Однако те же цифры не обязательно свидетельствуют о важности администрирования и реформирования теми способами, с помощью которых осуществлялась эта политика. Впрочем, уже тогда было безоговорочно принято, что повсеместно наблюдаемое социально-экономическое расслоение в местной среде и отказ многих вождей и их кланов от открытой поддержки дела изгнанных Стюартов есть определяющие характеристики горцев, вступивших на цивилизующий путь «улучшений».
На практике это означало, что большинство комментаторов утратило понимание многообразия якобитского движения (присутствовало ли таковое когда-либо?), увлекшись обобщениями по поводу хайлендского «варварства», хотя внимательный анализ показывает, что нередко они исходили как раз из данных по отдельным регионам края и кланам (именно так обстоит дело с сочинениями Дэвида Брюса и Никола Грэма из Гэртмора).
В социально-экономическом, политическом и культурном отношении шотландские горцы, конечно, не были едины; единство им придавали лишь обобщения (в том числе в области политэкономии гэльской окраины). Вместе с тем именно такой формализованный подход к решению «Хайлендской проблемы» и являлся сутью политической арифметики Горной Страны, предназначавшейся скорее для расчета формулы успешной социальной инженерии в крае, чем для достоверного статистического обозрения.
В этом смысле неудивительно, что сами реформы, предлагавшиеся авторами сочинений подобного рода, так же как и в случае с цифрами, отражавшими «состояние» кланов, представляли собой во многом лишь ожидавшуюся перспективу перемен, заявленных Лондоном[747]. Соответственно в основу реформаторских проектов, связанных с социальной инженерией Хайленда, была положена «политика населения», а меры по «улучшению» морали и быта горцев представляли собой форму ее практической реализации.
Традиции камералистики и полицейских практик регулярного государства раннего Нового времени в этом смысле оказались для британских властей гораздо важнее, чем идейные новации эпохи Просвещения[748]. Вырабатывать же конкретные направления «политики населения» предполагалось как раз при помощи политической арифметики Хайленда.
Комбинируя различные социальные и экономические, религиозные и этнические, политические и правовые критерии, власти пытались найти приемлемое решение «Хайлендской проблемы» в терминах топографии и статистики, административной этнографии, особых правовых отношений и культурной специфики. Возникновение государства современного типа сопровождалось растущим интересом к подсчету численности населения, когда статистика превратилась в средство отображения королевских и/или имперских реалий, а политическая арифметика являлась программой преобразования этих реалий (таким был британский пример и в Ирландии, и в Горной Шотландии).
Все большее распространение получал взгляд на территорию и население как на совокупность единиц, поддающихся исчислению и классификации («досье» на кланы Дэвида Брюса). Как уже было многими замечено, эта тенденция вписывалась в международный контекст. Статистический подход в деятельности современных европейских государств накладывал глубокий отпечаток на используемые ими методы управления. В XVII–XVIII вв. сформировалась и традиция статистической репрезентации населения. Составление мемориалов, рапортов, обозрений было единственной крупной аналитической операцией, которая обеспечивала все эшелоны администрации сведениями о жителях Хайленда[749].
Статистика шотландских кланов приносила ответы на ряд проблем, связанных с ходом продвижения реформ, образовательной и религиозной политикой, демографическим потенциалом тех или иных кланов Хайленда. На местном уровне она служила более конкретным целям, помогая определять объемы финансирования школ с обязательным преподаванием на английском языке, число протестантских священников и управляющих конфискованными имениями[750]. При этом помимо информативной эти комментарии играли и правовую роль, так как фиксировали принадлежность горца к тому или иному клану (если речь идет об обозрениях, составленных до принятия в 1747 г. акта об отмене наследственной юрисдикции), к той или иной социальной группе — рядовым клансменам, тэкменам, вождям и магнатам (если речь идет о мемориалах, составленных после отмены наследственной юрисдикции и ликвидации военных держаний)[751].
Но, кроме того, статистически организованные данные об экономическом уровне, политической ориентации, этнической, культурной и религиозной принадлежности горцев, как в «Горной Шотландии в 1750 г.», способствовали формированию представления о британской нации, основанного еще и на распределении населения в соответствии с тем или иным уровнем его «цивилизованности». Политическая арифметика Хайленда позволяла властям на конкретном и весьма актуальном (с военно-политической и, несколько позже, с колониально-практической точек зрения[752]) примере уточнять набор характеристик идеального подданного — британца, которого власти желали бы видеть в метрополии, колониях и на гэльских окраинах[753]. Именно такую работу по конкретизации желаемой британской идентичности и административному воображению идеального подданного (одновременно как результат и активный участник колониальной экспансии Лондона) вели комментаторы в Горной Стране.
