т выполнению долга. Она ослепляет, лишает правильного взгляда и не дает разглядеть очевидное. Опасаюсь, как бы мой коллега из русской полиции не подхватил это опасное заболевание. Кстати, погода настала чудесная. Я понимаю, что в зимней России есть свое очарование. Правда, оно слишком дорого обходится. Я почти не чувствую ног. Прошло уже больше суток, а мы по-прежнему отрезаны. А теперь хочу рассказать вам, дорогая Агата, самые неожиданные новости. Представьте: нескольких гостей сразила внезапная смерть. Доктор уверяет, что это – сердечный приступ. Господин Веронин умер, принимая ингаляцию. А его пожилая спутница умерла, когда ей делали косметическую маску. К сожалению, обстоятельства не позволяют мне досконально изучить тела. Тогда я наверняка бы смог выйти на убийцу. Ничего так не оставляет следов, как отравление. Особенно неумелыми руками. Имейте это в виду, дорогая Агата, когда соберетесь кого-нибудь отправить на тот свет. Кажется, я заразился не только русским юмором, но и печалью: я скучаю по родине. Она где-то далеко, там, где идут наши теплые грибные бельгийские дожди… Как не хватает мне их здесь, в русских морозах…
59
Сорочка Владимира Петровича была расстегнута, из открытого ворота виднелся треугольник бледной кожи. Жилетка и пиджак разлетелись на кровать и чайный столик. Галстук свернулся змеей на ковре. В таком виде его, вероятно, не заставала ни одна живая душа. Игнатьев всегда был идеалом нотариуса: строгий, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, с аккуратно завязанным галстуком, в крахмальной чистой сорочке. Такой вид подчеркивал: это человек состоит из одних достоинств. А печать его – тверже золота. Оттого преображение его было еще более внезапным.
Он распахнул дверь и пошел в кресло, предоставив гостю делать с дверью что заблагорассудится. Ванзаров спрятал радость поглубже и состроил печально-страдальческую маску.
– Что, проклинать будете? – спросили его.
– За что вас проклинать… – тихо ответил Ванзаров. – Вы исполняли свой долг. Кто же знал, что долг обойдется в цену десятка жизней. Свою в расчет не беру, кому она нужна… Зато этим несчастным, невиновным душам дана редкая возможность насладиться последними часами уходящей жизни… Ну, про себя я не говорю…
Речь была столь проникновенной и жалобной, что старика пробрало не на шутку. Игнатьев вскочил, схватился за волосы, как будто поседевшие, и принялся рвать их.
– Вот тебе, вот тебе, старый дурак! – рычал он.
Ванзарову пришлось упокоить его силой. Глаза нотариуса блестели от слез. Он молитвенно сложил руки.
– Голубчик, Родион Георгиевич, что я могу для вас сделать?
– Что для меня сделать? – спросил Ванзаров трагически. – Наследников у меня нет, да и завещание составить не успел. Родственники как-нибудь разберутся… Мать-старушка поплачет и забудет… А вы живите и помните… Храните свой долг, который дороже жизней…
Игнатьев взвыл и норовил вырвать у себя что-нибудь из головы. Ванзаров держал его руки крепко, сила в них еще была приличная.
– Простите, простите меня… – повторял он торопливо. – Что сделать… Как помочь…
– Помочь нельзя, но исполните просьбу мою последнюю… – проговорил Ванзаров так трогательно, что чуть в самом деле не прослезился.
– Просите что угодно! Все сделаю! Искуплю…
– Мне много не надо в оставшиеся часы… – Ванзаров шмыгнул носом, будто подступали слезы. – Разве удовлетворите любопытство напоследок. Да, знаю, грех, но такова моя последняя воля…
– Конечно, ни в чем отказа не будет…
Нотариус стал мягким и податливым, как воск. То есть был доведен до нужной точки откровенности. Ванзаров попросил подробно рассказать, как мистер Маверик оформил свое завещание.
Игнатьев ничего не скрывал. Маверик пришел в его контору в двадцатых числах декабря под вечер, когда нотариус собрался закрывать контору. Он предъявил американский паспорт, который Игнатьев проверил как мог. Опытному взгляду было ясно: документ настоящий. Клиент отменно говорил по-русски и, не скрываясь, рассказал, что двадцать лет назад уехал в Америку за лучшей долей. Там разбогател. Состояние свое хочет завещать на родине. Российские законы тому не препятствуют.
Игнатьев получил с него полагаемый гербовый сбор и со слов составил завещание, которое было зачитано утром. После чего Маверик выдал ему известную кожаную папку и пять запечатанных конвертов. На конвертах, кроме цифр, не имелось никаких надписей. Маверик попросил поставить на каждом с обратной стороны печать нотариуса. Игнатьеву это труда не составило. После чего началось самое интересное.
Маверик назвал несколько фамилий очень серьезных господ, которые рекомендовали его. Кроме обычных, ему требовались особые услуги. А именно: в нужный день приехать в сестрорецкий «Курорт» и в удовольствии отдыха провести день. Если же на другой день утром мистер Маверик не выйдет к завтраку, затребовать показать его живым или мертвым. Вероятнее всего, он будет уже мертв. Тогда по одному зачитать конверты, руководствуясь его волей, изложенной в них. Главное, что нотариусу категорически запрещалось любым образом показывать, что он знаком с Мавериком.
