Она верит мне безоговорочно и согласится на все, что я предложу. Теперь, после того, что я для нее сделала… она мне обязана. Помню ваши слова: «Не обольщайся! Обстоятельства, которые вчера благоприятствовали тебе, завтра могут обернуться против тебя». Понимаю… и учитываю возможность провала. Но путь назад я себе отрезала. Все обдумано множество раз. Все подготовлено. Она страшится, однако искушение слишком велико и непреодолимо. Она даст добро… я уверена. Лев в ней преобладает над Единорогом…
Риск велик, но и цель того стоит. Роль, которую мне предстоит сыграть, положит начало буре и ветру, сметающими преграды на своем пути. Скоро, скоро все решится… В живых суждено остаться слабовольному, и я выведаю у него то, ради чего замышлялась сия пьеса… Жизнь, как правильно заметил Шекспир, мало отличается от подмостков. Разница лишь одна: актеры умирают понарошку, а люди – по-настоящему. Да и сие спорно. Пожелайте мне удачи, мой дорогой! Кто знает, свидимся ли?
Надеюсь, вы получаете мои послания. Очень надеюсь… Нарочный внушает мне опасения, но положиться на другого еще опаснее. Прошли годы, как мы расстались. Я не жду ответов! Поговорим при встрече, ежели таковая состоится… Рисую в своем воображении сад и белые розы у скамейки… ваш благородный облик, устремленный на меня взгляд… Я исполню предназначенное и вернусь, или…
Ночами я перестала спать. Мне жаль тратить время на беспамятство и бесполезные грезы. Я дышу и люблю, пока бодрствую. А сон подождет! Последний раз, когда я уснула, мне приснился огонь, пожирающий все вокруг…
Я буду молиться огню, чтобы он пощадил то, чем я дорожу безмерно. Вспоминайте иногда о легкомысленной и беспечной Сьюзи, сердце которой билось ради вас…»
Эта оговорка в конце выдала ее с головой. Сьюзи, по-видимому, предчувствовала свой конец, но не отступила… Какая участь постигла ее – неизвестно. По крайней мере, больше писем не было.
«Что за женщина! – думал Ольшевский, лежа на спине с закрытыми глазами. – Она погибла… в этом нет сомнений. Были ли ее послания доставлены адресату? Не похоже… Вероятно, тот человек, нарочный, который казался ей подозрительным, предал ее. Но почему эти письма не были уничтожены? Как они оказались у той старушки с Кузнецкого Моста, а теперь у меня?»
Варгушев вошел без стука, с тарелкой печенья в руках и дымящимся чайником.
– Вставайте, книжный червь! Будем ужинать! – с наигранной веселостью провозгласил он. – Что, закончили свою монографию?
– Я ее бросил…
У доктора глаза полезли на лоб от такого заявления. Он сдвинул со стола книги и со стуком поставил чайник на свободное место.
– Неужто вы наконец прозрели, Ольшевский? Революционные массы вот-вот затопят Россию, а вы зарылись в бумажки! Кстати, в прошлый раз вы задали дурацкий вопрос о магнетизме…
– Плевать на магнетизм! Зачем приезжала эта дама, Сьюзи?
Варгушев был прилично образован. Выходец из дворян, он получил добротное домашнее образование, прежде чем поступил на медицинский факультет.
– Сьюзи! Хм… забавное имя… Она креолка?
– Понятия не имею…
– У вас с ней роман?
Ольшевский со стоном поднялся и сел, с упреком глядя на доктора. Роман! А ведь тот почти угадал… У него вдруг появилась потребность поделиться с кем-то душевными переживаниями.
– Я ходил на Кузнецкий за книгами и встретил там старушку…
Варгушев умел слушать не перебивая, – в молодости ему прочили карьеру священника. Но склонность к естественным наукам оказалась сильнее. История с «письмами из шкатулки» не произвела на него должного впечатления.
– Вам наверняка всучили подделку, Ольшевский.
– Нет! Я разбираюсь в таких вещах! Уж поверьте. Сам вид бумаги, чернил, стиль и построение фраз… ошибка исключена. Это подлинники! Хотите, я дам вам прочитать их?
– Боюсь, я не так хорошо учил английский. Мой гувернер был французом.
– Я перевел текст… вот…
Он протянул доктору тетрадь, не стыдясь своих заметок на полях. Пусть сосед проследит за ходом его мысли, выскажет свое мнение… Ему хотелось обсудить послания Сьюзи с кем-нибудь близким, кто отнесется к этому с пониманием и не поднимет его на смех. Варгушев только прикидывался циником. На деле он имел романтическую и увлекающуюся натуру, такую же как у Ольшевского. Они бы не сошлись, будь у них разный взгляд на вещи.
– Давайте, дружище, – согласился доктор. – Вы меня заинтриговали!
Он замолчал и углубился в чтение. Ольшевский волновался, как будто это был его дневник, где выставлялись напоказ все его оголенные чувства и страсти. Он напряженно следил за реакцией доктора, за каждым движением его лица, жестами и издаваемыми им звуками. Варгушев вздыхал, покачивал головой и складывал губы трубочкой.
Молодой человек затаил дыхание. Что скажет доктор по поводу Сьюзи? Не разочарует ли она его? Все-таки он старше и успел перегореть – как в отношении прекрасного пола, так и в отношении приключений.
