Ведущий вопил, гости поднимали таблички, перекрывая друг друга. Табличек становилось все меньше, поднимались они все реже, и вот уже остались двое: Франкенштейн и какой-то…
Стоп. Франкенштейн?!
— А он справится?
— Алекс? Разумеется. Что там сложного.
— Ну не знаю, — пожала плечами Дора, — аукционы для меня — темный лес. Вдруг кто-то не захочет уступать? И будет готов заплатить любые деньги? До какого предела твой верный… гм… твой Агеластос может поднимать цену?
— Ты серьезно? — Костас удивлено посмотрел на дочь и расхохотался. — До какого предела? Да нет предела, хоть миллион пусть предложит!
— Но… — Дора сначала опешила, а потом до нее явно дошло, девушка фыркнула. — Я забыла! Это же твой аукцион! Но тогда… Тогда зачем вообще было устраивать этот фарс, можно ведь было просто забрать девушку себе.
— А как бы ты объяснила это Нике? Как это вписалось бы в придуманную нами легенду? Я ведь добропорядочный бизнесмен, решивший помочь попавшей в беду русской девочке. И каким ж образом добропорядочный бизнесмен смог бы вытащить несчастную из лап торговцев живым товаром, кроме как выкупить ее на аукционе? Но сам участвовать в этом безобразии не смог, стыдно, вот и нашел посредника.
— Какой ты у меня добрый и чуткий, папочка! — манерно пропищала Дора, поправляя очки на носу.
— Не кривляйся, — нахмурился Костас. — Мы с тобой сто раз уже это обсуждали — не надо кого-то изображать, надо быть естественной. Рекламной версией себя, такой, как при общении с семьей Кралидисов.
— Да-да, помню. Доброй, отзывчивой, чуткой и скромной умницей-страшилкой. Способной стать любящей сестренкой для бедной, оказавшейся на чужбине сиротки. Она ведь сиротка?
— Почти. Там только мать, и та алкоголичка. Если вообще еще жива.
— Пап, а мне обязательно таскать на носу это уродство? — Дора сняла очки, с достаточно дорогой и модной оправой, но совершенно не подходящие девушке, делающие ее еще более некрасивой. — Вдруг Ника заметит, что в них простые стекла, без диоптрий?
— Ничего она не заметит, — отмахнулся отец. — А очки нужны, ты в них до того нелепая, что хочется тебя пожалеть и обнять.
Костас посмотрел на часы, нахмурился. Собрался что-то сказать, но смартфон опередил владельца, утробно закурлыкав. Ифанидис посмотрел на дисплей, довольно улыбнулся, ответил на звонок:
— Ну наконец-то! Я уже напрягся было. Как все прошло? — кивнул дочери и показал большой палец. — Отлично! Вези ее в тот дом. Мы с Дорой тоже туда направляемся.
Франкенштейн победил.
Сколько он заплатил, Алина не знала, она не прислушивалась. Просто замерла в своей коробке, зажмурилась и ждала.
В глубине души, на самом-самом донышке все же надеясь, что этот странный мужчина со шрамом выиграет в азартном поединке. Потому что второй покупатель оказался уж очень мерзким. Нет, такого ужаса, как хозяин Люси, этот тип не вызывал, а вот отвращение — да.
Болезненно толстый, буквально растекшийся, обильно потеющий, с полными, какими-то вывернутыми губами, с потерявшимися в щеках масляными пуговками глаз — ну гадость же! Алину от одной мысли оказаться в полной его власти тошнило.
И она искренне обрадовалась, когда табличку в итоге поднял только Франкенштейн, а толстяк досадливо отшвырнул свою и залпом допил виски из стакана.
Коробку прямо с Алиной охранники унесли со сцены — так же уносили и остальных. Поставили в холле и ушли, потеряв к пленнице всякий интерес. Товар продан, это уже не их ответственность.
Вот он, шанс! Надо попробовать сбежать.
Выбраться из коробки самостоятельно не получалось, дверца закрывалась снаружи. Попробовала пинать дверцу — бесполезно. Сняла туфельку, намереваясь разбить стекло, но в этот момент в холл вышел тот самый мерзкий толстяк.
Увидел одиноко стоявшую коробку, глазки снова заблестели. Оглянулся по сторонам — никого. Торопливо направился к коробке, какое-то время возился с замком, судя по всему, мешали дрожащие от возбуждения пальцы.
Наконец замок поддался, толстяк, что-то бормоча сиплым голосом, потянул Алину за руку из коробки. Ладонь была липкой от пота, от омерзения девушку затрясло. Она пыталась сопротивляться, но силы оказались неравными, толстяк буквально выдернул Алину из коробки, прижал к стене и начал жадно облапывать. Губы-вареники приблизились к лицу девушки, одна мерзкая лапа стиснула грудь, вторая полезла под подол. Придавленная пузом к стене, Алина даже пошевелиться не могла.
А вот кричать изо всех сил могла, плюнуть в гнусную харю — тоже. Что она и сделала, но толстяка это, похоже, только еще больше раззадорило, его рука уже орудовала под трусиками, а толстый палец вот-вот…
Но до вот-вот не дошло, жирный мерзавец вдруг завизжал совершенно по-бабьи и, подвывая, отлепился от Алины — его в буквально смысле оттащили за уши.
