– Прошу простить за беспорядок, – учтиво сказал Успенский, указывая на кипу папок на столе. – Наш главный врач, Оттон Антонович Чечотт, заболел, так я и его замещаю, и дежурю. Праздники у нас трудное время… Чем могу быть вам полезен?
Ванзаров спросил: не появлялось ли новых сведений о докторе Охчинском? Быть может, случайных и малозначимых.
Сергей Николаевич горел желанием помочь, даже румянец выступил. Но ничего кроме сокрушенного покачивания головой, предложить не смог.
– К величайшему сожалению… Никаких новостей… Помню ваши наставления… Врачи и санитары получили самые строгие инструкции на этот счет… Сам лично наведывался к супруге нашего дорогого пропавшего Константина Владимировича… Она сильная женщина, не теряет надежду, но уже надела траурное платье… Все-таки столько времени прошло… Ее положению не позавидуешь: жалованье мужа не выплачивается из-за его отсутствия на службе, но нет и пенсии по причине потери кормильца, так как официально он не числится умершим. А у нее двое детей, средства остались самые незначительные… Доктора собрали, сколько могли, с наших премиальных… Выразили посильную помощь и передали слова горячей поддержки…
– Сергей Николаевич, прошу вас еще раз вспомнить вечер накануне исчезновения доктора Охчинского, – сказал Ванзаров так, будто чужое горе его не касалось.
У супруги Охчинского он побывал дважды, застал женщину в глубочайшем горе и страхе, чем кормить детей, расспросил и незаметно оставил несколько красных ассигнаций: все, что у него оставалось от жалованья. Ванзаров считал, что помогать надо втайне.
Успенский только плечами пожал.
– Ничего особенного… Как обычно, мы собрались своим врачебным кругом обсудить текущее состояние больных, как это у нас заведено… Константин Владимирович рассказал о своих пациентах… Слушал доклады других… Потом ушел первым.
– Прошу пояснить: что значит ушел первым?
Доктор замялся, но по опыту знал: от этого господина отделаться не удастся. Проще поддаться.
– У нас, знаете, неписаные правила поведения врачей… Не принято уходить с вечерней конференции, не выслушав все доклады коллег…
– Иными словами, в тот вечер Охчинский грубо нарушил правила, которых всегда придерживался, внезапно встал и ушел?
Полицейская лапа влезала в сокровенное врачебного мира. Вопрос был столь неприятен, что Успенский невольно поморщился. Но вовремя выправил лицо.
– Нам показалось довольно странным.
– Что стало причиной такого поступка?
Сергей Николаевич решительно помотал головой.
– Никакой явной причины… Вероятно, у него появилось срочное дело.
– После Охчинского более не видели?
– Совершенно верно…
– В котором часу он ушел из больницы?
Успенский глянул на дешевый маятник, лениво мотавший ножкой.
– Обычно мы засиживаемся до восьми… Вероятно, где-то в половине восьмого… А какое это имеет значение?
Вопрос Ванзаров попустил мимо ушей.
– Можете вспомнить: после каких именно слов Охчинский вдруг ушел?
Доктор не позволил себе усмехнуться.
– Это невозможно… Шел самый обычный разговор о пациентах… Я и внимания не обратил бы… Да и столько времени прошло… Но почему вас это интересует?
– Вы действительно хотите знать?
– Разумеется!
Ванзаров взял паузу, как хороший актер.
– Не имею права разглашать подробности. Однако могу сообщить: странности поведения Охчинского, включая то, что он пытался сделать со мной, могут иметь простое объяснение: воздействие очень сильного гипнотиста…
Успенскому потребовались лишние секунды, чтобы осмыслить. Вначале он хотел возразить, затем нашел, что мысль не так глупа, как кажется, а под конец растерялся.
– Вы полагаете… – только проговорил он.
Ответили ему уверенным кивком.
– Охчинского могли загипнотизировать на слово-ключ. Среди совещания он услышал и стал сомнамбулой. Вышел из больницы и исчез.
Согласиться – значило уронить врачебное достоинство. Успенский собрал все силы, чтобы разбить в пух и прах глупость дилетанта.
– Послушайте… Но послушайте… Но… – пробормотал он.
– Такой гипнотист был, – опередил Ванзаров. – К сожалению, допросить его невозможно. Известно точно: он имел прямое общение с Охчинским. А значит, нет ничего невероятного в том, что ради своих целей он заложил в голову Охчинского слово для исполнения команды… Готов принять ваши аргументы.
Сергей Николаевич был неглупым человеком и хорошим доктором. Когда он сталкивался с проблемой, то не отмахивался, а старался разобраться. Потому он впал в глубокую задумчивость. Ванзаров не мешал. Лишь крутанулся на табурете и еле удержался, чтобы не повертеться еще. Что было мальчишеством.
– Послушайте, – проговорил Успенский, рассматривая что-то на полу. – А ведь в тот вечер мы как раз обсуждали гипнотическое воздействие при лечении… Константин Владимирович принимал живое участие… Как вдруг…
Тут доктор поднял голову и глянул на гостя.
– Вспомнили слово? – спросил Ванзаров.
– Боюсь ошибиться… Но… Мне теперь кажется… Что это случилось, когда… Когда была произнесена…
– Моя фамилия.
