Когда открыл глаза, уже смеркалось. Долину заволокло дымкой, а в лесу стало неуютно и темно. Я повернулся и пошел обратно, к селу. Я никогда не задумывался всерьез о том, что смогу совершить побег, но решение принял неожиданно легко и быстро. Олег ночевал в летней кошаре километрах в полутора от села. Собаки в здешних местах на людей не нападают, хотя и поднимают оглушительный лай. Я долго топтался возле домика, стучал в закрытую дверь, пока не откликнулся старик-месхетинец, напарник Иванова. Старик был из беженцев, по существу, такой же раб, как и я.
— Где Олег?
— А кто это?
— Сашка. Мы с Иваном Лагутой дома строим.
— Знаю. Убили Лагуту. Олег там, в кошаре, с овцами спит. Я понял, что Иванов тоже прячется. Через несколько минут мы сидели с ним на бревне возле кошары. Я рассказывал, как резали Лагуту. Олег сворачивал и никак не мог свернуть цигарку.
— Я однажды видел такое, — он наконец прикурил цигарку, — в Самашках. Спецназовца резали. Кровь, как из шланга хлестала.
— Тебя не искали?
— Вроде нет. А может, поленились сюда тащиться, речка разлилась, машина не пройдет. Паскуды!
— У тебя пожрать найдется?
— Пошли в дом.
— Лучше сюда вынеси. Поговорим без старика. Я жадно черпал прямо из казана еще не остывшую баранью шурпу. Собаки, выстроившись полукругом, следили за мной.
— Хорошая шурпа, — сказал я. — Асадулла хуже кормит.
— Овца захромала. Хозяин прирезать велел.
— Сегодня овцу, завтра — нас.
— И такое может быть…
Я швырнул собакам кость. Овчарка, самая крупная в стае, подхватила ее и с рычанием отскочила в сторону.
— Я решил смыться.
— Может, и правильно. Меня возьмешь?
— За этим и шел.
Меня не удивило, что Олег тоже собрался бежать. После сегодняшней живодерни в селе, пожалуй, не останется ни одного русского.
Мы шли по бетонке. Прошлой зимой меня везли по ней вместе с двумя дагестанцами. Те двое радовались не напрасно. На зоне их уже давно нет — откупились и вернулись домой. Надо уйти как можно дальше от Чиракчи, а с рассветом вернуться в горы.
Есть ли в колонии розыскные собаки? Вряд ли. Овчарки, которые бегают по периметру, умеют только сторожить. Розыскных псов могут прислать из города. Если их там не перевели. Мы шли бок о бок. Два путника на пустынной горной бетонке. Впереди засветились фары, и мы торопливо отбежали в лес. Мимо на большой скорости прошла «Нива», и снова все стихло.
Начался сгущаться туман — скоро рассвет. Машины стали появляться чаще. Мы то и дело бежали в сторону и ждали, пока исчезнет свет фар. Идти напрямик не рискнули. Если поскользнешься на камне и сломаешь ногу — все, конец! Часа через полтора туман, отслаиваясь, пополз вверх, сквозь влажную пелену пробились первые солнечные лучи. Оставаться на дороге было опасно, и мы свернули в лес.
На крошечной поляне, окруженной со всех сторон кустами терновника, сели передохнуть.
— Не ложись! — предупредил Олег, увидев, что я пытаюсь растянуться на мокрой траве. — Ночью под ноль было, застудишься.
Белобрысый мальчишка брал инициативу в свои руки. Достал из мешка плоскую лепешку и бутылку с молоком.
— Есть еще килограмма два вяленой баранины, но ее надо варить. Котелок я с собой прихватил. Правда, маленький.
Я с трудом жевал лепешку. Есть не хотелось. Ныли ноги. Больше всего на свете я желал растянуться и поспать часа два. Больше не удастся. Олег снова дернул меня:
— Я же сказал, не ложись. Глянь сюда, — он держал в руке обрывок топографической карты. — Мы примерно вот здесь. В принципе до России не так и далеко. Если делать в день километров тридцать-тридцать пять, тогда…
Что тогда? Через неделю будем среди своих? Черта с два! В горах можно шагать целый день и приблизиться к цели всего на километр. Можно несколько часов плутать по ущелью, пока не убедишься, что впереди тупик. Напрямик через хребты не полезешь, надо искать перевалы. И найти их не просто. И я, и Олег знали эти истины прекрасно и поэтому больше ничего не загадывали. Мы просто допили молоко, спрятали в мешок остатки еды и, кряхтя, поднялись. Мы шли, и я вспоминал случаи, когда из нашей зоны пытались бежать.
Бежали редко, чаще откупались. Прошлой весной пытались сбежать двое воров. Забрались в кузов машины и проскочили за день километров двести. Их все равно поймали и страшно били. Один из них вскоре умер. Случались и удачные попытки, но это было без меня.
— Олег, ты бежать не пытался? — спросил я.
— Конечно, пытался. Еще в Гудермесе. Меня через день поймали и пообещали яйца отрезать. Из Чечни трудно бежать, любой мальчишка продаст или сам под автоматом приведет.
— А в других местах?
— Весной пробовал еще раз. Снова поймали. Вон они шрамы, — он ткнул пальцем в лицо и шею. — Кипятком облили и штыком по морде полоснули. Потом сюда в пастухи продали…
Шли целый день. Перевалили через гребень горы, долго плутали по каменистой россыпи, обходя огромные облизанные тысячелетиями валуны. Я сообщил Олегу, что камни сюда приволок ледник, когда на земле было похолодание. Ледниковый период.
