– А вы спросите её, рассердится или как.
– Зачем Варю беспокоить, пусть отдыхает, – махнул рукой писатель.
Василий Васильевич усердно склонялся над стойкой окисью и, как будто забыв обо всём, начал напевать:
– «Я еду пьяная и очень бледная…» Тьфу, экая пакость прилипла. Денег я вам не дам, – он вдруг поднял глаза на Вольского. – Пора вам уже отвыкнуть от социалистического легкомыслия в обращении с чужими капиталами.
Боря Бугаев спешил по своим поэтическим делам, когда идущий навстречу субъект в опорках и рединготе столкнул его с тротуара.
– Что вы всё время ходите? – завопил Боря вслед. – Который раз толкаете!
Субъект остановился и со злостью ответил:
– Хожу не чаще других! Витать во облацех должен? Вас, такого хилого, все задевают, а отвечай – я один? – Казалось, сейчас он начнёт метать искры, но смерив яростным взглядом Борю, он вдруг сунул ему руку: – Тиняков. Проследуем в рюмочную?
Бугаев решил, что в этот раз наблюдение закатов может подождать.
– Хотите, расскажу, как я таким стал? – протянул Тиняков, развалившись на стуле. – Эй, человек, пару чая, калач и штофчик. Болезный уплатит. Я ведь из купеческого сословия, в юные лета слыл послушным и благодарным чадом, уже имел маленькие счётцы в левом кармане и в правом – безмен со специальным, облегчённым на дюжину золотников фунтом, пока однажды…
Следующие пятнадцать минут новый знакомец повествовал. Боря слушал напряжённо, с широко раскрытыми глазами, а когда Тиняков кончил, вскричал:
– Какой ужас! Зачем вы надели сразу галстух и бант?
– Если в своём углу оставлю, жильцы сопрут, – раздражённо пояснил Тиняков. – Да что вы, в самом деле, невпопад!.. О чём только думаете? Я вам драму жизни повествую!..
Боря исправился, воскликнув с той же экзальтацией:
– Как же злодеи уместили убитого в чемодан?
– Измельчили, – оскалился Тиняков. – Представьте, каково мне было. Воспылать любовью, просить руки и сердца, наконец снабдить паспортами, деньгами её и её мнимого брата. А она – убийца законного мужа, сбежавшая с любовником! Известно, превратился я в циника, переселился в Петербург и начал писать стихи. Бывает, у человека нос тонет в лице от звуков свирели пастуха Сифила. А у меня вследствие той историйки душа провалилась. В желудок и ниже. Чего я не скрываю: «Только б водились деньжонки, да не слабел аппетит».
Бугаев задумался на минуту.
– Александр Иванович, заглянем сейчас в гости к моему знакомому. Ваша история будет ему интересна.
– Как же можно: мне – в приличный дом! – смакуя, сказал Тиняков. – Я же всем противен. Да я завсегда честно признаюсь, – Тиняков набрал воздуха и торжественно прочитал: – «Я до конца презираю истину, совесть и честь». В том моё credo. Для вас достаточно гадко? Нет? Сюда ещё гляньте.
Толстяк подставил Боре под нос головку трости со стёклышком, защищавшим пикантную миниатюру a la «triple alliance». Замер, надеясь уловить в собеседнике хотя бы тень отвращения. Однако Бугаев, не меняясь в лице, промолвил:
– Чувствую, вы показываете мне что-то нетипичное, но не пойму что. Однако знаю того, кому сии комбинации покажутся небезынтересными.
Тиняков недоверчиво забормотал:
– Ладно, самому любопытно, что за люди такие, кому не противно.
Вольский сидел на диване, сложа на груди руки, когда влетели Боря Бугаев и неизвестный господин алкоголической внешности. Наготу Василия Васильевича он отметил вскидыванием брови.
– Барышню, что в передней ожидает, ни в коем случае не впускайте, – предупредил Розанова поэт. – К нам с маменькой в Москве приходила. Замучила!
– Я ещё рыцарь, хоть и без панталон, – выспренно произнёс хозяин кабинета, за неимением меча взмахнув щёточкой. – Как же могу отказать!.. Переговорим с вами, выслушаю и её. Вижу, вам не терпится?…
– Я вам интереснейший характер привёл, изучите! – воскликнул Боря.
– Тиняков! – хрипло представился гость.
– Наслышан. Кажется, банкир? – писатель поднял лицо от монеты и, смерив гостя с головы до ног, задержался взглядом на опорках. – Хотя вряд ли.
– Чин проклятого поэта обязывает иметь карточку, – глухо сказал Тиняков, протягивая прямоугольник толстого картона. Оттиск создавал иллюзию частого гребня с вшами и гнидами, а посаженная на клей белая присыпь усугубляла сходство. Василий Васильевич лишь хмыкнул. Заложил карточку между страниц толстой книги, раскрытой на письменном столе.
– Выслушайте историю Александра Ивановича, – сказал Боря и забился в угол комнаты.
– Что ж, попотчую анекдотом. Вы, верно, собиратель? – развязно произнёс Тиняков. – Ежели понравится, копейку киньте. А то я ещё станцевать умею, только скажите. Так вот… Однажды я увидал на вокзале девушку. Она куда-то ехала с братом, – приступил Тиняков.
