Меньшевик с сомнением покачал головой, а барышня густо покраснела.
– Худо не то, что ваша миссия не дала результата, – продолжал Розанов. – Зачем было бражничать в злачной компании?
– Василий Васильевич, – вскричал Бугаев, – мы с вами знакомы четыре, кажется, года, и всё это время вы меня ругаете!
– Но ведь это же правда, Боринька, что про вас нельзя сказать ничего хорошего! А вы, Александр Иваныч!..
– Не смешите мои опорки! – захохотал проклятый поэт. – Разве мы бражничали? Вот я как-то в беспамятстве забрался на спину коня, что на Триумфальной арке, с бутылкой, читал стихи, конечно же. Э-э-х! Последний пятак на прилавок! Гуляй, не кручинься душа!.. – проскрежетал Тиняков.
– Нежный поэт упоительно пиан! – пискнула Папер.
– Сие справедливо! – гаркнул Тиняков, манерным жестом откидывая длинные сальные волосы со лба.
Розанов фыркнул.
– Не обижайте Тинякова, его надо жалеть, – кротко сказала поэтка.
– Надо, но не хочется, – энергично ответил Розанов и продолжил увещевать проклятого поэта: – Смотрите, на панели закончите, нищим. Будете копейки выклянчивать. Картонку на грудь повесите. «Подайте бывшему стихотворцу». Стыдно!
Тиняков угрюмо отозвался:
– Вы сами смотрите, как бы на склоне лет не пришлось на бульварах окурки собирать.
– Ну, дай Бог, ничего дурного с нами не случится, – улыбнулся Василий Васильевич. – А вы – злюка. Давайте мириться!
– Ладно. Признаю: выпил не вовремя. Хорошо, без потерь обошлось.
Розанов посоветовал:
– Вы лучше портмоне проверьте.
– Во-первых, мой лопатник прицеплен к куртке, и во-вторых, пуст, – вяло отвечал проклятый поэт. – А в третьих, внутри него предусмотрена ловушка.
– Какая ловушка?
– Узнать это можно единственным способом. Не советую.
– Ну бросьте!.. Покажите! – пристал Вольский.
– Всё дело в силе пружины.
Тиняков вынул из портмоне крохотную мышебойку. Механизм был спущен. Боёк прижимал к эшафотику чей-то широкий заскорузлый ноготь с чёрной каймой.
– Ну надо же!.. – ахнул проклятый поэт. – Когда и кто успел?
Дверь в кабинет приоткрылась:
– Вам опять съедобную поэзу прислали, – доложила экономка. – Прикажете иждивенцу отдать? Ах, вы здесь, Николай Владиславович?
– Зачем вы с ней лимонничаете? – злым шёпотом сказал Вольский. – Думаете, раз клистир вам ставит, то непременно влюблена в вас?
– Домна Васильевна ещё массажирует больной живот. Кроме того, подаёт салфетки. И вообще, не понимаю, зачем вы это говорите, Коля. Давайте помолчим.
– Вы же сами, Василий Васильевич, вечно желали интимничать, – отозвался меньшевик, но Розанов уже разглядывал пряник.
– Два гостинца за неделю? – хмыкнул он. Стихи были наибанальнейшие, как будто из «Нивы», без чьичеринских перевёрнутых восклицательных знаков, запятых вразброс и порубленных на слоги слов. Содержание не вязалось с формой. – Знаете что, Домна Васильевна, вы этот пряник покрошите в пользу пролетариев царства животных и по углам рассыпьте.
Воспользовавшись затишьем, писатель затеял разговор с Марией Папер.
– Вы туфельки примерили бы или там ботики какие-нибудь, – стараясь быть деликатным, говорил Розанов. – Поверьте, люди злы, однажды прицепятся к вашим любимым калошам, высмеивать станут.
– Мне всё равно. Если только и запомнюсь миру калошами – пусть так.
Розанов хмыкнул и вернулся в своё кресло.
Тиняков устало потёр лоб и, всё ещё недовольный выговором, с вызовом произнёс:
– Василий Васильевич, всплывший в памяти эпизод заставил опять усомниться в вашей теории. Провожаю Карамышевых в Европу и говорю Зине: ежели долго не будете возвращаться, с горя поседею и отращу седую бороду лопатой. А она за лицо схватилась и – хлоп без чувств. Полицеймейстер потом сказал, что у трупа, который в чемодане, борода. То бишь я нечаянно напомнил Зине про убитого мужа. Если в чемодане бумага, с чего бы обморок приключился?
Розанов пожевал губами.
– Очевидно, что у барышни типа Зинаиды Карамышевой в мужьях был бы образованный мещанин средних лет. Откуда у него борода лопатой? Эспаньолка, разве что. Да вы седую бороду упомянули? Откуда седой взяться?… А полицеймейстер ваш хитроумен, аки Улисс. Мимоходом применил этот случай на пользу своей версии.
– Тогда чего Зина испугалась?
– Этот вопрос стоит обдумать. И прошу вас впредь сразу рассказывать подобные детали.
– Куда вы?
– Надо проверить эту ниточку. И по всей видимости, – тут Василий Васильевич обвёл взглядом выбритые лица друзей, – из нас только я могу это сделать.
– Обошёл десяток брадобреев, – выдохнул Розанов, опускаясь в кресло. – У одного контур подправил, у другого навощил, там – баками отделался; чего только выдумать не пришлось. Чуть без бородки не остался. Между прочим, это встало мне в кругленькую сумму: два пятьдесят, не считая трат на трамвай. Почему вы, Коля, не отпустили заранее бороду? Проделали бы эту механическую работу.
