ность, обернулся. Железка, завернутая в газету, пришлась на левую руку, которой Уфимцев пытался прикрыть голову. Удар был сильный, но парень устоял.
— За что? Подожди…
Левая рука бессильно повисла вдоль туловища. Второй, правой, Уфимцев что-то лихорадочно нашаривал в кармане. Нож! Пружинный, небольшой нож, с ярко-красной рукояткой, блеснул выкидным лезвием. Не успеешь! Железный прут опустился на голову парня. И тот, вскрикнув, свалился на асфальт. Ханенок ударил его еще несколько раз. Старушка с плетеной сумкой, шедшая навстречу, застыла, с испугом глядя на Ханенка. Потом, вскрикнув, побежала прочь.
Ханенок вернулся на квартиру, собрал вещи и, сообщив хозяйке, что командировка закончилась раньше, чем планировал, отправился на автостанцию. Купив билет на автобус, взял в кафе две порции шашлыка, несколько чебуреков и торопливо все съел, запивая пивом. Через час в городе его уже не было.
Ханенок привык к жестокости еще с первой своей отсидки в следственном изоляторе, и позже, в детской колонии, где вначале били его, а потом начал бить он сам. В колонии Ханенок насиловал своих сверстников, получил за это довесок в полтора года и, перейдя затем во взрослую зону, прошел полный курс криминального ликбеза.
Освободившись, он снова стал воровать. Взламывал гаражи и сараи, грабил по вечерам пьяных, а потом перешел на рынок, где вышибал с торговцев деньги для хозяина. Ханенок никогда ничего не читал и не задумывался о своей жизни. Он никого не любил, в том числе и свою мать, слезливую, часто пьяненькую вдову. Ханенок мог не разговаривать с ней неделями. Не потому, что злился или обижался. Просто она была для него пустым местом. Когда мать просила денег, Ханенок ей давал. Но с такой же легкостью мог отыскать ее спрятанную зарплату и пропить за вечер в баре.
Однажды мать стала на него кричать. В другое время Ханенок молча ушел бы на улицу, но в тот раз было холодно и он хотел спать. Ханенок молча ударил ее кулаком в челюсть. Мать продолжала кричать, но уже от боли. Тогда он сдавил ей горло и пообещал задушить. С тех пор она стала бояться сына.
И все же одного человека Ханенок любил. Правда, давно. В памяти осталась толстая добродушная тетка, старшая сестра матери. Она всегда приносила конфеты и печенье, однажды на день рождения подарила ему велосипед «Орленок». Ханенка она жалела и, подвыпив вместе с матерью, гладила его теплой пухлой ладонью. Тетка рано умерла от болезни сердца, и Ханенок даже плакал на ее похоронах. Последний раз в жизни.
Года два назад, движимый каким-то непонятным чувством, он пришел в теткину квартиру, где жила ее дочь с мужем и ребенком. С собой Ханенок принес бутылку ликера и конфет. Они немного выпили с двоюродной сестрой, но разговор не получался. Ханенку были неинтересны ее рассказы о родственниках, о школе, где она работала, и где когда-то учился Ханенок. Он молча слушал сестру, ел картошку с печенкой, селедку, а уходя, прихватил с собой перстенек, лежавший в вазе.
Сестра потом приходила к нему с мужем, спрашивала про перстень, но Ханенок отмалчивался. Сестра начала ругаться. Тогда Ханенок встал и, схватив мужа за шиворот, выволок на лестничную площадку. Сестра оглядела татуированные руки Ханенка и, плюнув ему в лицо, вышла из квартиры. Он хотел ее ударить, но раздумал и вытер плевок полотенцем. Больше никто из родни к нему не приходил.
С Мироном он сошелся после второй ходки в зону. Ханенок мечтал о машине — одно из немногих желаний в его жизни. До этого он довольствовался малым. Вволю поспать, поесть (Ханенок не был слишком разборчив в еде), посидеть в баре, где он обычно пил дешевые коктейли или водку. Женщины интересовали Ханенка мало. Он с ними общался лишь в компании, а когда организм требовал разрядки, находил или покупал девицу попроще. Однажды, когда под рукой не оказалось женщины, он по старой лагерной привычке нашел какого-то гомика и переспал с ним. Платить обещанные тридцать баксов не стал и оставил в награду за услуги пачку сигарет.
С появлением в его жизни Мирона все изменилось. У Ханенка появились машина, деньги, а главное — настоящий хозяин. Мирон угадал в нем черты умелого, беспощадного бойца и сразу приблизил к себе. Вместе с ним и Вагифом Мирон совершил первое нападение на трассе и разделил поровну вырученные деньги — по четыре тысячи долларов на каждого. Еще восемь тысяч пошло в общак и на открытие их фиктивной конторы.
Первое нападение было без крови, но во второй раз пришлось стрелять в охранника, схватившегося за пистолет. Его уложил очередью из автомата сам Мирон. Шофера, по приказу Мирона, прикончил обрезком трубы Ханенок.
Новенький автомат АК-74, купленный за триста баксов, был сразу утоплен в речке. Мирон ввел железное правило: немедленно избавляться от «мокрых» стволов. Таким же неукоснительным законом стало дня всех полное подчинение Мирону. Это сразу испытал на себе Ерема. Здоровенный, как шкаф, он несколько лет занимался карате, едва не закончил физкультурный институт и мог одним ударом замертво свалить человека. По этим причинам Ерема привык смотреть на остальных свысока: «копошатся там внизу всякие»…
Во время одного нападения на грузовики (для Еремы оно было первым) он не подчинился в какой-то мелочи Мирону. Мирон промолчал. Когда тюки с кожаными куртками были перегружены в КамАЗ, присланный из Дагестана, преподал всей бригаде короткий и жестокий урок. Подозвав к себе огромного Ерему, он, улыбаясь, показал ему пальцем на какой-то предмет за спиной.
