На Рождественской улице было тихо и пустынно. Только от соседнего дома отъехали сани-волокуши, на которых лежало что-то большое, укрытое мешковиной. Рядом пристроились два мужичка, пряча носы в отвороты полушубков, за ними виднелась спина возницы.
Глубоко вдохнув морозный воздух, Ванзаров взял себя в руки. Чувства для чиновника сыска непозволительны. Что поделать, если не свалить их лихим борцовским броском. Это враг коварный, нападет, когда не ждешь. Чувствам воли давать нельзя. В узде их держать.
Ласковое обхождение помогло. На радостях, что заработал рубль, дворник выложил все, что знал про жильца в кепи. Оказалось, что проживает здесь с полгода, человек приятный, тихий, непьющий, никаких безобразий. Дам не водит, да и зачем их водить, когда в соседнем доме большой выбор имеется. Снимает квартиру на четвертом этаже. Живет один, гостей у него не бывает. Порой исчезает на день, а то и два, может, и на недельку. Кто его знает, чем зарабатывает, платит аккуратно, никаких претензий. Все бы такие жильцы были.
Карась с Углом держались одного мнения: ждать. Чтоб большая рыба не сорвалась с крючка. Во дворе толкаться не следует, устроились у ворот. Карась издали за двором посматривал, Угол у стены держался. Набрались терпения, да только оно не пригодилось. Не прошло пяти минут, продрогнуть не успели, как во дворе он показался. Только без саквояжа. Карась как заметил, сразу дал знак: уходим в сторону, пока тот с дворником раскланивается. Не тут-то было. Угол подхватил полешку, что у подъезда обронили, изготовился.
– Не смей, дурак! – зашипел Карась. Но было поздно. Угол злобе поддался, отомстить захотел, не слушал, ругнулся.
Что тут делать?
Карась к стене прислонился, нацепил кастет воровской. И замер. Будь что будет. Может, сладят. Хоть Обух настрого запретил. Городового поблизости не видать.
Дальше случилось то, чего не придумаешь. Господин в кепи как шагнул за подворотню, так и получил поленом прямо по завязанным ушкам. Угол всю силу вложил, всю злость. Шарахнул так, что господин пошатнулся и рухнул в снег лицом. Угол ему по затылку да по спине добавил. Еще сапогом по ребрам саданул. Карась еле утихомирил:
– Убьешь, дурак… Обух спасибо не скажет…
Но сам не удержался, разок приложил кастетом по виску.
Угол дышал тяжело, глаза злобой налились. Затих. Бросил полено.
– Что теперь делать? – прошипел Карась. – Извозчиков не видать. На себе волочь?
– Щас устроим, – сказал приятель и сбежал за угол дома.
В Песках Спиридонов оказался, можно сказать, нечаянно. Елки не распродал, те, что остались, гуртом сбыл торговцу дровами, пойдут красавицы на растопку. Не чужому, своему вологодскому мужику. Тот пригласил отметить праздник у него, снимал квартирку небольшую. Посидели хорошо, выпили немного. Утром Спиридонов засобирался восвояси. Приятель предлагал побыть денек, но Спиридонову тоскливо стало в столице. Да и лошадка с волокушами всю ночь простояла сиротинушкой. Вышел он на улицу, накормил лошадку, напоил свежей водой. Расправил вожжи, чтобы в путь отправиться, тут к нему парнишка подбегает, кланяется, услужить просит. Да не за так, три рубля обещает. Отчего бы не заработать напоследок?
Карась подумал: уж не смылся ли дружок по воровскому обычаю. Но нет. Вернулся Угол, прибыл на волокушах. Ловко приметил.
– Это что же такое? – спросил Спиридонов, глядя на лежащего на тротуаре.
– Приятель наш, дружок, подгулял, – ловко ответил Карась, присматривая, чтоб дружок не очухался. – Подсоби, до Никольского довези, ради праздничка. А мы уж не поскупимся…
– Чего уж там, наваливай. С праздничком, православные, – Спиридонов махнул рукой.
Карась с Углом бесчувственного подняли, тяжеленный оказался. Приволокли, затащили ловко, благо сани низкие, до самой земли волокутся. Уложили на живот, кепи на спину бросили, мешковиной прикрыли. Справились, в общем.
– Может, руки повязать? – тихо спросил Угол.
Карась головой мотнул: мужика напугаем, если веревку спросить. Так довезем.
– Знатно ты его угостил, – добавил он.
– Так это, не смущайся, отведи душу, – предложил приятель, указывая на холмик под мешковиной.
Как ни чесалась рука с кастетом, сдержался Карась. Воры уселись в волокуши, тронулись. Только отъехали, в подворотне дома фигура нарисовалась.
– Гля, – сказал Угол, пряча нос за воротом полушубка. – Вроде зухер, что к Обуху наведывался.
– Вроде он, – согласился Карась.
– А чего он?
– А то ж самое. Не понимаешь разве?
– Выходит, мы зухера обставили?
– Выходит, вот оно как…
– Обуха порадуем…
– Само собой…
Волокуши шли мягко. От усталости и холода Карася сморило. Спрятав лицо в воротнике, а руки сунув в рукава, он притулился к приятелю. Угол тоже закемарил.
Не заметили оба, как откинулась рогожка.
Как лежавший приподнялся.
Как в руку скользнул нож.