Сергей Николаевич сжал губы, будто опасался проболтать врачебную тайну. Но глаза его выдавали: попал в точку. В кабинете повисла тишина.
– Благодарю, вы очень помогли, – сказал Ванзаров. – Теперь, когда мы решили столь сложную загадку, прошу, не скрывайте, что вертится у вас на языке. Даже если это сущая глупость…
– Откуда вы знаете? – спросил доктор, не веря, что полицейский может быть столь наблюдателен.
– Мимика часто выдает то, что человек скрывает. Так что же случилось?
Успенский тяжко вздохнул, признавая превосходство методов сыска, о которых никогда не слышал. Кто же ему расскажет про психологику? Это тайна тайн…
– Глупейший случай… Как-то с месяц назад оказался я около Никольского собора… Случайно… Жена потащила, – будто оправдываясь, добавил доктор, чтобы нельзя было усомниться в его атеизме. – На паперти заметил нищего… Весь в лохмотьях, бороденка драная… Шапка в клочках ваты… Грязный весь…
– Он был похож на Охчинского.
– Отдаленно… Только потом сообразил, когда уехали, на кого смахивал… Наверняка ошибка… Зрение подсказало то, что мне хотелось видеть… Этого не могло быть.
– Чего ни привидится, – согласился Ванзаров. – Сергей Николаевич, вам знаком некий доктор Котт? Насколько понимаю, он занимается психиатрией.
На лице Успенского было написано столь глубокое удивление, будто ему сообщили, что всем пациентам вернулся разум.
– Как вы сказали? – спросил он, нахмурившись.
– Котт, два «т», Николай Петрович…
Тут доктор хлопнул себя по колену и издал звук обрадованного слона.
– Ну точно! Вот оно… А я вспомнить не мог…
– Что именно? – спросил Ванзаров, как лиса в сказке спрашивает дорогу к курятнику.
– К нам вчера пациента доставили, фамилия Котт, а я не мог вспомнить: что-то знакомое. Ну конечно! Однофамилец нашего Котта… Столько лет прошло… Десять… Нет, позвольте: пятнадцать лет, как о нем не было ни слуху ни духу! И вот, пожалуйста!
Ванзаров спросил: нельзя ли узнать подробности? И тут Успенского прорвало. Забыв про секреты врачебной корпорации и прочую ерунду, он выложил сплетни.
Доктор Котт пришел в больницу примерно двадцать лет назад. Подавал большие надежды, считался среди молодых врачей самым перспективным. Как вдруг его подменили: он начал заниматься вопросами телепатии. Заявил, что, проникая в мысли больных, их можно излечивать. Ему предложили забыть антинаучные теории. Он отказался. Шарлатанство терпеть не стали, Котта с позором выгнали из больницы, лишили врачебного патента. После чего он исчез. Лет пять тому назад в руки Успенскому попала брошюрка за авторством Котта, в которой он развивал свои безумные идеи про телепатию.
– Совершенно выживший из ума тип, – закончил Успенский.
– Я заметил, что в психиатрии грань между больным и врачом бывает слишком тонка, – сказал Ванзаров.
Доктор не стал фальшиво возмущаться.
– К сожалению, вы правы, Родион Георгиевич… Общаясь с больными, порой не замечаешь, как сам уходишь во тьму. Такие случаи известны…
– На ежевечерних встречах наблюдаете друг за другом, чтоб не упустить момент?
– Не стану скрывать: не без этого…
– Благодарю за сведения. Вы очень помогли… Как можете охарактеризовать господина Котта?
– Насколько помню, у него был мерзкий, вздорный, скандальный характер. Считал себя гением, ко всем относился свысока… Не имел друзей, кроме одного, такого же безумца, как он сам… Все ходили парочкой, шушукались… Одним словом: хам, выскочка и неуч.
«Три слова», – невольно подумал Ванзаров. Логика любит точность.
– Пациент-однофамилец его родственник?
Сергей Николаевич уверенно отмахнулся:
– С какой стати… Скажу вам по секрету: фамилия накладывает отпечаток. Этот Котт еще похлеще того Котта.
– Неужели?
– Именно так… Сумасшествие столь изысканное, что похоже на бредовые идеи моего бывшего коллеги.
– В чем?
Не замечая, что опять раскрывает врачебную тайну, Успенский рассказал довольно занятную историю. Настолько, что Ванзаров захотел повидаться с больным. Причем немедленно. Доктор понял, что не уследил за языком и наговорил лишку. Самое ужасное: он не мог отказать чиновнику полиции. Хотя бы в качестве возврата неоплатного долга. Нечего сказать: устроил себе развлечение под праздник.
Веселая тройка встала у парадной арки гостиницы «Англия», называемой на французский манер «Angleterre». Поднялось и опало облачко снега. Бубенцы спели песенку и затихли. Из саней поднялась красавица в куничьей шубке и шапочке с перышком, под которой вились черные колечки волос. Пряча ручки в муфту, она подошла к лихачу.
– Всем ли довольны, мадам? – спросил он, подмигнув и улыбаясь призывно.
– Довольна, – ответила она. – На сторублевку[22] сговорились. Так ведь?