Снова он рассказывал про то, как встретил у касс провинциального вокзала брата и сестру Карамышевых, как полюбил девушку с первого взгляда, как хитростью вызнал, куда они взяли билет, и выкупил тот вагон целиком, как бы со скуки познакомился с попутчиками. Как своевольно пригласил их в одно из папашиных имений, три месяца устраивал досуг и развлекал. За четверть часа Тиняков достиг финала:
– За невольное соучастие меня приговорили к церковному покаянию. Папаша мирволить перестал, завещал добро монастырю и скоро помер. Вот и всё. Сплясать ещё?
– Лучше не переступайте лишний раз с ноги на ногу. Ваши опорки из сапог «со скрыпом» сделаны, – продребезжал Розанов. – А ловко вас провели. Сколько лет прошло с той истории? – уточнил он.
– Три года как.
Розанов нахмурился:
– Я почему-то вообразил себе, что история давняя. Вы твердили, как были юны. Вы за эти три года так растолстели?
– Кажусь старше, чем я есть. А чего вы хотели? – криво улыбаясь, развёл руками Тиняков. – Скверное питание, алкоголь и прочие излишества. Вот я пятого дня уединился с бутылочкой пива… Постойте, их кажется было две, – Тиняков сунул руку в карман редингота. – Точно, две пробки. А заел знаете чем?
– Удивите нас.
– Сальной свечкой, – ухмыльнулся Тиняков. – Вот и огарок тут же.
– Ноуменально! – с наивным восхищением произнёс Розанов.
– Сальная свечка как швейцарский нож – ко всему приспособлена, – сардонически продолжал Тиняков. – Клопов застращать, насморк вылечить, верёвку натереть, ну и на поминках закусить…
– Ещё можно при её свете радоваться жизни, отдавать дань науками и искусствами, – назидательно сказал Василий Васильевич.
– Это лучше делать при свете электрического лампиона, – с издёвкой сказал Тиняков. – Особенно – жизни радоваться. Засиделся я у вас. Денег не даёте. Пойду.
Розанов замахал руками:
– Погодите. Остались ещё неясные детали. Карамышевых схватили?
– Куда там.
– Если бы убийцы поехали в Европу, их там непременно арестовали бы, – засюсюкал Розанов. – Вся затея с паломничеством за благословением маменьки на брак – ложный след для полиции! Вас живым только для того оставили, чтоб назвали сыщикам имена, на которые вы достали паспорта. Конечно же, преступники уничтожили документы и залегли на дно в одном из губернских городов. А то и в столице: лучше Петербурга для беглецов места нет. Так, а скажите, кем был убитый? Какого рода и чина?
– Его не опознали.
– Как такое могло статься, ежели в Империи каждый человек посчитан и одокуменчен? Стало быть, жандармы от вас сокрыли. Непростой, надо полагать, человечек был. Что-то вроде агента III Отделения. Ясно, что убитый – не муж Зине Карамышевой, а она – не жена ему, и что никакого любовного треугольника не было. Эти ваши Карамышевы – революционеры, динамитчики. Радикальным образом избавились от присматривавшего за ними сыщика. А ваше дело приобретает характер государственной важности. Или… Постойте. Нет, всё не так! Какой у злодеев чемодан, ещё помните?
– Чемодан как чемодан, – буркнул Тиняков. – Немецкое изделие.
– Вот! – поднял палец Василий Васильевич. – Немцы лучше нас чемоданы делают, зато крыжовенного варенья, как мы, нипочём не сварят.
– Знаете, я, наверное, пойду, – неприязненно повторил Тиняков.
– Куда вы всё порываетесь? Сейчас сами увидите и распробуете! Домна Васильевна!.. Устройте нам самоварчик, и варенье, крыжовенное. А вы, Коля, притащите свой рундук.
Вольский удалился, а экономка ещё задержалась:
– Вам «лянсин» заварить или «юнфачу»?
Василий Васильевич с укоризной на неё посмотрел:
– Вы, Домна Васильевна, запамятовали: запасы «лянсина» и «юнфачу» иссякли, а обновить мы не успели. Да и зачем гостям эта жёлтая водичка? Четверть плитки «кирпичного» залейте!
– Василий Васильевич, вам соринка в глаз попала? – простодушно спросил Боря. – У вас левый глаз моргает.
– Бессонная ночь одарила живчиком, – быстро ответил Розанов и крикнул вдогонку экономке: – Непременно «кирпичного».
Дверь кабинета вновь распахнулась, но не перед экономкой. На пороге восстала возмущённая посетительница и возопила:
– Никогда со мной так не обращались!.. На «рцы» – впервые! От ворот поворот бывало давали, но напрасно держать под дверью… Никогда! Трое вперёд меня прошли, это ладно, это ничего, но вы чаёвничать собрались! – она притопнула ножкой, но из-за титанической калоши движение вышло замедленным.
– Ну, давайте, что у вас там, – нетерпеливо промолвил Розанов. Взял из рук барышни том. – Ничего не понимаю. «Весь Петербург»? Адресная книга? Зачем адреса вымараны?
– Вы крепостник! Обскурант! Старосветский помещик! Вам радостно причинять другим боль!
– Чем, собственно, могу? – спросил Розанов, морщась от высочайших тесситур гостьи.
– Меня зовут Мария Папер, – выпискнула девушка. – Я прочту вам свои стихи. Затем – удалюсь.
– Ах, так вы тоже поэт? – многообещающим тоном спросил Розанов.
– Уж точно я не поэт! – возмутилась гостья. Водрузила адресную книгу на этажерку и достала из кармана тетрадку.
Начавший забивать ухо ватой Розанов остановился присмотреться к ней.