«Выпускник». Макаров почувствовал, как пол уходит из-под ног и, поперхнувшись, отскочил от шкафчика.
– Э-э… Шеф?
Бледный как полотно Вадим обернулся на голос Бориса. Стрелок стоял с круглыми от изумления глазами, уставившись в окно.
На негнущихся ногах Макаров подошел к другу и замер рядом с ним. Снаружи за стеклом лежал незнакомый город.
Далеко на востоке над жестяными крышами сотен домов поднимались сверкающие небоскребы делового центра. Здесь и там из череды панельных и кирпичных многоэтажек выступали громадные высотки похожие друг на друга как близнецы. Вдали из труб над корпусами ТЭЦ поднимался белесый дым. По небу бежали редкие облачка, а закатное солнце отражалось в мириадах окон и глади реки, закатанной в бетон набережных.
– Что? Что за… Где всё? – моргая, выдохнул Борис, – Шеф, это не наш дом! Где укрепления, где эстакады? Где эти жуткие корпоративные космоскребы в конце-то концов?!
Вадим не успел ничего ответить, потому что дверь раздевалки распахнулась, и в нее ворвался раскрасневшийся Кантемиров. На нем была все та же привычная офицерская форма с расстегнутым воротничком и распущенным галстуком. Вот только эмблемы на нашивках, как и у бойцов внутренней охраны, были совсем другим.
– Что у вас там произошло? – с порога выпалил он, – Как вообще могли подстрелить агента в защитном скафандре? Из чего такого по вам палили? И главное – кто?
– А, ну… Э-э… – Макаров попытался сообразить, что ему отвечать.
Кантемиров угрюмо перевел взгляд с Вадима на Бориса и обратно.
– Черт знает что… Вот-вот приедет американская делегация, а у нас оперативного агента на каталке в Склиф увозят. Ну что за день сегодня такой, а? Хорошо еще, что все большое начальство отбыло на торжественный прием в Кремль, чесать языки с их большим начальством. Президент, может, даже скажет пару слов о важности взаимного сотрудничества нас и штатовцев…
– Президент? – моргнул Вадим.
Директорией всю жизнь, сколько себя помнил Макаров, управлял Консулат директоров во главе с председателем.
– Ну да, президент, – удивленно кивнул Кантемиров, как если бы говорил о само собой разумеющихся вещах. – Наш, президент Российской Федерации, Александр Викторов. Тот же что и вчера. И позавчера.
Алексей Сергеевич раздраженно поморщился.
– Тебя что, те, кто вас убить пытался, по голове приложили? На вид не скажешь, так что все, давайте, некогда мне тут с вами двумя лясы точить. Приводите себя в порядок, и жду у себя в кабинете через десять минут для отчета! Свободны!
И Кантемиров, прихрамывая, направился прочь из раздевалки. На несколько мгновений воцарилась тяжелая тишина.
– Президент, Российская Федерация, уцелевшая Америка… – Вадим дотронулся до стекла, глядя на незнакомый город за окном, – Что же за мир мы создали теперь? И можем ли мы все еще исправ…
Борис, в этот миг смотревший на наручные часы, покачал головой.
– Смирись шеф, уже все. Волна парадоксов нагонит нас, через три… – он поднял вверх указательный палец, – Две… Одну… Сейчас!
Вадим моргнул. Голова странно кружилась, но через мгновение непонятное ощущение спало. Макаров удивленно взглянул на друга.
– А ты чего с поднятым пальцем стоишь-то? – осведомился Вадим.
Борис поднял взгляд от циферблата и столь же изумленно уставился на Макарова.
– Я… Я не знаю, – наконец, выдохнул он, – Чего-то я… Чего-то у меня башка болит… А не, все, прошла. Наверное, переутомился я сегодня. Пойдем, может, после смены пропустим по одной, как обычно?
Вадим кивнул и обернулся на раскинувшийся за окном пейзаж Москвы. Над городом алел закат, отражаясь в мириадах стекол. По небу бежали редкие облачка, предвещая мягкий теплый вечер. Макаров улыбнулся. За годы работы в «Контроле» вид из этого окна стал для него родным. Но сегодня он был особенно хорош. Почти как в тот день, когда его приняли в организацию много лет назад. Продолжая улыбаться, Вадим устало вздохнул. Еще один день был позади, еще одна операция прошла успешно, ещё один раз они сохранили привычную историю в целости и сохранности.
Владимир КалашниковЛига выдающихся декадентов и чемодан немецкой выделки[1]
…А сзади, в зареве легенд,
Дурак, герой, интеллигент…
Разбирая семейные бумаги, Вольский нашёл заместительный билет своей бабушки. Из гневного росчерка полицеймейстера можно было узнать, что Фанни Абрамовну со службы на Нижегородской ярмарке отставили за непотребство.
Утро оказалось безнадёжно испорчено.
Забросив документ куда подальше, Вольский спустился на улицу. Променад не принёс облегчения. Меньшевику пришёл на ум другой способ исправить настроение, который, правда, как почти все радости жизни, стоил денег. Уже давно число одалживающих Вольскому сократилось до одного человека.
У дома, где жил Василий Васильевич Розанов, на проезжей части столпились мещане, указывая вверх, на окно, за стёклами коего маячил пергаментного оттенка предмет. Нахмурившись, меньшевик вошёл в парадное.