– И что же вы узнали? – нетерпеливо спросил Тиняков.
– Четыре года тому у брадобрея на Фонарной бывал некий Разорёнов – видный бородач, держатель овощной лавочки. Тем ещё мастеру запомнился, что всё время Пушкина по памяти читал. Потом слух прошёл, будто топорами его зарубили, прямо у себя в дому. Подождите-подождите…
Наклонившись под стол, Розанов что-то рассматривал, а потом вздёрнул за хвост крысиную тушку.
– Василий Васильевич, вы же обещали!.. – со слезами в голосе вскричал поэт.
– Неудобно получилось, – кашлянул писатель. – Прикормить хотел, выдрессировать. Знаю ведь, как вы, Боря, любите животных. А пряник оказался отравленным. Вероятно, Зинаида Карамышева постаралась…
Боря зарыдал над бездыханным зверьком.
– Она умела танцевать!..
– Эта крыса не из того племени, что гремели посудой в моей прежней гостинице, – успокаивал его меньшевик.
– Василий Васильевич мог бы её выдрессировать!
– Это ленивая крыса, попутчик мещанства, – сказал Вольский. – А Василий Васильевич больше по людям специализируется.
– Очевидно, Карамышевы следят за нами, – размышлял вслух писатель. – Вызнали у слуг про чьичеринский пряник, но не имели представления о том, какие стихи следует помещать на глазурь. Тем не менее стали действовать. Смело, н-да. Или нервно.
– Оперативно действуют Карамышевы, – заметил Василий Васильевич и задумался.
– «Зинаида Карамышева» – долго произносить, – заметил Вольский. – Может сократим до «зэ-ка»?
– Не нужно, – подумав, ответил Розанов. – Как-то нехорошо звучит. Будем уважительны к врагам. Хотя бы в вопросе имён.
Тиняков опять не отводил глаз от Марии Папер.
– Знаете, я всю минувшую ночь о вас думал, – ласкательно сообщил Розанов. – И вот нынче хочу призвать вас…
Тиняков опустил глаза:
– Должен повиниться перед вами.
– За что же? – спросил Василий Васильевич, с некоторым беспокойством оглянувшись на лежащую на столе табакерку.
– Вчера в своём клоповнике забрался на лежанку и заснуть не могу – в ухе звенит, да так пронзительно! Значит, вспоминает кто-то, сволочь такая. И уж как стал я костерить его на все лады! Так цельную ночь: он – вспоминает, терзая мне ухо, а его на чём свет стоит… Должно быть, все печёнки ему съел. А это вы, оказывается, обо мне думу думали, заботой окружая. Кабы знать!.. Поверьте, если б знал, я никогда… Ни единым дурным словом!..
Душеспасительной беседы не вышло, и писатель откинулся в кресле, избрав иное развлечение – сигаретку.
Помолчав немного, он спросил:
– Мария Яковлевна, когда закончите «Весь Петербург», что станете делать?
– Вернусь в Москву и куплю тамошнюю адресную книгу. А может целиком отдамся журналу.
– Журналу?…
– Я выпускаю журнал. Прогрессивного направления. За право женщины на любовь и свободное развитие собственной личности. Называется – «Женское дело».
– И с кем же вы сейчас воюете?
– С орфографической комиссией академиков Фортунатова и Шахматова.
Розанов опешил.
– Как же эти почтенные господа лингвисты вторглись в права женщин?
– Они вынашивают планы отмены «ера»!
– Порочная цель, ничего не скажешь. Но я всё ещё не улавливаю связи.
– Женские фамилии в словарях, справочниках, на табличках в парадных идут прежде мужских. Я поняла это, просматривая адресную книгу. Ежели букву «ер» удалят из алфавита, мужские фамилии окажутся первыми!
– Остроумно! – сказал Василий Васильевич, прокашлявшись. – А всё-таки, зачем вы ходите?…
– Поэт Брюсов подсчитал, что у него тысяча читателей во всей Империи, – прописклявила Папер. – Обойду всю адресную книгу – сколько человек услышат мои стихи!
– К Тетерникову не ходите – пощёчин надаёт и выставит, – зашепелявил Розанов ей в ухо. – И к этому… Хотсевичу… или Ходасевичу. В любом случае, фамилия у него отталкивающая. Мало ли… Лучше не надо.
Между делом Тиняков поинтересовался:
– Как же так, Василий Васильевич, вы и я одинаково даём статьи под псевдонимами во враждебные газеты, изображая разнообразные политические воззрения, но в итоге остракизму предали только меня!
– Я веду эту игру по уговору с хозяевами газет и для собственного интереса, а вы – самочинно и ради наживы. А низкие помыслы наказуемы, – с удовлетворением закончил Розанов.
Замыслив нечто, писатель прошёлся по кабинету. Обернувшись на поэтку, потёр ладошки в нерешительности, как перед неприятным, но необходимым делом.
– Мария Яковлевна, даже не знаю, как вас об этом просить… Сделайте милость. Доставьте удовольствие старому, иссякающему человеку. Сбросьте калоши!
– Василий Васильевич, как вы смеете!.. – вскинулся Тиняков.
– Да ещё при всех, – добавил Вольский.
– Тем не менее, я буду настаивать, – грозно сказал писатель. – Милая барышня! Разуйтесь! Чрезвычайно хочется увидать ваши пятки.
Поэтка сказала примирительно:
– Друзья мои, я давно мечтала показать кому-нибудь свои пятки.
Пятки были первостатейными: розовые, без натоптышей.