С такими услугами Игнатьев сталкивался впервые. Впрочем, ничего противозаконного в них не было. Выполнение их никакого вреда его репутации нанести не могло. А сумма, предложенная за путешествие, была столь внушительна, что и мертвого подняла бы с места. Мистер Маверик пожал нотариусу руку и отбыл. После чего Игнатьев увидел его в вагоне пригородного поезда.
– Упомянули пять конвертов, – напомнил Ванзаров, забыв о последних часах жизни.
– Именно так и было, – подтвердил Игнатьев.
– В папке оказалось только четыре…
– Сам удивляюсь. Он же сам их вложил и закрыл папку. Я только печать поставил.
– Не стоит и говорить, что конверт на ковер не падал…
Игнатьев подтвердил: говорить такое не стоит.
– Как он выглядел? – спросил Ванзаров.
– Так вот и выглядел: шуба эта роскошная, костюм французский, заколка брильянтовая, франт, одним словом. Да, еще шляпу не снимал…
– Какую шляпу?
– Этакая белая, с ремешком, широкополая… – Игнатьев показал обширный круг над головой. – Говорит, в Америке так все ходят, причем нигде не снимают, он привык. Ужасные нравы. Дикий народ…
– Сидел он к вам бочком потому, что шубу тоже не снял, а в кресло не помещался.
– Так и было, – согласился нотариус. – Манеры у него еще те, доложу я вам. Хотя о покойных и не принято дурно…
– Все посматривал, как вы пишете… – Ванзаров сильно нагнулся вперед.
– Недоверчивый господин этот американец. Пришел по рекомендации, а за каждой буквой следил…
– Голос у него сильный…
– Да уж, все вкрадчиво говорил – так, будто боялся, что подслушают…
– Что ж, Владимир Петрович, любопытство мое насыщено, – сказал Ванзаров, вставая.
– Куда же вы теперь, голубчик мой? – В глазах Игнатьева опять стояли слезы.
– Пойду попрощаюсь с белым светом. Точнее, уже не совсем белым. Снегом, облаками, заливом… Не поминайте лихом…
Ванзаров тихонько затворил за собой. Из-за двери слышались сдавленные рыдания. За старика можно не волноваться. Поплачет и перестанет. Игнатьев не из тех, кто в петлю полезет: это же нарушение закона.
А вот разговорить его на откровенность, да с такой легкостью, – этот фокус не прошел еще ни у одного чиновника столичной полиции, сколько ни пробовали. Только умирающему сыщику Ванзарову это удалось. Что нельзя не поставить в заслугу психологике. Жаль, Лебедев не видел маленькую победу чувств над законом. И ведь не поверит, если рассказать, что сам Игнатьев раскололся как гнилой орех…
Блокнотпознавательных и досужих развлечений для господ утомленных читателей
Методика определения убийцы от ротмистра Францевича
1. Разыщите в хозяйстве жены / вашем швейном сундучке обычную булавку.
2. Вырежьте стрелку компаса:
3. В верхних секторах впишите четыре фамилии предполагаемых убийц:
4. Насадите стрелку компаса по центру булавки.
5. Прочно и глубоко воткните булавку со стрелкой в центр круга.
6. Ловким и уверенным движением запустите вращение стрелки. Запомните, на кого она укажет.
7. Повторите верчение не менее семи раз.
8. Выпишите внизу этой страницы фамилию, выпавшую больше всего раз.
9. После прочтения сравните с результатом.
10. Используйте полученный результат в практической деятельности.
Убийца:_____________________________
60
Около двери Марго он задержался. В номере было тихо. Ему столько надо сказать ей, столько объяснить, да просто хотелось видеть эти чародейские глаза, которые вытягивали из него все желания. Вдруг на ум ему забрела шальная мысль: а ведь он ее совсем не знает. Все, что известно, – с ее слов. Никаких подтверждений, никаких документов, особенно касательно истории про упавшее с неба наследство. Буквально – ничего. Одни чувства, которые заслонили разум.
Что там все время бубнила логика, а он отмахивался, как от надоедливой мухи? Что так тщательно не замечал? На что закрывал глаза?
Сейчас Ванзаров не готов был спорить с собой. Это как остаться без тыла в самый ответственный момент боя. Который вот-вот начнется. Нельзя никому не верить, кроме психологики, так с ума сойдешь…
И все-таки намерение сменил. Да и чай его уже никому не нужен. Он повернулся к лестнице на свой этаж, когда в спину ударил холод.
– Наконец-то нашел вас!
Доктор был взволнован.
– Опять процедуру кому-то устроили? – спросил Ванзаров.
– Какие процедуры! – возмутился Могилевский. – Идемте скорее, покажу кое-что любопытное…
Известной дорогой доктор вел к боковому крылу курзала. Шел он быстро и уверенно, как будто не собирался умирать, только пар валил. И все торопил Ванзарова.
За углом дома издалека виднелась туша Кабанихи. В подступавших сумерках она казалась куда страшней, чем при свете дня. Страх любит тьму. Корявой кочергой своей во тьме шевелит он воображение человека, распаляя его жарко так, чтоб мелкая тень разрослась ужасным видением. Нет от него спасения, только цыкнуть и прогнать.