– Поэтка? Поэтесса? Поэтесица? Ну, всё едино, – загыгыкал Боря. – Главное, что не поэт.
– Так вы не просить пришли?… – приятно удивился Розанов. – Читайте!..
– Я хожу по адресной книге, – нетерпеливо пропищала Папер.
– И вы не знаете, кто я такой? – поднося ватный комок к свободному уху, спросил писатель.
– Коллежский советник Василий Васильевич Розанов. Набран на странице 559 между ротмистром Василием Александровичем Розановым и председателем комитета попечения о народной трезвости Василием Ивановичем Розановым.
– А приписку – «литератор» – вы не увидали?
– Второпях не обратила внимания. Да мне это не важно. Я только читаю стихи и иду дальше.
– Всё же снимите калоши!
Папер повела из стороны в сторону острым носиком:
– У вас в комнате слякотнее, чем на улице.
– Это всё ваша вина, Коля, – засопел Василий Васильевич, но спохватился: – Читайте же! Моим юным друзьям не терпится услышать вас!
Розанов заткнул второе ухо и приготовился наблюдать.
Папер открыла тетрадку. Тонкие бледные губы пришли в движение. Боря весь затрясся, точь-в-точь паровой котёл в последнюю до взрыва минуту. Вольский, судя по дёрганью кадыка, гоготал, размашисто аплодируя. Тиняков как будто подавил порыв засмеяться.
Василий Васильевич осторожно вынул пробку из уха.
– А вот ещё выслушайте двустишие: я знаю, что в сумраке трепетном ночи меня ожидают внемирные очи. Конец.
– Отменно! – пробасил Вольский и застучал одной ладонью о другую.
– Всё хорошо, но есть длинноты, – заметил Василий Васильевич.
– А вы что скажете, Александр Иванович? – стал подначивать Боря.
– Стыдно хвалить то, чего не имеешь права ругать, – осторожно выговорил Тиняков.
– Почему не имеете? Только потому, что я – женщина? – возмутилась Папер. – Обругайте меня сейчас же!
– Нет, не поэтому, – потупился Тиняков и замолчал надолго.
Розанов лукаво прищурился:
– А вы Мережковских проведайте.
– Они стихи любят, – с готовностью поддержал Боря. – Как-то при мне Гумми им читал своё. Слушали да нахваливали, – поэт захихикал в кулачок.
– Мне похвалы не нужны. К тому же я была там. Как бы я их на «мыслете» обошла!
– И что у них нынче? – с острым интересом спросил писатель.
– Полы не метены.
– Так и думал! – обронил Василий Васильевич.
– У вас грязнее, – напомнила Папер.
Розанов принял отсутствующий вид.
– M-me Мережковская к вам, помнится, направила, – добавила поэтка.
– Ах, чёртова Гиппиусиха, – пробормотал Розанов и грозно воззрился на гостью: – Вот откуда вы взялись!
– Я же объяснила: следую по алфавиту. В порядке очереди явилась к вам. Вот ещё: у меня и гражданская лирика имеется, – пискнула поэтка, но тут в передней загремел чемоданом Вольский.
Чёрный деревянный короб распался на петлях надвое посреди кабинета.
– …в трёх шикарных чемоданах выслал трупы в Ватикан, – вдруг забубнил Боря.
– Да-да, Боринька без царя в голове, – брезгливо сказал Розанов. – Триста раз говорил вам: бросьте вы это виршеплётство! Александр Иваныч, продолжим…
Тиняков нагнулся, чтобы достать со дна чемодана заместительный билет. Лицо его приобрело глумливое выражение, он хотел что-то сказать, но запнулся, оглянувшись на девушку. Выдавил, почти обыкновенным голосом и как будто не совсем то, что собирался:
– Просто уточки-голубки, ничего для вас не жаль…
– Какие уточки? – озадаченно произнесла Папер. – Я не пойму ваших стихов. Бедный! Вы плохо выглядите и заговариваетесь!
– Хватит! – процедил Вольский, отбирая и пряча билет. – Не при даме!
Тиняков неожиданно легко согласился.
– Как заполним чемодан?
– Давайте Колю уложим, – прыснул в кулак Бугаев.
– Кто у нас гимнастического склада? Пусть тот и лезет, – буркнул Вольский.
– А я не против, – пропел Боря. – Мне в чемоданах очень даже нравится. Уютно. Будто сильные крылья тебя обнимают.
С самой тоненькой книжечкой, какая только нашлась на полке, Василий Васильевич просеменил к чемодану и, держась за поясницу, опустил в деревянное нутро. Мужчины бросились помогать ему. Стопки «Людей лунного света», «Религии и культуры», «Сумерек просвещения» и «Тёмного лика», припасённых для раздаривания, а вероятнее – продажи автографированных экземпляров поклонникам, усыщали голодный зев чемодана.
– Стало быть, Коля, вы приводили в квартиру горничных, – улучив минуту, яростно заплевал в ухо меньшевику, тем не менее сохраняя улыбку на лице, Розанов. – Очень рассеянных горничных.
– Не было ничего подобного, – смутился меньшевик. – Я позже вам всё объясню.
– Уж вы постарайтесь, – сладенько улыбнулся Василий Васильевич.
– Я пойду, пожалуй, – пискнула Мария Папер, когда ей надоела суета вокруг чемодана.
Розанов воззрился на неё:
– Вы нам ещё очень нужны.
Писатель накрыл адресным фолиантом уже загруженные в чемодан издания. Подумав, взял с рабочего стола огромную книгу в изукрашенном переплёте и водрузил сверху. Вольский прочитал: «Талмудъ. Мишна и Тосефта».
