– Полковник… Вы… Что… Себе… Позволяете? – говорил он, явно придерживая язык и припечатывая слова кулаком.
Поднявшись, Пирамидов одернул мундир.
– Позвольте, господин действительный статский советник…
– Не позволю, полковник. О вашем самоуправстве лично доложу князю Оболенскому и приложу все усилия, чтобы об этом узнали и ваш шеф, и министр Горемыкин. Уж поверьте…
Зволянский обернулся.
– Господин Ванзаров, жду подробный рапорт о том, что с вами тут вытворяли.
– Прошу простить, господин директор, в этом нет необходимости, – ответил чиновник сыска.
Его смерили суровым взглядом.
– Как это понимать?
– Господин полковник пригласил меня, чтобы обсудить поимку опасной преступницы Прасковьи Ладо. Она проходит по моим делам. Мы обменялись мнениями.
Сергей Эрастович мог сказать на этот счет много разного. Но сдержался. Раз одна беда так просто разрешилась, не время перебирать осколки. Стукнув еще разок по невинному столу, он вышел, приказав Ванзарову следовать за ним.
Ванзаров повернулся.
– Господин полковник, у нас остались вопросы, требующие разъяснения?
Пирамидов хрустнул костяшками пальцев.
– Таковых не имеется.
– Благодарю, господин полковник. С праздником.
– И вас… С тем же, господин Ванзаров…
Спустившись по мраморной лестнице, Зволянский вышел на Гороховую улицу, сереющую в утреннем мраке.
– Каков подлец, – проговорил он, глубоко вдыхая морозную свежесть. – Зря вы ему спустили, Родион Георгиевич… Он не оценит. Наоборот: заработали кровного врага.
– Благодарю за помощь, господин директор, – ответил Ванзаров.
После ночи в офицерской комнате воздух казался сладким, как мороженое.
– Не время расшаркиваться. Департамент закрыт, идемте хоть в «Вену», она поблизости. За завтраком доложите…
– Прошу дать несколько часов, господин директор.
– Зачем?
– Неотложные дела особой важности. Визит в охранку спутал планы.
– А вы его пожалели! – в сердцах выпалил Зволянский. – К чему это христианское милосердие?
– Полковник наказан тем, что выглядел полным дураком. И знает это.
– Подробности не скроете?
– Не посмею, господин директор.
– Тогда жду у меня дома, на Троицкой, 27. Как можно скорее.
Зволянский залез в карету, которая стояла у тротуара, и умчался туда, откуда его так внезапно выдернули: к домашнему столу, конечно.
А Ванзаров попал в объятия, какими медведь сжимает охотника, у которого кончились патроны. Лебедев так расчувствовался, что чуть не облобызал спасенного. Еле сдержался.
– Простите, друг мой, – сказал он, разжав стальные тиски и выпуская на свободу, – наш Зволянский ведет бурную светскую жизнь, бегал за ним по всему городу. Поймал только утром… Ну, я рад, что все кончилось, идем в «Вену», там завтраки недурные.
– Благодарю, Аполлон Григорьевич, ценю вашу помощь безмерно, – ответил Ванзаров. – Ничего не кончилось. В «Вену» мы не идем.
С досады Лебедев шлепнул себя по боку.
– Ну что за человек! Только спас от тюрьмы да от сумы, а ему все не впрок! Ну и куда прикажите?
– В «Англию». Поторопимся…
– Ну что ты будешь делать, – Аполлон Григорьевич удобнее подхватил походный саквояж. – Там тоже приличный ресторан. Ведите, неугомонный вы наш…
– Вы упоминали единственного друга доктора Котта, – на ходу продолжил Ванзаров. – Кто такой?
– Ерунда, некий Чухонцев, как мне сказали сведущие люди. Они же меня заверили, а их слову я верю как своему, что Чухонцев этот даст сто очков приятелю.
– Что такое?
– Настолько заболел идеей телепатии, что сам очутился на больничной койке, бедолага.
– Вы же говорили, что Чухонцев занимался ясновидением?
– Да какая разница! – воскликнул великий криминалист с высоты научного величия. – Вам он зачем сдался?
– Ничего о нем не знаем.
– И знать нечего, – уверил Лебедев. – Мне другое любопытно: Зволянский приказал вам использовать аппарат ясновидения для поисков Самбора?
– Начальный приказ получил от князя Оболенского.
– И вы послушно отправились к доктору. А меня подождать не могли! – в голосе Аполлона Григорьевича мелькнула обида.
– Вы были заняты куда более важным делом: проявляли фотографии, – ответил Ванзаров.
– Ну и каков результат ясновидения?
– Кто увел Самбора, доктор не увидел. Зато уловил разгром зеркальной лавки прошлой ночью.
– Ох уж эти свободные эманации, – сказал Лебедев и добавил, куда им следовало отправиться.
Они шли быстрым шагом.
Показалась Исаакиевская площадь. Пустая, как положено утром второго выходного дня.
Курочкин давно забыл, что такое праздники и выходные. Служба отнимала у старшего филера все силы и время. У него не было семьи, невесты и даже сердечной привязанности. Раза два он намеревался сделать предложение, но служба приревновала. Не позволила прибыть в дом невесты с цветами и колечком. Быть может, Афанасий сам не заметил, как втайне женился на службе. Будучи честным человеком, не мог изменить своей избраннице.
