.
При этом лорд Ловэт избегает явного противоречия между «тиранической властью вождей» и тем, что именно ее он называет основным способом формирования отдельных рот из хайлендеров. Вручение патентов на их организацию вождям и феодальным властителям Горного Края означало бы поддержание и сохранение наследственной юрисдикции в Хайленде, что в корне противоречило представлениям легалистов о том, что такое для Соединенного Королевства «завершение Унии».
Автор мемориала, однако, указывает, что обстоятельства требуют немедленного решения, а потому роты из горцев и переназначение лорд-лейтенантов, также способных сдерживать враждебные Лондону силы в Горной Стране, — временные меры, необходимые здесь и сейчас. Позже, когда придет время, мир будет поддерживаться в крае иначе[779].
Между тем, учитывая, что текст мемориала сконструирован вождем Фрэзеров из связанных логической последовательностью особенностей Горного Края, логично предположить, что каждая из них содержит при этом собственную завершенную мысль, которые вместе образуют основную идею сочинения Саймона Фрэзера. Итак, автор только трижды упоминает в мемориале себя — как «лорда Ловэта»: рассуждая об уникальных возможностях вождей в наборе милиции из собственных клансменов, об отрицательных последствиях акта о разоружении кланов, а также призывая к иному распределению лорд-лейтенантств в графствах Горного Края.
Представляется, что именно эти упоминания определяют основную идею мемориала — неизбежную необходимость сотрудничества Короны с вождями и магнатами Горной Страны. На фоне неудачной попытки разоружить кланы выгоды британского присутствия в Горной Шотландии от совмещения в одних и тех же руках проверенных и надежных приверженцев новой династии власти и полномочий вождей кланов и лорд-лейтенантов графств в организации многочисленной и опытной милиции из собственных клансменов и арендаторов должны были показаться бесспорными и очевидными.
Особенно яркое выражение в мемориале именно этой идеи должно было помочь Саймону Фрэзеру стать лорд-лейтенантом в родном графстве Инвернесс (при этом возглавляя и одну из сформированных генералом Уэйдом отдельных рот). «Я не боюсь всех МакКензи на земле, хотя никто не помогал мне против них, кроме моих собственных Фрэзеров и приверженцев» — так лорд Ловэт отозвался о своей давней вражде с МакКензи из Фрэзердейла в письме к лорду-адвокату Шотландии в 1727 г. по поводу очередного конфликта со своими соседями[780]. Едва ли не важнейший в полувоенных условиях Горного Края пост в графстве и право открыто содержать вооруженный отряд в условиях всеобщего (пусть во многом формального) разоружения позволяли решить давний спор и способствовать политической карьере вождя, инструментом которой «Мемориал о положении в Горной Шотландии», видимо, и являлся.
Удивляя окружающих способностями к языкам и манерами, составившими бы честь своему обладателю и при дворе, и при этом позволяя себе грозить членам собственного клана «огнем и мечом» за неповиновение вождю, лорд Ловэт определенно принадлежал и культуре «Британской Шотландии», и еще не ставшей ее частью культуре Горной Страны — обеим пограничным культурам Северной Британии первой половины XVIII в.
Зная родной Горный Край и имея представление о принятых среди предполагаемых читателей в Соединенном Королевстве традициях, Саймон Фрэзер соединил восприятие в Лондоне края с реальной ситуацией в Горной Стране и, учитывая обе стороны медали, предложил такое видение «Хайлендской проблемы», при котором позиционировал себя как способного ее разрешить (надеясь предложить, в отличие от предыдущих сочинений подобного рода, решение, которое бы Лондон устроило[781]). Некоторый набор сведений о Горной Стране правительство, безусловно, имело (в том числе благодаря другим мемориалам и рапортам о положении в Горной Шотландии), а потому основу композиционного решения и риторических стратегий, нашедших отражение в мемориале Саймона Фрэзера, составили не только организация пространства ее текста в виде логической последовательности особенностей Горной Страны и равномерное распределение между ними главной идеи мемориала, но также выбор акцентов и их расстановка.
Эта формула общения с Лондоном — нюансирование и акцентуация при описании известного и свойственного ответственным чинам королевства набора образов и символов восприятия Горной Страны до того момента, пока ближе к концу XVIII в. «изобретенный» антиквариями Хайленд (новая версия социальной реальности края, не более близкая к действительности, чем принятая во времена лорда Ловэта) не начнет олицетворять собой культуру Шотландии в целом, — позволяет между тем выявить не только характерные стереотипы восприятия Лондоном самой беспокойной в то время из своих кельтских окраин, но и особенности формировавшейся британской политической культуры, нашедшей своеобразное отражение в мемориале вождя.