Петька Карась умер первым. Лезвие вошло в основание головы, глубоко и окончательно. Сквозь сон Мишке Углу показалось, что товарищ прилег, устроился поудобнее на санях. Он и сам прилег рядом, не узнав, что его больше нет. Пробив горло, нож вошел в голову. Угол дернулся и затих. Подобрав кепи, господин прикрыл мешковиной еще теплых воров.
Спиридонов ничего не услышал. В толстом тулупе и шапке, под шорох полозьев не разобрать, что творится позади. Да и что может случиться. Добравшись до Никольского рынка, он натянул вожжи, чтобы лошаденка встала, обернулся.
– Приехал, значит, – успел сказать.
И получил удар в самое сердце, толстая овчина не уберегла. Спиридонов вытаращил глаза, будто не веря, что жизнь его так странно обрывается в столице, не видать ему своей деревни, не торговать больше елками. И он повалился в сани. Прямо на мешковину, под которой лежало двое.
Обтерев нож о тулуп мужика, господин мягко сошел с саней.
– Подарочек тебе, Обух, – сказал он.
Подобрал горсть снега, приложил к затылку, другую к виску.
Постояв чуток, стряхнул снег, нацепил кепи и пошел прочь. Маленько пошатывало, но крепкое тело справилось.
Повод нашелся: справиться о здоровье. Не доехав до Офицерской улицы, он приказал встать на Казанской. Извозчик предложил подождать, даже лишку не возьмет. Ванзаров отказался: визит вежливости мог затянуться. Он поднялся на третий этаж. Дверь квартиры была приоткрыта. Совсем немного, будто забыли запереть, а сквозняк растолкал проем. Щели хватило, чтобы пристроить ухо. Из квартиры доносилась тишина с глухим тиканьем маятника. Признаков жизни Ванзаров не уловил. Доктор ушел или спит. Или случилось нечто худшее, чего логика не смогла предвидеть. Развернувшись правым плечом вперед, заняв оборонительную стойку, он отвел дверь.
В прихожей стоял сумрак. Дневной свет попадал из дверного проема, в котором открывалась гостиная и часть обеденного стола. На нем плечами лежал человек. Голова была повернута затылком, правая рука свешивалась плетью. Как будто его сморил сон. Глухой и глубокий, без сопения, храпа и признаков жизни.
– Доктор Котт!
Спящий не шевельнулся.
Ванзаров сосчитал до десяти. Глянул под ноги, чтобы не испортить следы в прихожей, если откроются при свете, и сделал широкий шаг в сторону. Следующим сменил направление, переместился в сторону гостиной. На третьем шаге он оказался на пороге. Отсюда было видно все.
Доктор был в том же поношенном костюме. Рядом с его локтем на бумажной обертке лежал новенький том. Ванзаров только собирался купить его. Около книги находилась бархатная коробочка, в какой дарят колечки. На середине стола возвышался аппарат ясновидения. Никаких следов праздничного завтрака и даже елки. В квартире холодно, будто не топили несколько дней. Нос Ванзарова не уловил признаков еды. Впрочем, не имелось никаких следов заботы хозяйки о доме: на полу сор, на этажерке с книгами свежая пыль. Зато шелковые шнурки, какими обшивают край гардины, были в целости. Шторы давно не трогали. Так и висели раскрытыми.
Подойдя к телу, Ванзаров коснулся приоткрытой шеи. Кожа была теплая. Просунув пальцы, нащупал пульс. Доктор утонул в глубоком сне. Ванзаров хлопнул его по загривку и убрал руку. Котт вздрогнул, резко поднялся, повел головой, будто не понимая, где находится, и сонными глазами в слипшихся ресницах уставился на того, кто оказался поблизости.
– Что… Кто… Что вам… Надо… Зачем… – бормотал он, как с похмелья. Только запашка не было.
Ванзаров церемонно поклонился.
– Прошу простить за беспокойство, позвольте поздравить с праздником, господин Котт.
Доктор мотнул головой, сбрасывая остатки сна, протер глаза кулаками и глянул осмысленно.
– А, вы… Это вы… Как вас…
– Чиновник Ванзаров, сыскная полиция…
– Да, да, я помню вас… Ванзаров… ну конечно… – Котт откинулся на спинку стула, задрав голову так, что кадык уставился в потолок. – Зачем вы здесь?
– Хотел справиться о вашем самочувствии, Николай Петрович.
– Премного благодарен… Мне лучше… Я, правда, не ожидал визита… Не готов принимать гостей…
– Долго беспокоить не посмею, – сказал Ванзаров, являя примерное воспитание и манеры. – Если вам требуется помощь, только скажите. Сделаю все, что в моих силах.
Приняв обычную позу, доктор положил руки на колени. Ворот помятой сорочки был расстегнут, галстук съехал набок.
– Не беспокойтесь, у меня все хорошо…
– Дверь не заперта.
– Да, да… Я знаю… Это ничего… Пустяки…
– Много трудились? Заснули на столе?
– Да, да… Много забот… Проводил эксперименты с прибором.
– Результат положительный?
– Обнадеживающий… Сделан большой шаг вперед в том, чтобы улавливать свободные эманации, – Котт сделал жест, будто отгонял стайку назойливых эманаций, что висели в воздухе.
– Крайне любопытно ознакомиться.
Доктор глянул так, будто не понимал, о чем речь.
– Позже… Не сейчас… Мне надо доработать метод…
– Как вам угодно… Вижу, у вас Ориген Александрийский, «О началах». Что думаете о его идее множественности миров?