При этом военные и гражданские чины, ответственные за умиротворение и «цивилизацию» края, и заинтересованные представители местных сообществ также внесли свой вклад в это начинание, в полемике мемориалов и рапортов способствуя, в свою очередь, прояснению образа идеального управляющего и претендуя на то, чтобы быть таковым в представлении Лондона. Этот заочный, а иногда и открытый спор между вождями, чинами и генералами о том, кто лучше справится с решением колониальных и окраинных проблем, во многом был спровоцирован значительной ролью, которую военные сыграли в решении «Хайлендской проблемы». Правительству предстояло взглянуть на хайлендскую политику как на политику кадровую.
Глава 4РЕФОРМИРУЯ ПЕРИФЕРИЮ: РЕШЕНИЯ «ХАЙЛЕНДСКОЙ ПРОБЛЕМЫ»
Для «шотландских» чинов, их агентов и информаторов, Короны и правительства в Лондоне умиротворение и «цивилизация» Горной Шотландии являлись в равной мере и практической (военно-политической, социально-экономической), и теоретической (идеологической, морально-нравственной) проблемой. Вопросы, связанные с политэкономией «Хайлендской проблемы», оказывались неотделимы от общего взгляда на строй цивилизации в Горной Стране, в конечном итоге обосновывая претензии заинтересованных сторон на компетентное управление гэльской окраиной.
Неприязнь британских администраторов к феодально-клановой системе объяснялась не только сомнениями в лояльности многих вождей, магнатов и их вооруженных «приверженцев». Вожди и их «дунье-вассалы» олицетворяли собой тот тип управления, который ставил под сомнение цивилизаторские способности ответственных за умиротворение Горного Края чинов и перспективы заключенной в 1707 г. Англией и Шотландией унии.
Кроме того, Лондон, разумеется, не желал мириться с наличием конкуренции государственной власти со стороны института наследственной юрисдикции и баронских судов. Представление о Хайленде кланов как о заповеднике исторически изживших себя «варварских» норм и традиций отчасти было данью эпохе Просвещения и распространенным стереотипам восприятия горцев. Однако нельзя отрицать подпитывавшейся этим соображением веры администраторов в Горной Шотландии в модернизационный, «цивилизующий» потенциал Великобритании.
Перенесенные в общебританский контекст, эти идеи развивали небесспорное представление о рядовых клансменах как «естественной опоре» Короны, которым руководствовались самопровозглашенные и назначенные таковыми официально эксперты в области социальной инженерии в Хайленде[754]. При таком подходе горцы, обретавшие стараниями реформаторов осознание своей независимости от вождей и магнатов, становились «благонадежными», «полезными» и «лояльными» подданными Соединенного Королевства, объектом снисходительной заботы властей[755].
Перспективной целью ответственных за умиротворение Горного Края чинов было не уничтожение, а пересоздание горской идентичности на британских началах (при этом протестантизм и лоялизм были минимально возможными требованиями). И многие достаточно ясно (в теории, на страницах многочисленных мемориалов, отчетов и рапортов) представляли себе того «идеального» подданного, к появлению которого должна была в будущем привести их политика.
С другой стороны, следует обратить внимание на внутреннюю противоречивость программ «цивилизации» Горной Страны. Предлагая реформировать социальные отношения, они тем не менее рисовали довольно статичную картину горского общества — аграрного по преимуществу, с ограниченным набором развиваемых форм хозяйственной деятельности (рыболовство, скотоводство, земледелие) и без учета последствий взаимосвязи между миграционными процессами (отбытие горцев в Америку в качестве новых колонистов или рядовых и офицеров хайлендских полков) и новым форматом отношений между вождями и их клансменами (превращение первых в обычных лендлордов привело к сгону многих арендаторов с земли в результате политики огораживаний). Идея о нерасторжимой связи горцев с клановыми землями получала слишком большой вес в построениях реформаторов, часто игнорируя принцип экономической свободы (от феодально-клановых отношений), за который они же сами и ратовали[756]