Между тем, поскольку в конечном итоге в качестве руководства к действию властями был принят все же рапорт генерала Уэйда, далее необходимо выявить риторические приемы и стратегии убеждения в собственной правоте, которые отличали рекомендации командующего по решению «Хайлендской проблемы».
В 1983 г. известный британский историк Эрик Хобсбаум предложил ученому сообществу довольно любопытную и практичную в исследовательском плане формулу интерпретации культурной истории — «изобретение традиции»[782]. Сборник статей с одноименным названием открывал материал не менее известного британского историка Хью Тревора-Рупера о принимаемом ныне многими исследователями «изобретении» Горной Шотландии во второй половине XVIII — первой половине XIX в. (в соответствии с политическими и социокультурными запросами британского общества)[783].
Между тем в действительности Тревор-Рупер обнаружил не факт «изобретения» Горного Края, но лишь один из этапов этого веками шедшего на Британских островах «изобретательного» процесса. То, что этот этап, действительно характерный для второй половины XVIII — первой половины XIX в., далеко не единственный, демонстрирует нарративная традиция описаний Хайленда в конце XVII — первой половине XVIII в. — первое «изобретение» Горной Шотландии в Соединенном (с 1707 г.) Королевстве до ее «изобретения» интеллектуальными героями изысканий X. Тревора-Рупера[784].
Такое конструирование Хайленда в письме комментаторов при этом носило персональный, а потому очень неоднозначный характер. Это обстоятельство приобретает особый смысл, если учесть, что «цивилизация» Горной Шотландии до подавления восстания якобитов 1745–1746 гг. на практике оказывалась скорее компромиссом противостоявших друг другу в Хайленде сторон, чем его действительным умиротворением. По-своему интерпретируя причины такого положения вещей, «шотландские» чины вольно или невольно знакомили Лондон не столько с реалиями Горной Страны, сколько с версиями наблюдаемой ими в крае реальности. Разумеется, такими «авторскими» комментариями являлись и отчеты о положении в Горной Шотландии генерала Уэйда[785].
«Ваше Величество соблаговолили повелеть направить меня в Горную Страну Шотландии и продолжить исполнение ряда указов и инструкций, которые были мною получены от Его прежнего Величества» — так генерал Уэйд последовательно оказался на службе у двух королей, двух первых Георгов из дома Ганноверов. В результате рапорты командующего о службе в Шотландии неизбежно представляли собой определенную ревизию собственных усилий, затраченных на умиротворение Горного Края между двумя крупнейшими якобитскими мятежами, в ходе которых армии «Претендентов» на британский престол дважды вторгались походом «на Лондон» из Шотландии в Англию — в 1715–1716 и 1745–1746 гг.
В этой ситуации легко предположить (и, добавим, логично), что если генерал Уэйд желал, чтобы его идеи были услышаны в Лондоне, то ему стоило бы использовать эту возможность представить себя перед ответственными чинами в максимально выгодном свете. И, вероятно, именно поэтому не стоит удивляться, что в рапортах генерала Джорджа Уэйда «О положении в Горной Шотландии» кланы Хайленда «разоружались», набранные среди «лояльных» горцев роты «формировались», форты «строились», а военные дороги «прокладывались»; и именно так, как это предполагалось в его первом же рапорте от 10 декабря 1724 г.[786] В данном случае, однако, особый интерес вызывает другое — то, как генерал Уэйд писал о своих «успехах» и почему он писал о них именно так.
Итак, прежде всего необходимо отметить, что фигура генерала Уэйда в сложном процессе умиротворения Горного Края совсем не случайна. Будущий знаменитый генерал Уэйд родился в Танжере в 1673 г. в семье майора Джерома Уэйда из Килэвэлли, участвовавшего вместе с Оливером Кромвелем в высадке на «Изумрудном острове», за что и получившего позже небольшое ветеранское владение, а в 1661 г. в составе Танжерского полка Генри Мордаунта, графа Петерборо, отплывшего также в майорском чине охранять приданое жены Карла II Стюарта Катарины Браганзы (Екатерины Португальской)[787].
Джордж рано понял, что единственным институтом, способным ему с его третьестепенными правами на наследование имения — он был третьим и младшим сыном в семье — и скромными размерами последнего предоставить возможность карьерного роста и изменения своего положения в обществе, была армия, в которую он и поступил еще в 1690 г. Личный профессионализм при таком положении дел прежде всего прокладывал путь к карьерным вершинам, и то упорство и быстрота, с какой они брались Уэйдом, — лучшее свидетельство его способности к военному делу. Век войн, начавшийся для стран «британского архипелага» сразу вслед за Славной революцией, несомненно, способствовал быстрому продвижению по служебной лестнице целеустремленных и способных офицеров, и Уэйд здесь не стал исключением, закончив Войну за испанское наследство генерал-майором не только по должности, но и по опыту.