Лужи подсохли, и мы беззаботно шагали по тротуару вдоль бесконечно длинного гофрированного забора, за которым прятались цеха Калининградского мясоперерабатывающего завода – дедушка Валя любил их дачную тушёнку. Несмотря на праздничные дни, завод бухтел и распространял неприятные запахи. Я спустилась на проезжую часть и шла, поглядывая на очаровательные домики слева. Они были разные – покрытые штукатуркой, обитые пластиковым сайдингом или с голыми кирпичными стенами, – однако все стояли под черепичными крышами, и район смотрелся единым, по-своему гармоничным. Когда забор закончился, мы вышли к громадной водонапорной башне. Сама башня была краснокирпичная, с синей дверкой, а резервуар на ней – серый и бетонный, словно диспетчерская какого-то фантастического аэропорта. Настя сфотографировала Гаммера на фоне дверки и признала его лучшим туристом из нашей четвёрки.
Вместе с Заводской улицей закончился и тротуар. Если приближались машины, мы переходили на обочину, потом неизменно возвращались на проезжую часть и старались идти быстрее – за нами всё равно никто не наблюдал, и притворяться туристами больше не было смысла.
Полесск остался позади. Справа открылось заросшее кустами поле, а слева выросли двухэтажные серые домики с тарелками «Триколора». Мы миновали огороженную елями мельницу, и теперь нам чаще попадались красивые обомшелые деревья – места пошли просторные, сельские. Иногда встречались таблички с предложением купить сразу одиннадцать гектаров земли, за кустами виднелись полуразваленные фабричные коробки.
За километр до Заливина мы свернули направо, в болотистый лес. По обе стороны от дороги сгустилась тёмно-зелёная чаща, в ней чуть поблёскивали куцые озёрца, проглядывали топи, поросшие рогозом и ежеголовником. Я подумала на обратном пути задержаться здесь на минутку и собрать немножко растений для библиотечных мастер-классов.
Дорога вывела из леса в Заливино, и мы очутились на кладбище. Посёлок начался с почерневшего деревянного креста и лежавших на обочине похоронных венков. Мы миновали обелиски с чёрно-белыми медальонами, стенд военно-патриотического клуба и выцветший плакат «Концертная программа ко Дню пожилого человека». Свернули на Морскую и пошли по её красному тротуару. Справа между домами просвечивали воды залива, но маяк располагался на противоположной стороне Заливина, и мы опять изображали туристов. Не задерживались, не шумели, только на ходу притворно делали снимки и с опаской поглядывали на зашторенные окна домов. Чувствовали себя шпионами, попавшими на вражескую территорию.
Прохожие нам не встретились. Улица пустовала. Ни людей, ни машин, ни скота, ни собак. Посёлок словно приготовился к нашему появлению и ждал, когда мы себя проявим, чтобы схватить нас на месте преступления и тут же, не дожидаясь полиции, осудить на утопление или растерзание. От таких мыслей я поёжилась и постаралась идти поближе к Гаммеру.
Мы миновали недостроенную церквушку, две проржавевшие водонапорные башенки, старенькие черепичные и частично обвалившиеся, но, судя по спутниковым тарелкам, вполне жилые дома и дома целенькие, с прибранным двориком и свежевыкрашенным крыльцом.
Впереди показалась голубая автобусная остановка. Добравшись до неё, мы повернули направо и над кронами деревьев увидели красный цилиндр стоявшего неподалёку маяка. Вот теперь сердце у меня заколотилось так, что голова пошла кругом. И, как назло, утро выдалось ясное. Я бы предпочла брести через туман или ливень. Согласилась бы спрятаться в грохоте урагана.
Мы не фотографировались, не говорили. Шагать старались тише. Дошли до закрытой палатки фельдшерско-акушерского пункта, похожей на сельский магазин или платный туалет вроде того, что стоял у замка Лабиау. Пройдя дальше, выбрались к воротам рыболовецкого колхоза «Доброволец». Встали и прислушались. Ни голосов, ни шума моторов. Гаммер, прочитав на синих воротах табличку, усмехнулся. «Производственная территория. Частная собственность. Проход, проезд, пролёт, подкоп запрещён!» Шутники… Мне не было смешно. Тут всюду висели подобные таблички. «Внимание!», «Запрещён!», «Воспрещён!», «Строго!» Уф… Наконец мы проскользнули вдоль колхозного забора к воротам маяка – к тому месту, где вчера ждали Николая.
Как же много изменилось за последний день! Рядом не ворчала Тамара Кузьминична, у нас не было оплаченной экскурсии, а в рюкзаке Гаммера позвякивали инструменты, которыми он надеялся раскурочить стену благотворителей. Мы подобрались к последней черте – ещё немножко, и мы превратимся в грабителей, вандалов, в отчаянных охотников за сокровищами. Близость черты угнетала. Хотелось скорее пересечь её и больше ни о чём не думать.
Мы бестолково оглядывались и топтались у ворот, а потом Гаммер вдруг бросил камешек в синюю будку охранника.
– Ты… – Я подскочила от неожиданности.
Гаммер сказал, что теперь мы хотя бы уверены, что в будке никого нет. Значит, Николай действительно уплыл рыбачить. Я подумала, что в непогоду он задержался бы на берегу, так что мои надежды на ливень были довольно глупыми – мы укрылись бы под ним, но столкнулись бы с охранником. Гаммер заметил, что я отвлекаюсь на собственные мысли и веду себя рассеянно, поэтому взял меня за руку и повёл вслед за остальными в тенистый закуток между профнастилом колхозного забора, решётчатой изгородью маяка и утопавшим в кустах огрызком старой деревянной ограды. В закутке стоял электрический столб, и подход к нему был расчищен от травы. Мы надёжно спрятались от случайных взглядов. За изгородью тут возвышалась кирпичная беседка, и нас никто не заметил бы даже от маяка. Отличное место! Я бы здесь и осталась. Хоть на весь день!