В передней ожидала молоденькая просительница. Вольский прошёл мимо в кабинет.
Василий Васильевич сидел на подоконнике в чём мать родила и чистил монеты. На расстоянии вытянутой руки истекала пеной шайка мыльной воды.
– А-а-а, Коля! Оцените этот чудесный экземпляр.
Подойдя, Вольский чертыхнулся в луже и схватил, чтоб устоять на ногах, крестовину оконной рамы. Стараясь не глядеть на тщедушное розовое тельце писателя, прищурился на монету.
– А что за предмет изображён, с крылышками? Неужели?…
– Вы всё верно угадали, Коля, – улыбнулся Розанов.
– Ну и пошляки же были эти ваши древние греки, – процедил Вольский. Выглянул в окно: внизу толпа ещё приросла.
Не отрывая любовного взгляда от монеты, Василий Васильевич поинтересовался:
– Там, в передней… Ещё ждут?
– Барышня в калошах, – подтвердил меньшевик.
– Второй час, – вздохнул писатель, укладывая драгоценный кругляш в шкатулку. – Обратили внимание, какая у ней книга увесистая? Предисловие выпрашивать будет, – голос у него дрогнул. – На днях старушка заявилась. С брошюрой собственного сочинения. И кто, вы думаете, такая? Молоховец!
Вольский наморщил лоб:
– Повариха? Второй том «Подарка молодым хозяйкам» настрочила?
– Если бы. Толкования пророчеств, озаглавленные «Якорь спасения».
Влетела с подносиком экономка и сварливо объявила:
– Полугар для полубарина!.. Ох, чего ляпнула, типун глупой бабе на язык.
«Приживальщиком назвала», подумал Вольский. Опрокинув стопку в рот, выдохнул:
– Отменно, Домна Васильевна. А закусить отчего не предусмотрели? Только не как в прошлый раз, с усатым существом…
– Ах, какое, право слово, существо, – так, побегушечка! – с напускной весёлостью тараторила экономка.
Розанов подмигнул ей:
– Принесите пряничек.
Та мигом обернулась и поставила блюдечко с расколотым пряником.
– Вы кушайте, кушайте! Как вам?
– Вкусно, – пробубнил Вольский с полным ртом. – Только мышами пахнет.
– Фантазёр, – упрекнул благодушно Розанов и снова заработал щёточкой.
Вольский заметил:
– Тут на глазури будто письмена, – и начал увлечённо восстанавливать мозаику пряника. – «Чьи-че-рин». Вместо буквы «и» отчего-то знак восклицания.
– Вам попался автограф пиита, который пряник прислал. Собственно, «поэзу» вы уже поглотили. Отчего вы перестали кушать?
Вольский прокашлялся и приступил к рутине.
– Василий Васильевич, одолжите денег.
– А на что вам? – опасливо спросил Розанов. – Верно, на кокоток?
– Ну что вы, Василий Васильевич! Хочу вызвать горничную, чтоб в комнате убралась.
– Какая удача! – Василий Васильевич взмахнул щёткой так, что разлетелись мыльные брызги. – Вы, когда кончите, конечно сразу отошлёте её в мой кабинет? От чистки монет сами видите какая развелась слякоть. Надобно промокнуть.
– Сомневаюсь, что сие возможно, – сказал после небольшой заминки меньшевик.
Розанов задумался, побарабанил пальцами по подоконнику.
– Вы ведь женаты, Коля?
– Да вам же известно. Супруга лечится на водах. Третий год. Оттого порой приходится брать прислугу в помощь по дому. А почему вы вдруг?…
– Так, просто.
Василий Васильевич задержал руку над выложенными на тряпицу щетками, выбирая между инструментом с козлиным волосом и свиной щетиной.
– Поверхности запылились. Поймите, Коля, мебельный гарнитур требует полировки с воском.
– У вас мебель трухлявая! – бросил Вольский. – Того и гляди, рассыплется. Лучше её вовсе не трогать.
Розанов сказал убеждённо:
– Именно поэтому, Коля, за ней нужна забота особенного рода.
– Знаете, Василий Васильевич, – решительно сказал меньшевик, – на две уборки подряд не всякая горничная согласится.
– Мы ей чаю дадим, – беззаботно предложил Розанов. – И к нему утешеньице: грушёвое варенье.
Вольский отчего-то заупрямился.
В наступившей тишине стали хорошо различимы доносящиеся с улицы свистки и выклики.
Розанов вдруг отложил щётку и пристально взглянув на меньшевика, вымолвил:
– Погубят вас грехи, Коля.
– А вас, Василий Васильевич, добродетели, – насупившись, отозвался меньшевик.
Розанов извлёк из полотняного мешочка купленный по бросовой цене сестерций, заросший чернотой окислов до неузнаваемости, и сердито тёр, пока медь не засияла. Определив монету в шкатулку, спросил:
– Позволите хотя бы в замочную скважину оценить, насколько ловка ваша горничная в уборке?
– Нет, не позволю, – отрезал Вольский. – Придётся вам собственноручно свои поверхности протирать. Да и Варвара Дмитриевна рассердится, коли посторонняя женщина на них посягнёт.
– Отчего Вареньке сердиться? – удивился Розанов. – Радоваться станет.