станции. Хотела уйти подальше, спрятаться. Страх накатывал со спины, толкал идти дальше. Едва ли кто-то гнался за нами, но стоять на месте было невыносимо, и я устремилась в лес. Наверное, мой страх передался остальным. Они покорно шли следом. В лесу я чуточку успокоилась и задержалась перевести дыхание. Положила бумажки в рюкзачок, а брошюру с маяком показала Насте с Глебом. Её выпустил Музей Мирового океана, и под фотографией было написано: «Маяк Риндерорт в посёлке Заливино на западном берегу устья Деймы».
– Заливино! – воскликнула Настя.
– Да, – кивнула я. – Теперь мы знаем, куда ведёт третий штемпель.
Глава пятнадцатаяНа западном берегу Деймы
На утренней электричке мы вернулись в Калининград. Поднявшись в мансарду я перечитала бумажки из «дряхлого пыжика». Убедилась, что к нашему делу они не относятся, и бросила их в мусорную корзину. Брошюрку с маяком, разумеется, сохранила, хотя ничего исключительного в ней не было. Музей Мирового океана лишь кратенько рассказывал о маяке и объявленном сборе средств на его реставрацию.
«Маяк построили в 1868 году в одноимённой немецкой деревушке Риндерорт. Он представлял собой угольный фонарь с линзой и поднимался с помощью ручного подъёмного механизма. В 1889 году была возведена кирпичная цилиндрическая башня с медной крышей и винтовой каменной лестницей». Вот и вся история из брошюрки, если не считать технических деталей вроде изначальной «высоты огня» и сохранившейся на кирпичах мануфактурной печати «W. JOURLAUKE». В интернете я дополнительно прочитала, что маяк погас тридцать шесть лет назад и местные жители вынесли из него всё ценное, срезали на металлолом оконные решётки, а в августе прошлого года он вместе с полуразрушенным домом маячника перешёл к Музею Мирового океана. Тогда же была напечатана брошюрка, в которой музей пообещал совместно с фондом «Благоустройство и взаимопомощь» запустить краудфандинговый сбор средств на реставрацию маяка и выдать занимательные бонусы частным инвесторам: «эксклюзивные экскурсии, путешествия на яхте, участие в параде исторических судов, включение в „Клуб друзей маяка” и пожизненное бесплатное посещение выставок».
На «Клопсе» я прочитала, что музей получил от частных инвесторов почти пять миллионов рублей. В сентябре прошлого года крупное пожертвование сделали судоремонтная компания «Варягъ» и её сотрудники. Руководство компании отдельно оплатило установку металлических дверей с элементами ковки и бронзовых ограждений маячной лампы. В музее надеялись собрать ещё больше средств, и я подумала, что будет смешно, если они получат все эти огромные миллионы, а в итоге поставят в доме маячника белые пластиковые окна и покроют его крышу металлочерепицей. Был ли Смирнов включён в «Клуб друзей маяка» и воспользовался ли он правом на бесплатные экскурсии, «Клопе» не уточнял. Я отбросила брошюрку. Если Смирнов и припрятал на маяке что-то для охотников за сокровищами, в ней об этом не упоминалось.
Я спрыгнула с кровати, схватила веник и лишний раз подмела пол в комнате. Села листать учебник математики, заглянула в тестовые задания ОГЭ, но вновь вскочила на ноги. Меня снедали недовольство и нетерпение. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. Ну, разве что в детстве, когда предвкушала свой день рождения – пронюхала, что родители купили куклу-кидза, и не понимала, почему бы им не вручить мне подарок заранее. Нет, даже то нетерпение было другим, не таким всепоглощающим. Сейчас я металась, пощипывала себя ногтями за губу, потом бухнулась на кровать и осознала: мне мало! Провести ночь в библиотечном подвале, обыскать отдел комплектования, примчаться в Светлогорск и забраться в чью-то припаркованную машину – мне этого было мало! Я хотела ещё! Мне не терпелось продвинуться в нашем расследовании, сделать парочку шагов вперёд – использовать хотя бы одну новенькую зацепку из болгарской открытки, расшифровать хотя бы один новенький ориентир из головоломки!
Брошюрку с маяком я пережевала, как пережёвывают жвачку, вытянув соки, оставив лишь комок безвкусной резины. Теперь и смотреть на неё не хотела. И Маджарово меня не радовало. Мы с Гаммером столько времени провели в интернете, а ничего стоящего про болгарский городок не обнаружили, разве что парочку заметок о действовавшем в Маджарове природоохранном центре «Восточные Родопы», который помимо прочего охранял и египетских стервятников. «Ну, охранял, и что с того?» Гаммер упрямо твердил, что мы проскочили треть карты-головоломки, однако меня эта мысль больше не удовлетворяла.
Я почувствовала себя Тюаном Джимом, Санди Пруэлем по прозвищу Голова с дыркой и Конвэем Великолепным – разом всеми искателями приключений из книг Смирнова. Открыла Конрада и перечитала фрагмент с мечтами Джима. «Он видел себя: то он спасает людей с тонущих судов, то в ураган срубает мачты, или с верёвкой плывёт по волнам прибоя, или, потерпев крушение, одиноко бродит, босой и полуголый, по не покрытым водой рифам, в поисках ракушек, которые отсрочили бы голодную смерть. Он сражался с дикарями под тропиками, усмирял мятеж, вспыхнувший во время бури, и на маленькой лодке, затерянной в океане, поддерживал мужество в отчаявшихся людях – всегда преданный своему долгу и непоколебимый, как герой из книжки». Я простила Конраду его утомительные перечисления. Наверное, в приключениях не бывает иначе – слишком много чувств и событий. Они вынужденно встают в однородную цепочку нанизываний, а промежутки между ними читатель сам заполняет собственным воображением. И нет, я не хотела, подобно Джиму, усмирить мятеж на корабле или, подобно Конвэю, отыскать свою Шангри-ла – так далеко в мечтах я не зашла. Мне было бы достаточно решить загадки Смирнова и наконец узнать его подлинную историю.