– Действуем по плану, – прошептала Настя.
Мы сложили рюкзаки под столб. Туда же побросали куртки. Достали всё необходимое, переглянулись, и Гаммер полез через решётчатую изгородь. Ставя ноги на горизонтальные прутья, он перемахнул на другую сторону. Взял у меня покрывало и помог мне перебраться. Настя и Глеб справились сами, без помощи. Мы оказались на узенькой полоске между двумя изгородями. Гаммер засуетился, а я мысленно поторапливала его и переступала с ноги на ногу.
Вторая изгородь держалась на бетонных столбиках, и мы бы вскарабкались по ним, однако они были обмотаны витками колючей проволоки. Сама изгородь была невысокой, чуть выше меня. Гаммер легко набросил на неё покрывало, как набрасывают попону на спину взнузданной лошади. Верхняя струна провисла, а нижние тихонько лязгнули.
Глеб полез первый. С места прыгнул на покрывало. Покачиваясь, вцепился в него. Отчего-то помедлил. Перекинул ногу, словно и вправду взбирался на лошадь, и его штанина порвалась. Колючки насквозь проткнули покрывало. Лучше бы сложить его вдвое. Или втрое. Думать об этом было поздно, и Глеб сосредоточенно балансировал на струне, а когда он приподнял руку, я увидела кровь. Глеб порезался! Я отшатнулась. Поняла, что никуда не полезу. Останусь караулить. Если приблизится чужак, залаю на него, как пёс на привязи, но по колючкам лезть не буду!
Глеб спустился по ту сторону изгороди. Кажется, вновь что-то порвал. Присел, огляделся и на полусогнутых ногах кинулся к беседке. Настя второй подошла к покрывалу. Изготовилась подпрыгнуть, но я схватила её за кофту и заявила, что мне не перебраться, потому что колючки, кровь, боль, страх – нет! Настя хотела сказать что-то ободряющее, но увидела, как мне страшно, и они с Гаммером заметались между изгородями в поисках другого пути. Но другого пути, конечно же, не было. И быть не могло! Ведь мы здесь всё осмотрели ещё в первый раз.
Глеб шёпотом позвал нас, спросил, что случилось. Ему никто не ответил. Я попробовала сунуться под нижнюю струну колючей проволоки. Без толку. Настя предложила мне забраться на первую изгородь и с неё дотянуться до беседки, но я отчаянно замотала головой. Беседка была слишком далеко, скат её крыши – слишком крутым, а водосточный жёлоб – слишком хлипким.
Гаммер сказал, что поднимет меня и я вскарабкаюсь на бетонный столбик ворот. Над воротами проволоки не было. И, к счастью, никто не догадался утыкать верхушки столбиков битым стеклом по примеру стен в концлагерях.
– Хорошо, – прошептала я.
Мы подошли к воротам, и Гаммер положил руки мне на талию.
– Готова?
Я подумала, что сейчас мы выступим как в танцах на льду Ну, как в тех роликах, где фигурист подбрасывает, потом не может поймать фигуристку и она падает головой на лёд, а по трибунам проносится приглушённое «ох».
– Готова.
В последний момент я хотела попросить Гаммера, чтобы он перетащил сюда покрывало на случай, если я сорвусь со столбика и угожу на колючую проволоку. Не успела промолвить ни слова. Гаммер опустил руки ниже, подпёр ладонями мои бёдра и подбросил меня. Я не ожидала столь стремительного полёта и вскрикнула. Увидела верхушку столба – такую шершавую и с тёмной трещинкой посередине. Мир перевернулся, в стороне мелькнуло небо. Кажется, я попыталась за что-то уцепиться, почувствовала, как пальцы скользнули по чему-то твёрдому, и я вдруг очутилась на земле. Села, раскинув ноги, и уставилась на маяк, больше не отгороженный от меня никакими изгородями. Я перебралась! Хоть и не поняла, как умудрилась сделать это до того ловко и быстро. Обернулась и увидела расширенные от ужаса глаза Насти и Гаммера. Судя по всему, мой акробатический трюк со стороны смотрелся не столь грациозным. Как бы там ни было, я вскочила на ноги и припустила к беседке, где меня ждал Глеб.
– Ты как? – спросил он.
Я кивнула. Не произнесла ни слова. Впервые в своей жизни по-настоящему онемела. Раньше не представляла, как такое возможно. Горло потяжелело и будто опустилось в грудь. Однако я не чувствовала ни страха, ни волнения. Была собрана, готова действовать дальше. Улыбкой поприветствовала Настю, когда она к нам присоединилась.
– Живая? – прошептала Настя.
Я опять не смогла ничего сказать. Разозлилась на себя, но бодро кивнула. Пожалуй, чересчур бодро. Настя посмотрела на меня с подозрением. А ведь я даже не увидела, как она перебралась через изгородь! Где там Гаммер? Он вскарабкался по покрывалу, перекинул ногу, и тут верхняя струна резко просела, словно где-то слетело крепление. Гаммер не растерялся и сиганул на землю. Упал довольно тяжело, но сразу поднялся и побежал к нам.