Многое при этом зависело от степени сопротивления местного населения проникновению и присутствию европейских держав. Хотя их жители и полагали, как правило, что различия между ними важнее и сложнее, чем между ними и «варварами» за пределами просвещенной Европы, в каждом отдельном случае унификация этнографических различий приобретала свой особый характер. Там и тогда, где и когда речь шла об этнографии сопротивления и мятежа, комментаторы европейских империй эпохи раннего Нового времени были более внимательны к различиям[335].
Самый очевидный и частый пример такой терминологической осмотрительности в отчетах и мемориалах о состоянии Горного Края, составленных по указанию Короны и правительства между 1689 и 1759 гг., нашел выражение в неоднозначном употреблении понятий «племя» и «клан». С одной стороны, представление о племенной организации горских сообществ, казалось бы, подтверждало установленное прежде хайлендское «варварство», относя горцев к категории «диких» народов европейских окраин. С другой стороны, понятие «клан» постоянно сообщало комментариям некоторую неопределенность. Лорд Ловэт, генерал Уэйд, лорд Грэндж, лэрд Каллоден и многие другие чины и агенты правительства в Хайленде жонглировали «племенами» и «кланами», представляя их то как взаимозаменяемые, синонимичные термины («клан, или племя»), то в качестве однопорядковых, однако самостоятельных этнографических понятий («кланы и племена»).
Командующий королевскими войсками в Шотландии, пытаясь прояснить ситуацию с подходящими определениями, только усиливал путаницу: «Горцы делятся на племена, или кланы, под началом лэрдов, или младших вождей (как их называют по законам Шотландии), каждое племя или клан подразделяется на несколько малых ветвей, произросших от общего корня, которые также имеют над собою вождей, и от них происходят еще меньшие ветви в пятьдесят или шестьдесят человек, возводящих свое происхождение от них и на них полагающихся как на своих защитников и покровителей»[336]. Терминология эпохи Просвещения («племена» и «вожди») соседствовала с оригинальным, местным названием одной из важнейших социальных категорий Горной Страны («кланы») и шотландским социально-экономическим понятием, неизвестным в английской традиции («лэрды»).
Лорд Грэндж смещал акценты и логическую связь между племенами и нациями: «Обладание значительным расположением и влиянием в Хайленде в их [вождей и магнатов] сердцах имеет то же значение, что власть и правление в Европе в сердцах некоторых королей и государств». А предварительно проделывал то же с кланами и племенами: «Практически все они разделены на племена или кланы и каждый клан имеет вождя, представляющего исконный род, от которого произошел, как они полагают, весь клан… Когда клан становится многочисленным и сильным и один из него основывает собственный род… то он становится вождем этой ветви клана, и она носит его имя, чтобы отличать себя от остального племени. Вместе с тем она все еще часть старого изначального клана»[337].
Предшественник герцога Камберленда на посту командующего королевскими войсками в Шотландии в 1746–1747 гг. граф Эбемарл также сообщал государственному секретарю Южного департамента Томасу Пелэму-Холлесу, 1-му герцогу Ньюкаслуна-Тайне, в «Мемориале касательно мятежного Хайленда», что «много ветвей произошло от влиятельных родов»[338]. «В каждом клане, — замечал по окончании мятежа якобитов в 1746 г. лэрд Каллоден, — имеется несколько младших племен, зависимых от своего непосредственного вождя». Эти «младшие вожди» [ «Chieftains»], как указывали в своем совместном отчете генерал Блэнд, командующий королевскими войсками в Шотландии в 1747–1749 и 1753–1756 гг., и Эндрю Флэтчер из Сэлтана, лорд-клерк Сессионного суда Шотландии, лорд Милтон, «управляют и командуют племенем под началом вождя»[339].
В действительности британские военные и гражданские чины, непосредственно занятые умиротворением Хайленда, были прекрасно осведомлены о структуре и функционировании клана как особой формы социальной организации, принятой в Горной Шотландии. Клан как юридическая категория несколько веков фигурировал в официальных документах Шотландского королевства, войдя в этом качестве и в новую, британскую традицию правового регулирования отношений в Горной Стране, в некоторых существенных чертах до 1746 г. незначительно отличавшуюся от прежней шотландской[340].
Комментарии Форбсов из Каллодена к военно-политической повестке правительств в Хайленде наглядно иллюстрируют неизменность описательной формулы, применявшейся чинами к кланам Горной Шотландии в 1689–1759 гг. В конце XVII в. старший Данкан Форбс из Каллодена полагал, что «сила в Шотландском королевстве издревле покоилась на власти магнатов над своими вассалами и вождей над их кланами»[341].
