— Наверное.
Олег немного подумал и, чтобы успокоить меня, добавил, что хороших следопытов мало. Еще меньше, чем собак-ищеек.
Едва рассвело, мы снова зашагали дальше. Часа через два увидели внизу под горой кошару. Олег долго наблюдал, примеривался, наконец решился.
— Сиди здесь. Надо идти за жратвой. Может, одежонку раздобуду.
— Вместе пойдем.
— Нет уж. Пока рука позволяет, сбегаю один. Меньше шума.
Я остался ждать, спрятавшись от дождя под сосной. Сотников снова не взял меня. Почему?
Сотников вернулся часа через два, одетый в драную телогрейку, испачканную мазутом и блестевшую, как кирза.
— Ничего одежка? — похвастался он.
— На помойке, что ль, нашел?
— Почти. Зато, смотри, чего еще принес. Олег выложил из мешка две серые лепешки, небольшой кругляш сыра и пластмассовую бутылочку из-под кока-колы.
— Чача… Еще кукуруза и мешочек фасоли. Всего понемногу отсыпал, чтобы не заметили. Там летняя кошара, пастухи ушли, вот я немного и попользовался. В доме две хорошие куртки висели, но брать я не рискнул. Захватил эту телогрейку, она в кладовке валялась. Авось, не спохватятся.
Мы съели на двоих половинку лепешки и по ломтю сыра.
— Чачу вечером попробуем, — сказал Олег. — Сейчас нельзя, ослабеем.
Идти долго в тот день мы не смогли. У Сотникова все сильнее болела рана. Правая рука уже не сгибалась в локте, и я забрал у него винтовку. Олег двигался, как автомат, прижимая руку к груди и баюкая ее другой рукой. Походка у него сделалась вихляющая, он словно падал вперед и никак не мог упасть. Олег что-то непрерывно бормотал под нос, а глаза смотрели затравленно и отрешенно. И все же Сотников шагал.
— Бери левее, — сказал Олег.
— Там скалы и речка. Не пройдем.
— Шагай, — простонал он. — Мать твою…
Позже я сообразил, что Олег, как раненое животное, ищет нору, в которой можно отлежаться и зализать рану. Мы брели вверх по течению узкого бурлящего ручья. Омоновец показал мне дыру в скале.
— Иди глянь.
Я вскарабкался на камень и, пригнувшись, полез смотреть.
— Глубокая, метра четыре, — сообщил я. — На полу мусор всякий, даже трава.
— Не пойдет, — оглянувшись по сторонам, прошептал Сотников. — Дыру издалека видно.
Мы снова карабкались по камням. Наконец нашли подходящее, по мнению омоновца, убежище. Это была расщелина, шириной метра два, уходящая в глубь скалы. Темно-серый, с красноватыми прожилками камень сочился каплями влаги. У входа дождевая вода сбегала вниз целой струей, но внутри расщелины было почти сухо. Сырость — не в счет. Уже в темноте мы сгребли в кучу прелые листья, лохмотья травы и заснули, прижавшись друг к другу. Костер развести не смогли. Снаружи продолжал идти дождь, и стояла сплошная темнота.
Кажется, Сотников опять не спал. Едва рассвело, он толкнул меня:
— Саня, помоги фуфайку снять. С рукой какая-то ерунда. Я стащил его кирзовую фуфайку и старую армейскую гимнастерку. На месте раны вздулась опухоль размером с кулак.
— Слушай, иди собирай дрова, — облизывая сохнущие губы, сказал Олег. — Я скажу, что надо делать дальше.
Я нагрел в котелке воды, прокипятил тряпки, затем осторожно промыл руку. На все это ушел целый час. Сотников нетерпеливо подгонял:
— Прокали нож. Над углями, чтобы без копоти. Резать не боишься?
— Нет, — огрызнулся я.
— Протри лезвие чачей…
— Сиди молча, я знаю, что делать.
Вчера мы выпили граммов по сто крепкой, отдающей фруктами чачи. Зря! Я взболтнул оставшуюся в бутылочке жидкость. Ладно, на операцию хватит. Протер лезвие, положил руку Олега на свернутую фуфайку.
— Терпи! Главное, руку не выдергивай.
— Терплю… выпить бы… А-а-а!
Я давил из надреза гной и черную густую кровь. Сотников поскуливал и матерился, но руку не выдергивал. Я смахнул со лба пот и поглядел на Олега. Глаза у него закатились, губы вздрагивали, а лицо сделалось белым как бумага. Я понял, он теряет сознание.
— Олег!
— Сейчас… давай передохнем.
Через десяток минут я все же закончил операцию и туго перетянул руку все теми же полосками майки. Сотников уснул, словно провалился, и спал до самого вечера. Я сварил два початка кукурузы, но есть Олег не стал, только выпил глоток горячего отвара.
Ночью он без конца просыпался, бредил, а я сидел возле костра и тоже не мог уснуть. В голову лезли всякие мысли, и главной была одна — надо уходить. До Терека всего ничего, а там мы в безопасности. Здесь в этой сырой дыре оставаться больше нельзя. Без еды и от холода окончательно ослабеем, да и не дадут нам долго просидеть. Не сегодня-завтра наше убежище все равно обнаружат…
Глава 10
Опухоль на руке спала. Можно сказать, что операция прошла удачно, но, как я и думал, идти Сотников не мог. Слишком ослабел. Попробовал подняться и тут же сел.
— Во, черт! Давай перекусим, отдышусь и пойдем.
Сгрызли на двоих вареный кукурузный початок, запили его слегка подсоленным отваром, но сил Олегу это не прибавило. Он лежал на телогрейке у входа и о чем-то думал. Дождь прекратился, и в просветы облаков выглядывало солнце. Вход в пещеру загораживала скала, торчавшая метрах в сорока от нас. И оттого, что видимость была ограничена, меня не оставляло ощущение, что из-за скалы сейчас выскочат люди, и мы окажемся в ловушке. Сотников пошевелил пальцами правой руки.
