— Это кто такой? Что это за мудак?
— Какой-то писклявый голос у этого клоуна, мелкая. Это твой Ромео, да? Или кто-то другой? — я сгреб его за шиворот и удерживал на вытянутой руке.
— Макс, не надо, — ее огромные глаза широко распахнуты, губы блестят, переводит взгляд то на меня, то на придурка своего, а я понимаю, что смотрю на ее рот и мне опять хочется стереть с него этот долбаный блеск, сожрать губами. Какое-то наваждение нездоровое.
— Ты вообще охренел, ты кто такой? — клоун барахтается, повизгивает, пытается вырваться. Неужели это чмо ей реально нравится? Вот это чудо, примерно ее возраста, с внешностью смазливого рэпера и с косяком за ухом?
— Отвали, отстань от нее, — он явно не унимался.
Определенно, этот голос меня выбешивал, всего лишь один удар в лощенную физиономию, и еще один, для верности. Сопляк уже на карачках, зажимает свернутую челюсть и разбитый нос.
— Макс. Ты что творишь? Маааакс, не надо. Да что за… — я ее не слышал, я видел, как через весь зал к нам продирается пара братков Ахмеда, и теперь уже не с травматами, а с настоящими стволами.
Подхватил Дарину и перекинул через плечо.
— Вечеринка окончена. Заткнись, мелкая, я тебе потом популярно объясню, что ТЫ творишь, мать твою, и что тебе за это будет.
ГЛАВА 9. Макс
Я гнал на бешеной скорости, выскакивая на встречку. В никуда. Понимал, что за нами нет никакой погони, но все равно гнал. На нее даже не смотрел. Как впихнул в машину и силой шваркнул дверцей, больше не оборачивался. Салон автомобиля разрывали дикие басы тяжелого рока, а у меня перед глазами трасса, белые полосы ограничителей и клоун, лапающий ее за талию, за волосы, протягивающий ей сигарету. Захотелось вернуться и пару раз мордой об стол, да так, чтоб захлебнулся и зубами подавился. Я никогда, бл**ь, не чувствовал ничего подобного. И словно гоню за контролем, а он и не маячит впереди. Даже в точку не ушел, он где-то вне досягаемости.
— Притормози. Мааакс, ты убьешь нас. Какого черта ты гонишь, как бешеный?
Вцепилась в мое запястье пальцами, а я стряхнул ее руку и вдавил педаль газа сильнее. Смотреть на нее не хотелось. Точнее, хотелось, и именно поэтому не смотрел. Понимал, что домой отвезти надо, а остановиться не мог.
— Прекрати. Что с тобой?
А хрен его знает, что со мной. Я сам не знаю. Меня замкнуло. Только скорость впитывала ярость и ощущение, как контроль окончательно уплыл и мозги расплавились. У меня так бывало — заклинит и все. Заканчивалось это обычно либо дракой, либо попойкой в хлам вместе с дикой оргией, или вот так, на скорости, в никуда, пока не отпустит. Просто сейчас она была рядом, а меня не отпускало. Ей бы помолчать хоть пару минут, не мешать выстраивать внутри стены, сковывать зверя цепями, закрывать замки, а она не замолкает, и я словно вижу картинками, как цепь из рук выскальзывает, как ключ не поворачивается в ржавом, взломанном замке, и зверь скалится, рычит. Давно не чувствовал эту утечку контроля, пару лет так точно.
Только сейчас понимал, что это ревность бешеная. На пустом месте, без каких-либо прав. А если будут права? Я же и убить ее могу? Представил ее под ним, и перед глазами на секунду потемнело — могу. Обоих. Легко.
Ни с кем и никогда так не бывало. Не ревновал. Ни бывших, ни настоящих. С легкостью отпускал, трахал вдвоем, втроем, наблюдал как их трахают — и никакой ревности. Потому что своими никогда не считал. Нахрен они мне сдались.
— Ты что себе позволяешь? Кто ты такой вообще? — ее голос врывается в размышления, перекрывая музыку, — Какого черта ты лезешь в мою жизнь? Ты мне никто, я знать тебя не знаю и знать не хочу. Останови машину. Останови, говорю. Ненормальный.
Снова вцепилась в мои руки на руле, меня крутануло на встречную, на этот раз отшвырнул ее с такой силой, не оборачиваясь, что услышал, как ударилась о стекло, но не замолчала, а я выровнял машину как раз под оглушительный гудок несущегося нам на встречу грузовика.
— Ты все испортил. Там вечеринка была. Все мои из универа это увидели. Я что, девочка? Ребенок? С кем хочу с тем и гуляю, с кем хочу с тем и трахаюсь. Когда хочу и где хочу.
— Давно уже трахаешься когда хочешь, где хочешь и с кем хочешь? Счет потеряла?
— прорычал, чувствуя, если не замолчит — сверну ей шею.
— Нет, — голос сорвался, — сегодня хотела первый раз попробовать, так ты помешал.
Резко тормознул на обочине, так резко, что девчонку бросило в мою сторону, сам не заметил, как схватил ее за горло, тяжело дыша, и только сейчас посмотрел в глаза — широко распахнуты и даже руку мою не перехватывает, только смотрит. Знаю, что она права, сто, тысячу, миллион раз права. Я ей никто. Она мне никто. И останемся никем. А взгляд уже к губам ее скользит, они очень мягкие и пухлые, с капризным изгибом. Если по ним провести языком, я почувствую каждую морщинку и какие они на вкус, а в глубине ее рта так же горячо, как и от прерывистого дыхания, которое я ощущаю даже на расстоянии.