– Кстати, о цепочках, – шепнула я себе, отложила «Лорда Джима» и поднялась на верхний чердак.
Чтобы добраться до брошюрки с маяком, нам потребовалось сложить цепочку из трёх зацепок: «штемпель Светлогорска, старое здание, дряхлый пыжик». Брошюрка, в свою очередь, вошла в новую цепочку: «штемпель Заливина, брошюра с маяком». Я сняла с пробковой доски распечатки и планы библиотечных этажей, взамен прикрепила все собранные зацепки: на зелёных бумажках – неиспользованные, как «порванная марка с Орфеем», на белых – использованные, как «экслибрис Смирнова», на жёлтых – сомнительные, как «чернильное пятно на развороте „Оцеолы”». Разделение по цвету придумал Гаммер. Вообще, в сомнительные зацепки можно было записать что угодно, хоть «Общество болгарского Красного Креста», хоть количество букв в послании на открытке. В любом случае подставить третью зацепку в цепочку с Заливиным мне пока не удалось.
Отдельно я наметила цепочку с Болгарией: «Болгарская открытка, марка с виноградом, марка с Орфеем, марка с египетским стервятником, Ятаджик». Тут зацепок получилось с избытком.
Голова пошла кругом! И я не понимала, почему Смирнов привёл нас именно на Бородинскую в Калининграде, на нетуристическую окраину Светлогорска и в крохотный рыболовецкий посёлок на берегу Куршского залива. И был ли случайным выбор книг, подаренных «Варягом» библиотеке? Ещё до поездки в Светлогорск я расчертила табличку, в которой сопоставила книги Смирнова. Внесла в табличку всё подряд: годы и города изданий, названия описанных стран, биографии самих авторов, имена героев, их возраст, упомянутые исторические события. Даже отдельно отметила, что загадка Честертона, где отец Браун нашёл тайный проход за шкафом с вымышленными книгами, может иметь отношение к вымышленным местам вроде Зурбагана. Таких «может иметь отношение» набралось с десяток – взять хотя бы упоминание кладов, золота и прочих сокровищ или страшную смерть Драганова из «Таинственного похищения», смерть героев из других книг и смерть растерзанного вакханками Орфея. Или вот князь Отто из «Рассказов» Честертона. Он приехал в Пруссию искать золото и построил в замке лабиринт, чтобы спрятаться от убийц, а потом его всё-таки убили, и замковый лабиринт в каком-то смысле стал лабиринтом мертвеца… Бр-р!
Одно я знала наверняка: нужно ехать в Заливино и там разбираться со всеми загадками на месте. Гаммер считал, что нам осталось сделать последний шаг и на маяке мы найдём полноценную карту без головоломок. Ну, или ключ к решению головоломки. Я понадеялась, что он прав, а пока зашла на сайт посткроссинга и вытянула новый адрес. Села оформлять открытку в Германию. Хотя бы это занятие по-прежнему увлекало меня так, что я забывала обо всём на свете, даже об охоте за сокровищами.
Я выбрала фотографическую карточку с видом на Куршскую косу, украсила её на обороте коллажной рябиной: ягодки сделала дыроколом из засушенных с осени листьев девичьего винограда, веточки – из тонюсеньких веточек чёрной бузины, а листочки – из миниатюрных листиков рябинника. На оставшемся пространстве написала, что у нас зацвёл каштан и Калининград, словно гирляндами, украшен его соцветиями, а тротуары усыпаны бело-розовыми лепестками, как праздничным конфетти. В Безымянном переулке ещё зацвела черёмуха, но об этом я не написала – не хватило места.
Между тем в доме продолжалась обычная жизнь. Папа сидел на чердаке, мама продавала открытки в почтовой станции, дедушка возился с барахлившим телевизором, а бабушка нашла новое увлечение – занялась мамиными орхидеями. Мама четыре месяца продержала их семена в холодильнике, совсем про них забыла и чуть не погубила. Бабушка теперь перенесла семена к себе в комнату – держала в темноте и ждала, когда из них полезут первые усики корней.
Я сказала бабушке, что до конца майских праздников съезжу с друзьями посмотреть на маяк Риндерорт, и спросила, пустит ли нас переночевать её двоюродная сестра, если мы по пути заскочим в Полесск. Бабушка заверила меня, что Тамара Кузьминична обрадуется гостям. В Полесске она сейчас осталась одна. Стёпка, сын Тамары Кузьминичны и мой троюродный дядя, был столяром и до июня перебрался работать в Константиновку. Невестка уехала отдыхать под Черняховск, а единственный родной внук давно переселился в Москву. Вообще-то сын Тамары Кузьминичны был высокий, сильный, лет на пять постарше моего папы, но в семье его почему-то называли Стёпкой, и меня это всегда забавляло.