Вернее, за одно ухо, но тянули жестко, ухо даже начало отрываться в районе мочки. Толстяк выл, пытаясь освободиться от захвата, но все было бесполезно, удары сыпались на него один за другим. Причем удары унизительные — звонкие пощечины. Но весьма увесистые пощечины, вскоре рыдало кровью не только ухо, но и разбитые нос с губами.
Уж очень толстяк разозлил Франкенштейна своей наглостью.
Прибежавшие на шум охранники не вмешивались, с удовольствием наблюдали за расправой со стороны. Гость нарушил правила, посягнул на чужую собственность, получил по заслугам. Пусть скажет спасибо, что ухо осталось на месте.
Глава 22
Что ж он так психанул-то?
Ведь нажил себе очередного врага, причем врага довольно опасного — Сол Козицки только казался безобидным жирдяем, способным лишь жрать в три горла и иметь все, что движется. Нет, жрать он как раз жрал, и на почве секса был повернут неслабо, а вот по безобидности его можно сравнить со скорпионом. Или с гадюкой, жирной и подлой.
И такого унижения эта жирная и подлая гадюка точно не простит, постарается отомстить, так что теперь ходи и оглядывайся, Алекс. Оно того стоило? Ну подпортил бы урод товар, да и фиг с ним, в конце-то концов! Заплатил бы штраф. Ведь девственность Ники большого значения в задуманной шефом игре не имеет. Она уже через многое прошла, пережила бы и это унижение. Девчонка всего лишь орудие, ее дальнейшая судьба после завершения игры никого не волнует. Кстати, не самая страшная судьба, жить будет, правда, в тюрьме.
Алекс давно уже научился равнодушно относиться к живому товару в бизнесе Ифанидиса. Первое время коробило, но потом привык. Тем более что надзор за этой стороной бизнеса и не входил в перечень прямых обязанностей Алекса Агеластоса, просто человека, занимавшегося приемом и сортировкой новых поступлений, подстрелили в одной из заварушек. И пока он долечивался после ранения, девушками пришлось заняться главному секьюрити Николаса Ифанидиса.
Эта ершистая девчонка сразу обратила на себя внимание, еще там, в грязном и провонявшемся контейнере. Тогда Алекс толком и не рассмотрел ее, тем более что все девушки после нескольких дней, проведенных в металлической душной коробке, выглядели, мягко говоря, непрезентабельно.
Ника тогда выделилась смелостью и непокорностью. Такие девчонки порой попадались и раньше, но в итоге все же смирялись с судьбой и надеялись на удачу и везение. Эта же смиряться не собиралась, умудрилась облапошить охрану и сбежать. Хорошо, что он успел вовремя, и в тот раз, в лесу, когда Нику убивали рассвирепевшие из-за собственного косяка бабуины, и потом, когда убить себя она пыталась сама.
Чувствовался в девчонке внутренний стержень, может, именно этим она и понравилась ему? Хотя нет, понравилась — не совсем верно, Нику хотелось оберегать, защищать, хотелось помочь вернуться домой. А это было неправильно. И странно. Никогда прежде Алекс ничего подобного не испытывал, он в принципе был человеком жестким и славился именно отсутствием каких-либо эмоций.
Вот только… насчет «никогда прежде» ты погорячился, дружище. Были в твоей жизни и любовь, и нежность, и страсть, и желание защитить от всех бед, беречь и заботиться. Была любимая женщина, была ее маленькая дочь, которая за короткое время стала для Алекса родным ребенком. Его два светлых лучика в привычном уже мраке криминального мира.
Именно светлых…
Света, Светланка, Лана-Олененок, Свет его жизни. И крошка Снежана, Нежнулька, со светлыми же кудряшками. Как же он полюбил их, своих девочек! Они стали смыслом его жизни, надеждой на счастье, на новую жизнь. Рядом с ними он становился другим, все плохое плавилось в его душе под теплыми лучами их света. И можно, нужно было просто перечеркнуть прошлую жизнь, начать с чистого листа — Лана была готова уйти с ним в никуда, доверить ему их с дочерью судьбу.
А он испугался.
Нет, изначально он придумал себе оправдание — босс не позволит ему уйти, будет искать, чтобы наказать, придется всю жизнь прятаться. Он не может подвергнуть такому риску любимую женщину и ее ребенка!
Вот только на самом деле все это было чушью. Да, Ифанидис славился своей мстительностью и жесткостью, он любил показательные карательные акции за предательство и трусость. Но на тот момент Алекс еще не был самым доверенным помощником босса, его правой рукой. Он и мизинцем правой руки не был, обычный рядовой сотрудник личной охраны босса.
Ну хорошо, не совсем обычный, уже выделился из толпы — случай помог. Спас маленькую дочь босса от вырвавшихся из вольера сторожевых псов. Остальные охранники тогда убежали в сторожку — якобы за оружием. Может, и не якобы, оружия при них действительно не оказалось. Да, разгильдяйство, да, расслабились — ну потому что…
Кто решится посреди белого дня нагло атаковать виллу Николаса Ифанидиса, уважаемого бизнесмена? Где на тот момент самого хозяина не было, а вот маленькая Дора с нянькой — присутствовали. Прямо во дворе, малышка возилась в песочнице, нянька сидела рядом на скамейке.
Никто и не решился атаковать. Никто, кроме разозленных псов — дебилы-охранники и разозлили. Скучно им стало, решили позабавиться, начали дразнить собак и тупо ржать, когда здоровенные ротвейлеры бросались на сетку вольера, хрипя и брызжа слюной.