Из составленного им мемориала королевские министры могли почерпнуть общие сведения о феодально-клановой основе социальной и политической организации в Горной Стране, не утруждаясь терминологической конкретизацией самих понятий «феодализм» или «клан», которые определялись на первых порах скорее содержательно, чем нормативно.
В середине XVIII в. младший Данкан Форбс из Каллодена, в сущности, так же, но конкретнее (имея в виду более реальную и близкую перспективу реформирования края) определял клан через характер отношений между его членами: «Клан в Горной Стране — это круг людей, носящих общее имя и считающих друг друга сородичами, связанными общим происхождением»[342].
В контексте интеллектуальной истории расширения британского присутствия в Хайленде лорд-президент Сессионного суда Шотландии являет собой связующее звено между пониманием этой этнографической категории во времена генерала Уэйда и герцога Камберленда. Следуя примеру Дж. Плэнка, одного из ведущих специалистов по изучению истории британской армии как институционального агента империи в Горной Шотландии в первой половине XVIII в., в вооруженном умиротворении Горной Страны можно действительно выделить три условных периода: 1689–1724, 1724–1745 и 1746–1759 гг.[343]
Для первых двух периодов общим рубежом окажется не очередное восстание сторонников изгнанных Стюартов, но новое осмысление прежних мятежей в свете очередных якобитских угроз и необходимости адекватных ответов правительства[344]. Второй и третий, в свою очередь, различаются скорее подходами к решению «Хайлендской проблемы» (определявшимися обстоятельствами и их влиянием на доступные ответственным за умиротворение края чинам возможности реализации задуманных идей).
При этом сторонник компромиссной хайлендской политики генерал Уэйд и предлагавший ввести в Горном Крае режим военного права герцог Камберленд оперировали этнографическими сведениями одного и того же порядка. Дружеские и одновременно служебные отношения в первом случае и активный поиск властями лучшего (окончательного) решения «Хайлендской проблемы» во втором надежно обеспечили интеллектуальное присутствие лэрда Каллодена как в рапортах генерала Уэйда, так и среди предложений, направлявшихся правительству при герцоге Камберленде и его преемниках на посту командующего королевскими войсками в Шотландии[345].
Клан в представлении чинов и агентов правительства в Горной Стране в 1689–1759 гг., таким образом, являл собой шотландский вариант известного научному знанию эпохи Просвещения племенного строя «варваров» на окраинах империй Европы раннего Нового времени. Жонглирование этнографическими терминами («племя» и «клан») устанавливало и подтверждало их терминологическое равенство и содержательное тождество, помогая вписать реалии Хайленда в общую модель человеческого развития.
Кроме того, видимость некоторой терминологической неопределенности была вызвана не только стремлением с опорой на популярные социологические теории эпохи Просвещения придать большую объективность сообщаемым сведениям, но также самим фактом становления этнографии в XVIII в. в качестве самостоятельной научной дисциплины и, как результат, конфликтом этнографических интерпретаций в вопросах выбора понятийного аппарата и категорий анализа[346].
Одна из основных проблем осмысления реалий Горного Края для комментаторов заключалась в том, что он не являлся отдельной, фактически и юридически четко вычленяемой колонией в составе Британской империи (будучи при этом частью «владений Британской империи в Европе» вообще)[347]. Горная Страна представляла собой своеобразное альтер эго Нижней Шотландии и, шире, всей Великобритании в процессе конструирования единой британской нации[348]. Вместе с тем Горная Шотландия была «частью остальной [британской] нации», о чем «шотландские» чины и их агенты в крае не забывали напоминать друг другу и правительству в Лондоне[349]. Если «племя» вообще — это «дикая» нация, то «кланы» («кланы, или племена») — это «дикая» часть британской нации в целом.
В рамках популярной в эпоху Просвещения теории стадиального развития народов за горцами резервировали право и возможность прогресса, однако альтернативой являлось их исчезновение как результат пребывания в состоянии «варварства», а вектор прогресса при этом был известен заранее. В этом смысле этнографические изыскания военных и гражданских комментаторов предполагали для Горной Шотландии сценарий внутренней колонизации, в гораздо большей мере напоминающий традиционные имперские практики континентальных европейских модерных держав, чем собственно британские, принятые за океанами и, как часто считается, отражавшие особый характер колониальной политики этой «морской» империи