Щёлкнули замки.
– Александр Иванович, попытайтесь поднять чемодан, – приказал Розанов.
– Тяжё-ёл, собака! – застонал от натуги Тиняков.
– А теперь давайте взвесим его. Коля, доставьте сюда лабазника с измерительным прибором из лавки ниже по улице.
Помедлив пару секунд, меньшевик вышел.
– Как вы представляете себе тело в чемодане? – говорил Василий Васильевич в предвкушении весов. – Во что ни заверни, а… простите, запах наружу просочится. Карамышевы со своими пожитками у вас месяц ведь гостили?
– Исправник говорил: чемодан заправили селитрой, – защищался Тиняков.
– Чепуха, – фыркнул Розанов. – Вы слыхали, как пахнет тухлая кровь? Я – слыхал, когда посещал бойню.
В наступившем молчании Боря Бугаев насторожился:
– Слышите?… Будто в тишине пульсирует слово: «мемасик».
– Опять вы, Боря, со своими гадостями! – разъярился Розанов. – Замолчите!..
Лабазник вкатил весы, морща складками ковёр. Чемодан взгромоздили на платформу совместными усилиями. Лабазник поколдовал с гирями и прогудел:
– Три пуда без шестнадцати фунтов!
Тиняков подправил мелкие золотниковые гирьки не утратившей купеческого навыка рукой:
– Обвесить норовишь!
– Это я по привычке! – буркнул лабазник.
– Я лучше собственной гирькой, – сказал проклятый поэт. – Гирьку до сих пор ношу с собой. Почему? Удобно ею неприятных господ по хребтине перетягивать.
– Мнится мне парочка пройдох, распиливающих гирю, – протянул Боря. – Надо занести в тетрадь, может и сгодится на что-то.
Когда лабазник укатил свои весы, Василий Васильевич отдал распоряжение экономке:
– Домна Васильевна, больше, пожалуйста, не покупайте у Фрола муку.
Помолчав с полминуты, писатель продолжил рассуждения:
– Не может ведь взрослый мужчина весить сорок кило? А вы и этот вес едва оторвали от земли. Не было в чемодане трупа.
– Они могли облегчить груз, спустив убитому кровь, – глухо сказал Тиняков.
– Вот об этом впредь прошу даже не заикаться! – строго сказал писатель. – Исключено: Карамышевы, чай не Винаверы какие-то или, прости Господи, Нимвроды…
– Да как же так, – совсем растерялся Тиняков. – Это… Наверное, ослаб! Мне сам полицеймейстер сказал… В кабинете усадил рядом, очень сочувствовал. Чаем отпаивал.
– Вареньица не предложил? – захихикал Розанов. – А как, по-вашему, полицейское начальство должно было с вами обращаться? Отвадили от Зинаиды Карамышевой, приписав ей жестокое убийство. Иначе вы разыскивали бы возлюбленную, под ногами у полиции путаясь. А то, чего доброго, нашли бы беглецов…
– А что же тогда лежало в чемодане, коли не труп?
– На сокровище тоже не похоже. Сокровища – они тяжёлые…
Розанов задумался на мгновение. Живые его глазки метнулись к нагруженному чемодану.
– А вот то же, чем мы рундук Николая Владиславовича загрузили, – сказал он с улыбкой.
– Бумага?
– Вряд ли прокламации, грош им цена. Да и зачем бы за Карамышевыми стали так гоняться? Полицейские прокламаций, что ли, не видали? Не-е-ет, там были документы, и какие-то фатально опасные.
– Чиста!.. – воскликнул, сверкнув глазами, проклятый поэт. Лицо его приняло победительное выражение. – Я верил, упорствовал: Зина не способна на душегубство!
– Э-э-э, нет, тут дело фантастическое, страшное. Чую покушение на основы российской государственности! А вы-то ещё чаете воссоединения с возлюбленной? Сразу согласились со мной насчёт чемодана. Ха-ха.
– Я в вашем кабинете полчаса, а вы уже сдвинули дело с мёртвой точки!.. – восхищённо, будто не слыша писателя, сказал Тиняков. Но сейчас же покосился на Папер и сник.
– Я пойду, – пискнула поэтка, вытягивая из чемодана свой путеводитель.
– Да погодите же вы! Что с вами, Александр Иванович?
Тиняков отвечал отрывисто:
– Так, глупости. Показалось. И говорить не стоит.
– Нет уж, поведайте. Да не стесняйтесь! Мы в уголок отойдём, и вы мне на ушко…
– Право слово, не нужно. Мне ли, проклятому поэту, признаваться в слабости. – Всё же Тиняков наклонился к Василию Васильевичу: – В облике поэтки разглядел милые черты Зины Карамышевой.
– Так может это… Может, надобно… – Розанов метнул через плечо взгляд на гостью и стал сжимать и разжимать перед собой кулачки.
– Что вы! – замахал руками Тиняков. – Поэтка не Зина Карамышева. Тут не более чем отдалённое и случайное сходство. Забудьте! Забудьте!
– Нет-нет, обождите, – писатель обернулся к гостье: – У вас, Мария Яковлевна, имеются сёстры?
– Я одна в целом свете, – пискнула Папер и стиснула ручками свой бланк-нот. – «Я много томилась, я долгие лета…»
– Может быть, двоюродные, троюродные? – перебил Василий Васильевич.
– Никого. «…не знала простора для вольной души».
– Так. Так, – Розанов задумался. – А дядья либо тётки у вас есть?
– Действительно, у папеньки была сестра, Мария, – смутил