– Занятно… – обронил Варгушев, откладывая тетрадь. – Весьма занятно! Судя по вашим заметкам, вы пришли к выводу, что предметом поиска этой Сьюзи были Брюсы? Но помилуйте… они же не прятались!
– Да, не прятались, – торопливо признал Ольшевский. – Они прятали!
– Что, позвольте узнать?
– В этом как раз вся загадка… В тексте автор употребляет слово «утраченное». Вы понимаете?
– Признаться, не совсем… – Доктор откинулся на спинку дивана и уставился на собеседника. – Брюсы, Брюсы… Самый знаменитый из них – граф Яков Брюс, любимец Петра Великого. Его считали чернокнижником и распускали нелепейшие слухи. Про Сухареву башню, например… будто именно там колдун замуровал некую «Черную книгу», которую по сей день ищут. Еще ему приписывали разные фокусы типа оживления умерших… тьфу! В просвещенный век смешно верить в подобный вздор!
Филолог нетерпеливо дернул подбородком.
– Я объясню. Упоминаемый в письме человек, которому звезды предсказали скорую смерть, это Вилим Брюс, – отец братьев Романа и Якова, которые оба служили в потешных полках юного Петра. Несколько позже он погибнет под Азовом в чине полковника… я проверил. Значит, речь идет о 1681 или 1682 годах, потому как самый старший Брюс, отец Вилима, умер в 1680. А Сьюзи пишет, что он скончался незадолго до ее приезда в Москву. Исходя из этой логики, после гибели Вилима Брюса остались бы только Роман и Яков… Одного из них женщина решается уничтожить. Полагаю, Якова! Роман Брюс не обладал ни характером, ни способностями брата, именно он, последний отпрыск шотландской фамилии, мог выдать некую тайну…
– Фантазии, Ольшевский! Вы увлекаетесь и придумываете то, чего нет и не может быть в этих письмах.
Но молодой человек проигнорировал выпад соседа.
– Однако ее надежды рухнули! – продолжал он. – Каким-то образом все сорвалось, и она рассталась с жизнью. Ее убили… или она сама покончила с собой, убедившись, что партия проиграна. У нее хватило бы на это духу!
– Вижу, вы основательно проанализировали сии сочинения… Но почему вы остановились именно на Брюсах?
– Догадался. Мне так кажется… вот и все! – с вызовом заявил Ольшевский. – Не иначе, как старший Брюс вывез в Россию некую реликвию… настоящее сокровище, не имеющее цены. Не забывайте, что он – потомок шотландских королей, а через них – родственник правящей в то время в Англии династии Стюартов. Сих монархов преследовал злой рок. Не является ли «утраченное», о котором пишет Сьюзи, той реликвией, которую во что бы то ни стало желают вернуть Стюарты? Когда-то их общий предок король Роберт Брюс основал Орден Шотландских тамплиеров…
– Бог мой! Брюсы… Стюарты… тамплиеры… Все это осталось в далеком прошлом. Проснитесь же, дружище! За окнами – двадцатый век, революция. Русские скоро начнут убивать друг друга… а ведь это непосредственно касается нас с вами. Какое вам дело до английских королей и их реликвий, когда рок стучится в ваши двери, Ольшевский? Опомнитесь, дышите воздухом сегодняшнего дня, потому что завтрашнего может и не быть! Большие потрясения сопряжены с большими жертвами!
Варгушев продолжал свой патетический монолог, пока не увидел, что молодой человек его не слушает.
– Да вы безумец! У вас глаза горят, как у одержимого бесами! И бесы сии – вожделение и любопытство. Окститесь! Придите же в себя… Сожгите эти чертовы бумаги! А пепел развейте по ветру.
– Я думал найти в вас единомышленника, – обиделся филолог. – Оставьте свою критику до лучших времен…
Варгушев невозмутимо прихлебывал остывший чай.
– Вот почему вас заинтересовал магнетизм… – задумчиво произнес он. – Эта дама, кажется, умела мысленно воздействовать на окружающих. Где-то ее обучили искусству внушения! Редкостному искусству, смею заметить… особенно среди женщин. Не назову вам ни одной известной женщины-магнетизерки. Думаю, это какие-то жреческие штуки… халдейские, египетские… что-то дремучее, как сами мрачные культы Луны… Впрочем, бросьте вы ломать себе над этим голову, Ольшевский!
– Я не успокоюсь, пока не решу эту задачку. Вдруг «утраченное» все еще находится здесь, в России? Возможно даже, в Москве?! Английская леди погибла, не успев исполнить предначертанное. Значит…
– Вы сами поддались ее магнетизму, сударь, – вздохнул доктор. – Ни время, ни расстояние не властны над флюидами, испускаемыми человеческим мозгом, пусть даже давно истлевшим. Явление, отрицаемое естествоиспытателями, зато горячо поддерживаемое мистиками. Вы готовы принимать эти флюиды, вот в чем ваша беда! Вы наглотались отравы, мой ученый друг, причем совершенно добровольно… Сие усугубляет вашу хворь. Я не возьмусь излечить вас…
Ольшевский поднял на доктора подернутый поволокой взгляд, туманный, словно осеннее утро… Такие глаза становились у раненых, которым осталось жить не более суток. Варгушев хорошо знал эту смертельную поволоку, эту нездешнюю томность, присущую взгляду существа, уже переступившего порог потустороннего мира… и невольно содрогнулся от дурного предчувствия.