— Давно? — рассеянно поинтересовался Олег.
— С миллион лет назад, может, больше.
— А-а-а… действительно давно. Кажись, вертолет летит. Мы забились под огромный, размером с дом, камень. Военный МИ-24, в разводах камуфляжной краски, прошел метрах в пятистах над нами.
— Не заметил, — шепотом сказал Олег.
— Чей вертолет-то?
— Хрен поймешь.
За весь день мы видели лишь пастухов, да и то издалека. Мы сразу же сворачивали и обходили их далеко стороной. К вечеру окончательно выбились из сил. У ручья, на склоне горы, разожгли костер и сварили похлебку из вяленой баранины и риса. Полуторалитрового котелка на двоих явно не хватило, тем более хлеба осталось всего по кусочку. С минуту раздумывали — варить еще или обойтись. Олег разложил на тряпке кусочки разлохмаченного темного мяса.
— Четыре кучки получается, — сообщил он. — Риса еще узелок, две лепешки, чай. Давай хоть поужинаем нормально.
Обжигаясь, выхлебали второй котелок и свернули по цигарке.
— Быстро ты согласился бежать, — сказал я. — Думал, уговаривать придется. Все же рискованное дело.
— Оставаться еще рискованней. Вагиф и так кругами возле меня ходил. Допытывался, где да в какой части воевал. Хозвзвод, говорю, харчи подвозил. А он магазин от Калашникова отщелкнул и в морду сует. Патроны тоже возил? А если бы догадался, кем я на самом деле был…
— Кем?
Олег поворошил веткой костер, глянул на меня. Его рассеченный шрамом глаз слезился от дыма еще сильнее.
— Ладно. Чем меньше знаешь, тем лучше. Здоровее оба будем.
— Иди ты!..
Олег засмеялся, хлопнул меня ладонью по плечу.
— Обиделся? Ладно, секрет не слишком великий, а если бы узнали, давно бы мне конец был. Помнишь, я тебе про омоновца говорил, которому в Самашках глотку перерезали?
— Помню.
— Ну так вот. Мы с одного отряда ОМОНа были. Отряд сводный, кто откуда. Он из Самары был. Нас в плен человек двенадцать попало.
Танкисты, солдаты из мотополка и мы двое из ОМОНа. Я в разрушенный дом забежал и куртку с эмблемой успел снять. Затолкал вместе с документами под кирпичи, бушлат прямо на майку натянул. Бушлат у меня обычный, армейский. А у того парня эмблема на рукаве. У него спрашивают, мол, ваши среди пленных есть? Он сказал, что нет. Жаль, говорят. Тогда в одиночку на тот свет отправишься. И ножом по горлу! Ножи у них фирменные, шведские. Лезвия широкие, острые, как бритва. Не любили они омоновцев, живыми мало кого оставляли. Мы им крепко на хвост давили, вот они и отыгрывались.
— Больше никого из пленных не тронули?
— Снайпера еще расстреляли. Беги, кричат! Он не хотел бежать, а его штыками в спину бьют. Побежал… В затылок как долбанут, аж глаз вылетел. Из его же собственной винтовки убили.
— Вы пленных тоже по головке не гладили?
— По-разному. Кого в штаб отправляли, а кого и на месте шлепали.
— Не похож ты на омоновца.
— Поэтому и выжил. Хожу и слюни под дурака пускаю. Меньше вопросов. Рядовой Иванов, кашу и портянки возил. Контуженный, ничего не помню. Ты вот все допытывался, откуда я, а мне такие вопросы ни к чему были. Хотя Лагута про меня знал. Мы с ним еще осенью бежать хотели.
— Мне, значит, не доверял?
— Значит, нет. Болтанул бы где-нибудь, и мне крышка.
— А Лагута бы не болтанул?
— Нет. Иван другой по жизни.
Олег забыл добавить слово «был», потому что Иван Лагута сутки уже был мертв. И мы еще к этому не привыкли. Но почему? Иван другой? Какая между нами разница? Мы вместе сидели за проволокой, горбатились на хозяина и жрали одну баланду.
— Чем же я хуже Ивана? — угрюмо спросил я.
— Трудно объяснить. Ну, Иван, он по жизни твердый… Стержень имел. Воевал, в армии сколько лет служил. Он понимал людей.
— А я?
— Ты, конечно, тоже всякого хватил. Но у тебя жизнь другая была. В миллионерах ходил. Сладко жрал, на Канары летал. От дури жену пришил. Небось, в Москве и не догадывался, что людей в клетках, словно быдло держат. И телевизор не включал, когда в ростовских холодильниках ошметки мертвецов показывали.
— Включал, — с вызовом крикнул я. — Чего ты себя в грудь кулаком барабанишь?
— Да потому что тошно. В одном месте людей мордуют, глотки, как баранам, режут, а у вас там всякие сволочи на иномарках раскатывают да от жира лопаются. Из твоих друзей кто-нибудь в Чечне воевал? Кто-нибудь, как я, в рабах три года ходил? Идиотом, дурачком притворялся. Фамилию настоящую боялся болтануть. Не дай Бог, узнают, что я лейтенантом в ОМОНе служил. На куски изрежут.
— Ты не больно-то вытыкивайся, герой! Я здесь тоже в таких же рабах ходил.
— А дальше? Если живыми выберемся, тебя, небось, адвокаты мгновенно выкупят. Полетишь опять на Канары, мозоли на пятках залечивать.
— Дались тебе эти Канары! Никто меня не выкупит. Хорошо, если не ухлопают.
— А могут?
— Могут, если тесть жив.