Попробовать она хотела… С мудаком этим.
— Максим.
Вздрогнул и посмотрел в глаза — зрачки расширены, и мое отражение дрожит в голубом тумане.
— Макс, — поправил автоматически. У нее ресницы длинные и сильно загнутые на концах, а на переносице несколько веснушек. Их было столько же три года назад?
— Маааксим, — упрямо, чуть растягивая "а", а я дрожать начинаю от звука своего имени ее голосом.
— Не называй меня так, — ослабил хватку и большой палец гладит впадинку между шеей и плечом, поднимаясь к мочке уха. Шелковая. Горячая. Вена пульсирует сильно-сильно под пальцами.
— Почему? — не отводит взгляд, и я уже отчетливо слышу ее рваное дыхание и вижу, как приоткрылся рот. Соблазняет и сама не понимает, или, бл**ь, прекрасно понимает. Только вряд ли догадывается, что это будет далеко не так, как она себе представляет. Это будет грязно, больно, жестоко, до слез. Ей не понравится.
— Потому что я так сказал. Мне не нравится, — Нрааавится. Еще как нравится. Именно вот так — Маааксим. Протяжно. Наклонился ниже, и вена под пальцами задрожала сильнее. Дыхание пахнет пожаром, и я вдруг отчетливо понимаю, где весь контроль — у нее. Вот там, на дне голубых глаз, потому что ярость отступила, и где-то на задворках сознания я понимал — нас уносит сейчас. Вот в эту минуту уносит к чертям собачьим, и меня подбрасывает от потребности набросится на ее губы.
— А мне нравится твое имя. Я хочу произносить его вслух. Максим, — сжал горло крепче и ее глаза распахнулись шире. Испугалась, маленькая? Мне самому страшно, веришь? Я боюсь себя намного больше, чем ты, а ты злишь, намеренно или случайно, но злишь. Не мешай кирпичи складывать, не мешааай, маленькая, они обвалятся, и обоих, нахрен, задавит. Подалась вперед, но я удержал на месте.
— Что еще нравится? — голос как чужой, вниз по ее шее, к груди, и судорожно сглотнуть, увидев, как соски натянули материю топа.
— Все. В тебе все нравится, — задыхается и тоже на мои губы смотрит.
— Ты меня не знаешь, — а ладонь уже сжала ее затылок, удерживая, чтоб в глаза смотрела, а другой рукой, костяшками пальцев, по скуле, вниз, к груди, каждым цепляя сосок. Инстинктивно… потому что уже соблазнила. Потому что хочу трогать.
— Это ты себя… — выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, — не знаешь.
Усмехнулся почти зло и склонился к ее губам:
— И какой я?
Дарина вдруг резко обхватила меня за шею и прильнула всем телом, жадно губами к моим губам. Сам не понял, как набросился на ее рот, в каком-то безумии врываясь в него языком, сплетая с ее, глубоко, быстро, грубо. Отвечает, сбивается, но отвечает голодом, ударяясь зубами до крови. Ее пальцы в моих волосах, они судорожно сжимаются, и она тянет к себе, как будто боится, что оторвусь, и я понимаю, что сам впился в ее затылок мертвой хваткой и пожираю ее на вкус, на ощупь. Член разрывает от сумасшедшей эрекции. Всего лишь от поцелуя, мать вашу. Оторвал от себя за волосы, а сам на рот ее смотрю и мысленно уже взял его и языком, и пальцами, и членом. Пошло, но так сладко… потому что вкус ее поцелуя именно сладкий.
— Какой? — хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением.
— Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, — так естественно, что крышу снесло снова, к ее рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с ее всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы ее. Невинная. Охренеть. У меня были девственницы. Но не такие, как она… я смутно их помнил. Сжатость, скромность, стеснение. Скучно. А она, как огонь, да я ее голод кожей чувствую, и от этого трясти начинает. Дикое возбуждение на грани фола, когда до точки невозврата полвздоха, а до полного срыва — пару прикосновений, и зверь начнет рвать цепи к такой-то матери.
Девственница. Бл***, Зверь, тормози. Мне ее в машине на обочине трахать? Она достойна лучшего. Даже ее клоун лучше меня. Да кто угодно лучше в сотни раз. Куда я тяну ее? В болото к себе, вот куда. В грязи моей искупаться. А потом? Когда мне надоест? Что будет, нахрен, потом?
Оторвался от ее рта и отстранил рывком от себя, вышел из тачки. Это полный раздрай, меня лихорадит, как после передоза кокаином. Достал сигарету, а зажигалка в руках ходуном ходит. Я мог бы ее там… так хотел, что, пожалуй, сейчас был способен кого-то убить. Но это же не какая-то очередная бл**ь. Это моя мелкая. Моя Птичка. Какая моя? Кто сказал? С каких пор вдруг моя? Это та маленькая девочка, которая спала ночами под кроватью, потому что какие-то ублюдки-извращенцы, вроде меня, трахали ее одноклассниц у нее на глазах, и она боялась стать следующей.
— Не понравилась, да? Они лучше, все шлюхи твои?
Обернулся к ней — дрожит, глаза все такие же пьяные, то ли от слез, то ли от возбуждения, и губы, опухшие от поцелуев. Дикий соблазн во плоти.