Он прибыл в «Англию» много раньше того, когда сменялись филерские посты. Курочкин не должен был вставать засветло. Обязанность отдежуривших филеров – прибыть в отряд отдать ему рапорт. За ночь не поступило экстренных донесений, а значит, доклад становился формальностью. Однако Курочкин счел своим долгом проверить лично.
У парадных дверей топталась смена из трех филеров. Заменить Еремина было некем. Курочкин поздоровался и вошел. В холле пусто, что не странно, а невероятно. Представить, что Еремин, опытный филер, прилег соснуть, оставив пост, невозможно. Оставалось последнее разумное объяснение. Афанасий заглянул в ресторан.
В зале виднелся один штатский господин слегка потрепанного вида и господин в кафтане полицмейстера с погонами полковника и ежиком седых волос. Оба мучили ранний завтрак, не походили на филера или его мать, какую в сердцах помянул Курочкин. Он побежал на второй этаж. Догадавшись, что дело неладно, сменщики, помалкивая, следовали за старшим.
Дверь двести второго номера была закрыта. Как и двести пятого. Не постучав, Курочкин рванул дверную ручку. В номере горел свет. При его появлении филеры ночной смены встали. Как и Еремин. Они походили на виноватых детишек. До чувств филеров Курочкину не было никакого дела. То, что он увидел, оказалось столь дико, что не вмещалось в его сознание. Как дурной сон.
– Это что такое? – проговорил он.
Ему кратко и точно объяснили. Возник новый вопрос: что с этим делать? Афанасий виртуозно владел искусством слежки, наблюдения, сбора фактов. Мог сутками вести объект без устали и физических потребностей. Не говоря уже о способности быть невидимым. Нестандартная ситуация привела его в замешательство. Он не понимал, что теперь делать. Похожего случая в наставлении о филерской службе не имелось. А ему надо было отдавать приказы.
Курочкин успел подумать: «Как же это Ванзарову объяснить? Да и какие тут могут быть оправдания». Только подумал, как за спиной раздался тихий шорох. Он оглянулся. На пороге стоял чиновник сыска. Да не один, а с Лебедевым. Афанасию пришла на ум присказка его деревенской бабки, которая говаривала, кого поминать не следует. Толку в народной мудрости не было никакого. Он беспомощно развел руками.
– Родион Георгиевич… Вот…
Многозначительное «вот» относилось к тому, что имелось в номере. Ниточки свисали с люстры. Стол с зеркальной рамкой и осколки были на месте. А на стуле вместо мертвого Збышека сидел вполне живой филер Попков. Пиджак его висел на спинке стула, расстегнутая сорочка болталась на манер гусарского ментика на правом плече. Левое плечо и часть обнаженной груди были замотаны бинтами из разорванной гостиничной простыни.
– Попков, доклад, – приказал Ванзаров, давая понять, что к жалости не расположен.
Филер скорчился, прикрывая ладонью бинты, на которых проступило бурое пятно.
– Особо докладывать нечего, – ответил он, покряхтывая. – Около полуночи вышел из номера в коридор немного размяться. Коридор был пуст. Внезапно в глазах потемнело. Дальше ничего не помню. Очнулся в номере, в груди боль, чувствую: сорочка промокла. Поднялся кое-как, слабость такая, что еле добрался до двести пятого. Товарищи меня приняли, отвели обратно, перевязали. На этом все…
– Сколько пролежали без сознания?
– Полагаю, часа два, не меньше…
– В половину третьего к нам зашел, – ответил филер из засады в 205-м.
– Полчаса на перевязку, – Ванзаров глянул на карманные часы. – Это три ночи. Что делали остальные пять часов?
Филеры переглянулись, будто такая простая мысль никому не пришла в голову.
– Они растерялись, – заступился Курочкин.
– Прошу отвечать, – потребовал Ванзаров.
– Не знали, как поступить, – ответил все тот же филер. – За доктором бежать нельзя, Попков вроде не умирал, а того, кто его по голове тюкнул, все одно не догнать… Стали вместе дожидаться смены… Чтобы господин Курочкин приказы отдал…
– Еремин, почему пост покинули?
Поискав глазами товарищей, филер на всякий случай вытянулся по стойке смирно.
– Попков раненый… Помогал простыню резать, у наших ножей не имелось…
Взрослые, крепкие, опытные агенты все как один явили изумительную глупость. Простая случайность, которая рушит самые выверенные планы. В этой ситуации бесполезно метать молнии. Ванзаров и не имел способностей Зевса. Хуже, что ночные выводы стали оправдываться. А логика подленько ликовала, указывая на пустую вешалку.
– Господин Лебедев, проверьте рану, – сказал Ванзаров излишне громко.
Криминалисту нужно было сделать три шага. Выставив здоровую руку, Попков отчаянно замотал головой.
– Нет, прошу, не надо… И без вас больно… Потерплю до лечебницы…
– Желаете укол обезболивающего? – спросил Лебедев, проявляя редкую покладистость.
– Нет, нет, ничего не надо… Благодарю, господа… Только не прикасайтесь… Боль ужасная на всю грудь…
– Подумаешь, ударили ножом в сердце. Какие пустяки! Что вы, Попков, как девица-недотрога… Не желаете – как знаете. Обязан проверить ваши рефлексы… Да не бойтесь, не притронусь к вам… П