— Двигаются… — с минуту помолчал и отрывисто заговорил: — Дело такое. День-два мне надо отлежаться. Кровь потерял и воспаление. Поэтому ослабел. Слышишь?
— Слышу.
— Лежать и ждать — хуже нет. Но другого выхода не вижу, — Олег закрыл глаза. Собственные слова его утомили. Он опять провалился в забытье. Я думал о том, что, может, лучше мне идти дальше одному. А потом я приведу сюда людей. Каких людей? Ну, солдат или милицию. Я же не брошу раненого товарища… Через сколько дней ты вернешься? Через три, пять? За это время он загнется от холода. А что, лучше подыхать двоим? Я сидел, выщелкивая и вновь вставляя верхний патрон в винтовочный магазин. Ждал, пока очнется Олег.
— И жрать что-то надо, — медленно проговорил он. — Что там у нас осталось?
— Кукурузы два початка и половинка лепешки.
— Тебе надо идти к пастухам. Помнишь ту кошару, куда я ходил?
— Помню. До нее километров пять.
— Примерно так. Там живут двое пастухов, они почти все время вместе находятся на пастбище. Днем в доме обычно никого нет. Потихоньку влезь и отсыпь из продуктов всего понемногу, чтобы не заметили.
— Соображу.
— Возьми с собой винтовку. Стреляй только в крайнем случае.
Я собрался. Олег смотрел на меня. Из рассеченного глаза вытекла слеза.
— Ты меня не бросишь?
— Конечно, нет.
— Страх — хреновая штука. Вьет из человека веревки. Ты хочешь поступить как надо, а ноги несут тебя прочь. Поклянись на хлебе, что не бросишь меня …или пристрели.
— Ты что, с ума сошел?
Олег Сотников, битый и стреляный омоновский лейтенант, не верил мне до конца.
— Разломи хлеб пополам и съешь свой кусок, — пошевелил губами Олег. — А я съем свой. Это самая страшная клятва в горах. Если ты ее нарушишь, тебе на этом свете места уже не останется. Будешь бродить по подземному лабиринту… до страшного суда.
Разломив пополам остатки серой лепешки, я вложил кусок в горячую ладонь Олега. Он сжал ее и снова закрыл глаза. Я подождал несколько минут и положил свой кусок в изголовье вместе с двумя початками кукурузы. Рядом положил винтовку и зажигалку. Больше я сделать для него ничего не мог и торопливо выбрался из пещеры.
Теплый ветер уже высушил камни, над речкой стоял редкий туман. Я разулся, перешел ее вброд и, снова обувшись, зашагал вниз по склону. Ручей сделал очередную петлю и дальше срывался небольшим водопадом, над которым переливалась небольшая радуга.
Я увидел двоих людей в камуфляже совсем близко. Они обязательно услышали бы меня, если бы не шум водопада.
До них было метров двадцать. Они сидели на камне, видимо, отдыхая, и о чем-то разговаривали друг с другом. Камуфляж — рабочая одежда Кавказа, ничего не говорила, кто они такие. Оба были бородатые, один держал на коленях автомат. Вот и все, что я мог увидеть.
Я ждал. Водопад гремел, разбрызгивая струи и капли воды. Радуга, мерцая, по-прежнему висела над россыпью брызг. Оба бородача поднялись. У второго тоже оказался автомат. Они шагали вверх, туда, откуда пришел я. Что им понадобилось здесь, среди голых скал, где нет жилья и людей? Ищут нас?
Склон был широкий, кроме того, путь им преграждала большая скала. Они исчезли за ней, и я мог бежать вниз. Но я зашагал вверх. Пригибаясь, сжимая в правой руке нож. Я их обогнал и через десяток минут был снова в пещере. Олег по-прежнему спал.
Я поднял винтовку и потянул затвор. Желтый патрон с подпиленной пулей скользнул в патронник. Патронов шесть, а тех только двое. Я их уделаю, если они сунутся к нам. Пусть попробуют… А скорее всего, они уделают нас. Ладно, посмотрим, паскуды! Но глотку под ваши ножи мы не подставим!
Дрожа от возбуждения, я нашарил на мешковине кусок лепешки и стал медленно есть. Хлеб был жесткий и совершенно безвкусный. Но я жевал, и крошки сыпались мне на колени.
— Летчик где-то здесь. Самолет упал вон там, — вдруг услышал я голос. Наш, русский!.. Наши!
Я рванулся к выходу и тут же приостановился. Снова в колонию?.. А Олег? Его ждут жена и сын!
— Ребята! — крикнул я во все горло…
Владимир Першанин. ЗАСАДА
Водитель грузового «Вольво» останавливаться не собирался. Он рассчитывал прорваться к посту ГАИ, до которого оставалось минут десять хода. Тяжелый контейнеровоз несся со скоростью сто тридцать километров, не давая вырваться вперед светло-серой «девятке». Из открытого окна машины, высунувшись по грудь, что-то кричал водителю человек в вязаной маске, закрывающей лицо. Еще одна машина, белая «Нива», подстраховывая «девятку», шла позади.
Шоферу, сидевшему за рулем «Вольво», было лет тридцать пять. Дальнобойщиком он работал давно. Знал, где и кому надо платить дань на трассе, и воспринимал это спокойно. Две машины, преследовавшие «Вольво», ему не нравились. По некоторым признакам он догадывался, что люди в масках могут не ограничиться обычным сбором дани. И сам участок трассы, глухой, проходящий через лес, нагонял тревожные мысли. Тормознут, отгонят за деревья, и