— Глянь-ка!
Туповатый и высокомерный от сознания собственной силы Ерема неторопливо повернулся. Мирон точно и сильно ударил его кулаком в пах. Вскрикнув от дикой боли, каратист свалился на мерзлую землю. Минуты две он катался, зажимая пальцами мошонку, ругаясь и подвывая. Наконец выдавил:
— Что же ты делаешь, сволочь?
— Я — сволочь? — удивился Мирон. — Ханенок, ты слышал?
— Ну…
— Отрежь ему для начала ухо.
— Шутишь, шеф?
— Во время работы никаких шуток. Быстрее!
В вытянутой руке Мирон держал автомат. Точно из такого он месяц назад застрелил охранника. Ханенок, уже ездивший на новой машине, подаренной Мироном, нерешительно топтался. Мирон бросил ему короткий шведский нож с рифленой рукояткой. Ханенок подобрал его и, попробовав пальцем лезвие, сказал:
— Пусть Вагиф поможет. Ерема вон какой бычара.
— Он будет лежать смирно.
Мирон передернул затвор и выстрелил. Пуля ударилась в землю в трех сантиметрах от головы Еремы. Крошки льда и мерзлой земли рассекли в нескольких местах лицо. Ерема, выпучив глаза, смотрел то на Мирона, то на приближавшегося к нему Ханенка.
— Какое ухо? Левое или правое? — обернувшись, спросил Ханенок.
— На твой вкус.
— Понял…
Ханенок уже наклонился, когда Мирон скомандовал:
— Отставить! Дай сюда нож.
Отточенное лезвие, коротко сверкнув, располосовало кожаную куртку Еремы. Еще один взмах. Ерема кричал, зажимая мгновенно набухшую кровью рубашку.
— Это тебе на всю оставшуюся… чтобы не выделывался. Ханенок навсегда запомнил тот день. Голый зимний лес, кучка людей и лежащий на снегу окровавленный Ерема. Мирон в расстегнутой короткой дубленке продолжал держать автомат на весу. Ствол был нацелен в лицо Еремы. Ханенок всей своей шкурой ощущал: Мирон еще не до конца решил, нажимать на спуск или нет, каратист обреченно всхлипнул:
— Мирон… прости.
Прошла еще одна долгая томительная минута. Мирон опустил ствол.
— Баклан, возьми бинт в аптечке и перевяжи его, — говорил негромко, короткими отрывистыми фразами. — Без дисциплины — сгорим. Мне в тюрьме гнить не хочется. Кто попробует свое «якало» выставить, заказывай сразу гроб. Впрочем, гроб не нужен. Утопим или закопаем.
Располосованный ниже пупка живот Еремы долго и болезненно заживал. Возможно, он собирался отомстить Мирону, но не рискнул. Зная, с какой легкостью Мирон расстрелял охранника, а Ханенок по его приказу разбил голову шоферу, понял, лучше не связываться, в этом его убедила и сумма, полученная каждым из них после продажи добычи. Мирон подмял под себя Ерему, а в наказание за строптивость долго держал его на вторых ролях.
Отношения восстановились лишь благодаря жене Еремы, которую взяли вести бухгалтерию конторы. Оказалась она бабой пронырливой, очень неглупой и вскоре стала получать свою долю за выполнение разных поручений. Про убийства на трассах ей никто ничего не говорил. Возможно, о чем-то она и догадывалась, но большие деньги делали свое дело. За полгода семья Еремы сменила квартиру и купила «Волгу».
Убийство охранника и водителя «Рено» очень не понравилось Вагифу. Он не хотел крови и не ожидал такого исхода. Вагиф всегда был больше коммерсантом, чем уголовником. Примкнув к Мирону, он рассчитывал, что его роль ограничится сопровождением и продажей грузов. С первым контейнеровозом так и вышло. Вагиф проводил КамАЗ до Нальчика, получил деньги и через сутки вернулся домой. Навар оказался неплохой, сделано было все аккуратно и быстро.
Но второе нападение и убийство сразу двух человек встревожило Вагифа. Было жутко. Охранник, прошитый пулями, никак не хотел умирать и ползал по снегу, оставляя огромные кровяные пятна. Водитель кричал и пытался поймать сломанными пальцами монтировку, которой молотил его по голове Ханенок. Позже, когда оба трупа горели в кабине, вдруг треснули и распахнулись двери. Тело охранника выбросило наружу огненным вихрем. Черный, обугленный куль, шипя, тлел в луже растопленного снега.
Вагифу сделалось дурно. Первой мыслью было скрыться куда-нибудь подальше. Но добыча от продажи электроники, которую вез огромный «Рено», оказалась такой богатой, что Вагиф смирился. Он надеялся, что больше убийств не будет. Однако ошибся. Мирон безжалостно избавлялся от свидетелей. Вагиф понял, если он попытается уйти в сторону, Мирон уничтожит и его, как свидетеля.
У Вагифа хватило ума не показать своей слабости, и он по-прежнему оставался ближайшим помощником Мирона. Вскоре он заметил, что невольно привыкает к убийствам. По крайней мере, не оставалось свидетелей. А кроме того, побеждала жадность. За год Вагиф скопил сорок тысяч долларов. Такую сумму он не заработал бы больше нигде.